15-я часть
журнал «Родная Кубань»
2009 год
Ф.И. Горб-Кубанский
На привольных степях кубанских

ЧАСТЬ II
Глава V

В тебе стан, як у баби,
Очі такі як у жабы,
Ноги, руки, як у рака,
Сам ти рудий, як собака...

Геть, згинь пропади,
І до мене не ходи!
Цур тобі, пек...

     Как-то вскоре после «провід» (Радоницы), рано утром, Даша Костенко, отогнав своих коров за греблю на общественное пастбище, возвращалась домой по узкой, еще слабо протоптанной у заборов после прошедшего ночью дождя тропинкой. Она уже хотела свернуть в свой проулок, как Бощановский Геннадий загородил ей дорогу. Справа был забор, слева грязь, и пройти можно было свободно только по той же дорожке, где он стоял.
     Геннадий был сын богатого казака, владельца большого хутора с участком в триста пятьдесят десятин земли, стоявшего в двенадцати верстах от Старо-Минской, на Канеловской переправе. Хозяйство у Бощановского было большое: две паровых молотилки, сорок лошадей, громадный фруктовый сад и большой кирпичный, красиво построенный дом. Геннадий был высокого роста, но красотой похвастаться не мог; вечно красное, покрытое веснушками лицо с толстой, отвисшей нижней губой, длинным крючковатым носом и рыжими волосами. Любезно поздоровавшись с Дашей, он взял ее за руку и, ласково заглядывая в глаза, спросил:
 — Дашенька! Ты знаешь, зачем я тебя здесь встретил сегодня?
 — Откуда мне знать, чего тебе понадобилось в такую рань стоять на грязной улице? — холодновато ответила Даша.
 — Не догадываешься? Ну, так я сам тебе скажу: слушай, моя златочка, сегодня приеду сватать тебя!
     Даша изумленно посмотрела на него, потом вдруг громко, на всю улицу, захохотала.
 — Чего ты так смеешься? Я ведь тебе серьезно говорю! Если пойдешь за меня, я тебя всю в золото одевать буду, как княгиня будешь сидеть в нашем доме, и тебе ничего не придется делать. Денег сколько хочешь, столько и будешь иметь. Хочешь я и сейчас тебе дам, пожалуйста! — и Геннадий вынул из кармана объемистый кошелек.
 — Ой, щедрый козаче, убирайся ты к черту, со своими деньгами! — и Даша оттолкнула его руку. — Не суйся до наших девчат, не говела твоя бабушка! Ищи по себе богатую княгиню!
 — Все равно приеду сватать, чуешь, приеду! Пойдешь за меня? Ну, конечно, пойдешь! И батько твой, и ты, подумав хорошенько, не откажете мне.
 — На «калмицкі заговини», когда рак свистнет! Понимаешь? — и Даша, отскочив от него с тропинки, прямо по грязи убежала к себе домой. Геннадий остался и смотрел ей вслед с недоумением.

