9-я часть
журнал «Родная Кубань»
2009 год
Ф.И. Горб-Кубанский
На привольных степях кубанских
Глава IX
Казаки 5-го Кубанского пластунского батальона в Тифлисе не нашли уже той спокойной жизни, которую до сего времени наблюдали во всем Закавказье. После Аббас-Тумана, начавшегося путешествия на Дальний Восток и неожиданного возвращения со станции Елизаветполь они сразу же попали в водоворот революционных рабочих выступлений. Рабочие выступали против «самого» царя. Для кубанцев это было совершенно новое и страшное явление, которое с трудом воспринимал их ум. Как? Против царя? Да возможна ли вообще сама мысль об этом?
Казаки свято хранили присягу, чтили царя как помазанника Божьего и не могли даже подумать, что кто-то осмелился бы мутить народ против его величества Государя Императора Всероссийского. Всех революционеров-смутьянов казаки считали страшнейшими врагами не только России, но и казачества.
Революционеры знали о такой преданности казаков царю и, в свою очередь, считали казаков своими врагами. В ночное время участились случаи отдельных нападений на казаков, ходивших по городу в одиночку. Дело шло уже не о национальной ненависти к русским, иногда прорывавшейся и раньше среди горцев Кавказа, а о начавшейся почти открытой революционной борьбе с царской властью.
И когда однажды утром в глухом переулке Тифлиса нашли казака станицы Крыловской Михаила Кривоноса с перерезанным горлом, кубанцы стали отвечать своим врагам тем же. За каждого убитого из-за угла казака расстреливали десятки революционеров, заподозренных в нападениях, и тех, у кого при обысках на улицах в ночное время находили огнестрельное оружие. В одиночку ходить по городу казакам было запрещено. Разрешалось идти только группами в несколько человек, и то по личному разрешению командира батальона, с указанием маршрута.
Впрочем, в те дни революционная буря нарастала не только над Тифлисом, но и над другими городами России.
Однажды, в те дни, Кияшко Андрей стоял на посту около небольшого военного склада, расположенного у самого берега Куры, в небольшой впадине, которую от разливов этой бурливой реки защищала воздвигнутая здесь дамба.
В полуверсте от склада находился штаб батальона, а еще дальше — штаб-квартира одного генерала, начальника расквартированной в Тифлисе армейской дивизии.
Андрей, тихонько посвистывая, спокойно ходил взад и вперед, не замечая вблизи себя ничего особенного. Из долины потянуло вечерним туманом. Солнце клонилось к закату.
Вдруг острый слух Андрея уловил глухой треск ломающейся доски. Внимательно осмотревшись, он заметил за низкорослым кустарником каких-то подозрительных людей, очевидно ползком подобравшихся к дамбе и теперь что-то там разрушающих. Андрей поднял винтовку, приложился и только хотел дать сигнальный выстрел для вызова караула, как брошенный кем-то тяжелый камень выбил у него из рук оружие. Подхватив винтовку, Андрей прилег на землю и сразу же заметил притаившегося саженях в десяти от себя какого-то субъекта восточного типа с новым камнем в руке.
Не раздумывая долго, Андрей одним выстрелом уложил злоумышленника. Остальные сейчас же скрылись. В этот самый момент прорвалась сквозь полуразрушенную дамбу вода и хлынула к складу. Андрей торопливо сделал несколько выстрелов вверх.
Услыхав тревогу, казаки выскочили из казарм и с оружием в руках побежали в сторону выстрелов. Как раз им навстречу со стороны склада бежали три разрушителя дамбы. Казаки хотели их задержать, но те вдруг открыли огонь из револьверов, ранили одного пластуна и скрылись в большом кирпичном доме. Дом немедленно оцепили. Есаул, командир сотни, приказал стрелять в каждого, кто выбежит из этого дома и не захочет сдаться.
Оставив здесь старшим хорунжего, есаул с несколькими казаками поспешил к складу. Пройти туда оказалось невозможно: вода уже наполовину залила впадину, но Андрей продолжал стоять на своем посту, немного подняв винтовку, так как вода доходила ему уже до пояса. Заметив часового в опасности, есаул крикнул:
— Кияшко! Скорее уходи оттуда! Разве не видишь, что вода скоро затопит все?
— Не имею права, ваше высокоблагородие, — спокойно отвечал Андрей. — Как же я могу оставить пост? Вам хорошо известно, что с поста меня может снять только тот, кто поставил. Нарушать воинский устав не буду!
— Да, но ведь разводящего сейчас здесь нет, а вода скоро поглотит и тебя. Оставь свое место и уходи, я отвечаю за свои приказания как твой командир!
— В данный момент я ваших приказаний не исполню, ваше высокоблагородие. Прошу отойти от часового! — строго, почти с выкриком ответил Андрей и, подняв еще выше винтовку, уперся ногами крепче, чтобы вода, доходившая уже по грудь, не сбила бы его с ног.
Есаул не знал, что делать. Снять Кияшко силой — для этого пришлось бы посылать казаков в воду, поднявшуюся им по шею, то есть подвергать и их опасности. А главное, зная дисциплинированность часового, он не сомневался, что Кияшко откроет огонь по ним, есаул послал одного казака бегом за разводящим, чтобы тот немедленно прибыл к складу.
Склад этот особой ценности для батальона не представлял, но часовому не полагалось вдаваться в ценность охраняемого им поста. Поставили, значит, стой по всем правилам устава — будут ли это слитки на миллионы золотых рублей или просто гнилой столб. Поэтому есаул и не пытался спасать старое обмундирование со склада, его беспокоила судьба часового.