* * *

     В тот же день перед вечером Трофим Степанович пришел домой вдребезги пьян, чего с ним никогда до этого не случалось. Увидев дочь, он крикнул ей радостным тоном:
 — Даша! Ох, какой богатый жених трапляется тебе, если бы ты только знала! Всю жизнь будешь ходить у него как барыня. А какой щедрый! Сам со мной говорил, и сегодня приедет к нам тебя сватать.
 — Сегодня приедет? Кто же он такой? — торопливо спросила Даша, уже догадавшись, о ком идет речь.
 — О, доченька, самый богатый человек Канеловского юрта, сын Бощановского, что за речкой земли, оком не окинешь!
     Даша вздрогнула. Ее подозрения подтвердились. Несомненно, это Геннадий сегодня отца напоил за свой счет, стараясь угодить будущему тестю.
 — И вы разрешили ему приехать? Как же вы, не спросив никого, решились на такой шаг? Ведь я же еще совсем молодая, мне и семнадцати нет, даже венчаться еще нельзя!
 — Это, дочко, ничего! Он все знает. Он говорит, что за деньги и попа подкупит, годок один приточит, и венчаться можно будет.
     Даша еще больше расстроилась от таких слов отца. Она с ужасом представила себя в объятиях рыжего Геннадия и резко заявила:
 — Не думайте и не гадайте! Никогда я не выйду за Бощановского, хоть убейте сейчас! — потом тихо расплакалась: — Что это вам так приспичило? Я же у вас одна, неужели я так вам надокучила, что вы за чарку горилки продали меня? Зачем гоните со двора; я не хочу от вас уходить, неужели вам не жаль меня?
     Трофим Степанович долго молча смотрел на Дашу. Потом и у него слезы закапали из глаз.
 — Мне ли тебя не жалко, доченька моя?! — и он стал обнимать и целовать Дашу. — Я... виноват, сам обещал; добре выпили с ним, ну ничего. Ты у меня, правда, одна. Я не знал. Не хочешь — не надо, не буду принуждать. Ты права, а я... — Хмель окончательно свалил его. При помощи Даши он улегся на кровать, все время бормоча: — Дочки, любимой да не жалко! Что? От ворот — поворот! За чарку...
     Даша вышла из комнаты, где заснул пьяный отец, и задумалась: «Неужели этот урод в самом деле надумал приехать свататься ко мне? Да я этому идолу глаза выцарапаю! Или, может, сказать Петру? Да, конечно, надо сказать, но это вечером, ночью — на улице, а ведь тот приедет раньше. Ну что ж, приедет и уедет!» И она на этом успокоилась...
     Отец ее, Трофим Степанович, лет десять тому назад, богато жил на хуторе Жовті Копані, принадлежавшем тоже к Старо-Минскому земельному обществу. Случилось так, что когда вся семья гостила в соседней станице Ново-Ясенской, в его усадьбе по невыясненным причинам вспыхнул пожар, в котором погибли все строения и скот. После этого несчастья, по его просьбе, правление станицы Старо-Минской выделило ему в самой станице «план», а добрые люди помогли построить небольшой саманный дом и постепенно приобрести необходимый скот и инвентарь. Но с тех пор Трофим Степанович так и не разбогател, хотя трудился усердно и был в почете у многих за безупречное поведение и честность. Это был сорокалетний, высокого роста, красивый казак. Он не курил и редко когда употреблял хмельное зелье — разве только в большие праздники с гостями или на свадьбах. Жена его, Василиса Григорьевна, 38-летняя хлопотливая хозяйка было очень опрятной и доброй женщиной. Говорили, что девушкой она «кохалась» с другим, но выйти замуж за него не пришлось. Родителям жениха вдруг не понравилось имя Василиса и то, что ее в доме и на улице называли «Васька», то есть, так же, как и мужчин с именем Василий. Под давлением родных ее парубок перестал проводить с ней время, стал «кохаться» с другой и вскоре женился. Василиса Григорьевна, не в меру обидевшись за это, вышла замуж за первого же приехавшего к ней со сватовством, за Трофима Степановича, которого раньше совсем не знала. Но потом привыкла, и между ними всю жизнь царил мир и согласие. Детей у них было двое: шестнадцатилетняя Даша, очень похожая на мать, и восьмилетний Коля, похожий больше на отца.
     После разговора с отцом, Даша старалась пораньше управиться со скотом и поскорее уйти из дому к подругам. Только что успела она собраться, как во дворе появился Бощановский Геннадий со своими старостами. Увидев их, она убежала в спальню, нарочно переоделась в самую худшую одежду, тихо вышла во двор и начала работать по хозяйству, якобы совсем не замечая приехавших. Геннадий, не видя Даши в комнате и немного потоптавшись у порога, оставил старост одних с проснувшимся отцом невесты, сам вышел во двор и там заметил усердно работавшую у хлева молодую хозяйку. он подошел к ней и ласково спросил:
 — Почему, моя кралечка, не заходишь в хату?
 — Твоя, говоришь? Смотри, обожжешься! — не поднимая головы, резко ответила Даша. — Я думала, что ты пошутил, считала тебя умным человеком, а выходит, что ты настоящий дурак!
 — Почему ты так говоришь? Не понимаю! Или ты, может, боишься меня... В такой одежде, в хлеву... Зачем тебе копаться в навозе, у меня бы ты даже и не видела этого!
 — Послушай, человек добрый: если ты не совсем дурак, то лучше не суй свое рыло в наш двор, не садись не в свои сани! У меня есть парубок, которого я люблю на всю жизнь, и только за него выйду замуж, когда придет время! Ясно?
 — Кто же это такой? Не тот ли розбышака, чернороб Кияшко?
 — Хоть и чернороб, а лучше мне и милее тебя в сто раз и, пока он есть, о другом и думать не собираюсь.
 — А если бы его не было, тогда бы думала о другом? — прищурив глаз, странным голосом спросил Бощановский.
 — Что за дурацкий вопрос? Как это может его не быть? Есть и будет!
 — У твоего розбышаки, чернороба Петра, наверное, никогда и одного карбованца не бывает в кармане, а у меня всегда есть, сколько хочешь. И деньги чудеса могут творить; с ними я, что захочу, то и сделаю. Не сегодня, так завтра и ты будешь думать обо мне.
 — О тебе думать! Да я с тобой рядом сесть... не хочу, черт краснорябый, ластынькуватый! Чего же ты за свои деньги не сделаешь чуда со своим носом крючковатым, чего не выправишь его, жабячи твои очи! Проваливай на все четыре стороны, дьявол тонконогий! Уходи, нечистая сила, пока я тебе очи не выцарапала! — и Даша с угрожающим видом приготовилась кинуться на него, как кошка.
 — Говори, говори, я буду слушать! Для меня твои угрозы как по воде батогом. Но я не отступлюсь и своего добьюсь! Рано или поздно ты будешь моей! — сказал он заносчиво, но все же сделал два-три шага назад.
 — Вот поболтай еще минуту-две... Сейчас явится сюда Петр с хлопцами. Я ему уже все рассказала, так он тебе такого «сватанья» задаст, что ты забудешь и какой день сегодня, — не только ко мне, но и домой к себе не потрапишь!
     И как бы в подтверждение ее слов, в этот момент в саду Костенка послышался мужской разговор. Хотя это был не Петр, а случайно проходившие через сад люди, но Бощановский, услыхав мужские голоса, струсил не на шутку и быстро стал отходить к дому, оглядываясь и все время бормоча какие-то угрозы.
 — Геннадий! Где ты там пропадаешь? Иди сюда в хату, а то они говорят, что сами ничего не знают, — как дочка хочет, так пусть и будет! — встретил его на пороге один из старост, который уже шел отыскивать жениха и невесту.
 — Пусть говорят, что хотят. На сегодня хватит! Поедем сейчас же домой! Садитесь! — сердито ответил Геннадий и, не заходя в хату, сел на свою застланную дорогим ковром линейку, запряженную тройкой вороных коней, и, разобрав вожжи, нетерпеливо ждал старост.
     Удивляясь такой неприличной выходке жениха, оба старосты поспешно вышли из хаты, покорно сели на линейку. Огретые без причины ударом кнута кони вылетели стрелой в открытые ворота и скрылись за углом следующей улицы, увозя непрошеных гостей.
     Когда стемнело, Даша пошла на улицу и, встретив Петра, сейчас же рассказала ему подробно все, что ей пришлось сегодня пережить. Петр заскрежетал зубами, кинулся искать Геннадия, чтоб переломать ребра, но нигде не мог его найти в тот вечер.
     Следующий вечер, едва стемнело и парубки и девчата собрались на улице, к ним подошел и Борщановский Геннадий.
     Петр уже предупредил многих, что Борщановскому сегодня не поздоровится. Он попросил девчат петь погромче какую-нибудь песню, а сам спокойно отозвал Геннадия в сторону.
 — Так ты, что же... мать... за свои деньги наших девчат покупать ходишь? — набросился он вдруг на Борщановского.
 — А тебе какое дело, куда я хожу и что делаю? — вопросом ответил Геннадий.
     Удар кулаком в переносицу был ответом Петра. Вторым ударом Петр повалил его на землю и начал бить по чем попало — и кулаками, и ногами. Геннадий только кряхтел под ударами и слабо стонал: «Пусти, пусти!» Видя, что Петр рассвирепел и уже не помнит себя, парубки силой разняли их. А остальная молодежь в это время громко пела: «Ой на горі та женці жнуть...», чтобы не было слышно, как дают взбучку ненавистному всем Геннадию.
     Наконец тот с трудом поднялся на ноги, весь в пыли, в изорванной одежде и, шатаясь словно пьяный, медленно пошел прочь. Оглянувшись на Петра, он злобно крикнул:
 — Я тебе этого... никогда не забуду! Ты будешь меня помнить! Я...
     Но на его угрозы никто не обратил внимания. Все продолжали петь, танцевать, веселясь по-прежнему...
     После этого вечера Бощановский к дому Костенко больше уже не приезжал и вообще долго не показывался в станице...

(продолжение следует)