Не знали о назначении этого склада, вероятно, и разрушители дамбы. Иначе они не стали бы рисковать сами из-за ненужного хлама.
В это время подъехал в экипаже начальник дивизии, увидев казака, стоявшего уже по горло в воде, он велел остановить лошадей, сошел с экипажа и, обращаясь к толпившимся у воды казакам, спросил:
— Почему в таком положении казак стоит?
— Это часовой возле военного склада, ваше превосходительство, — ответил есаул.
— Так он же в опасности, немедленно снимите его!
— Я уже приказал ему уйти, ваше превосходительство, но он отказывается покинуть пост.
— Что он, с ума сошел? — И генерал, сердито сдвинув брови, подошел к отлогому берегу, где бурлила вода.
— Эй, часовой! — крикнул он. — Выбирайся немедленно на берег, не то вода тебя поглотит, утонешь!
— Не имею права, ваше превосходительство, я часовой на посту военного склада! — отвечал громко Андрей.
— Я тебе приказываю немедленно оставить пост и явиться ко мне на берег!
— Находясь на посту, я вам не подчиняюсь, ваше превосходительство! Прошу прекратить разговоры с часовым!
Начальник дивизии был ошеломлен; простой казак не подчиняется приказу генерала. Он приказал есаулу немедленно, любыми методами вытянуть из воды этого казака, в этот момент подбежал разводящий:
— Часовой Кияшко! Приказываю оставить пост и явиться ко мне!
— Слушаюсь, господин разводящий! — ответил Андрей и шагнул к берегу, но вода сбила его с ног и понесла в другую сторону.
Только благодаря тому, что впадина, где находился склад, имела изогнутую береговую линию, его не вынесло течением в общий водоворот реки, а тут же прибило к берегу. Казаки подхватили Андрея за руки и вытащили из воды. По приказанию разводящего он сейчас же ушел в казармы, чтобы переодеться в сухую одежду и отдохнуть.
Генерал, все это время остававшийся на берегу в большом раздражении, сразу повеселел и сказал есаулу:
— А ведь он был прав! Молодец! — И пошел к своему экипажу.
Тем временем около кирпичного дома, в котором укрылись три разрушителя дамбы, происходило следующее.
Едва оцепившие дом казаки стали суживать кольцо, как оттуда из окон раздались револьверные выстрелы, казаки залегли и открыли ружейный огонь по дому. Временами стрельба из окон прекращалась, и казалось, что там уже никого не осталось в живых, но как только казаки пытались приподняться, из разбитых окон вновь раздавались выстрелы.
В один из таких моментов затишья Евгений Кондратенко выскочил из-за укрытия и подбежал к дверям дома, но в тот же момент из трех разбитых окон раздалось несколько выстрелов. Кондратенко вскрикнул, метнулся от дверей, потом выпустил из рук винтовку и, как подрубленный тополь, рухнул на землю. Командиру батальона сейчас же доложили о смерти казака и о том, что мятежники не сдаются.
Полковник Глушанин вызвал из 5-й Кубанской конной батареи одно орудие и приказал прямой наводкой разрушить дом.
Андрей Кияшко, услыхав о гибели лучшего рассказчика батальона и своего друга-станичника Кондратенко, схватил винтовку и помчался к месту боя. Дом, в котором скрылись вооруженные смутьяны, стоял на самой окраине города, в том месте, где Кура, пересекая Тифлис, вырывалась на просторы и еще больше бурлила. Строения стояли здесь редко, и огонь любого оружия не был опасен для других домов. Уже темнело. Несколько пушечных выстрелов разрушили стены дома, и он загорелся. Оттуда стали выбегать люди. Те, кто, подняв руки, сдавался, отправлялись в штаб батальона; сопротивлявшиеся уничтожались. Один из мятежников, по виду армянин, выпрыгнув из окна и скрываясь за расстилавшимся от горевшего здания дымом, хотел незаметно пробраться среди кустарников в соседний большой фруктовый сад.
Андрей заметил его и кинулся за ним с криком:
— Стой! Застрелю!
Бежавший остановился, но как только Андрей подбежал к нему, резко повернулся и выпустил из револьвера несколько пуль прямо в упор. Потом бросился было бежать дальше, но это ему не удалось: выстрел сбоку скосил его, а два казака, выскочившие из кустарника, пригвоздили армянина кинжалами к земле. Но его выстрелы успели сразить Андрея. Он вдруг зашатался, взмахнул руками, потом обхватил ствол яблони, стараясь удержаться на ногах, но не устоял и тихо опустился на землю. К нему сейчас же подбежали казаки:
— Кияшко! Что с тобой? Неужели?..
Но Андрей сразу не ответил. Через минуту-две он открыл глаза и, пытаясь приподнять голову, медленно заговорил:
— Ох, кажется, здорово попал... антихрист. Неужели... конец? Почему? Не хочу... умирать на чужбине! Кубань... родная, святая...
Изо рта тоненькой струйкой потекла кровь. Подбежал взводный урядник с Григорием Кузьменко и остолбенел.
— Это Кияшко? Та не может быть! Боже! Андрюша, дорогой, крепись! Сейчас отправим тебя в лазарет. Уже всех смутьянов переловили, прикончили...
— Всех?.. Бате... поклон...
Андрей захлебнулся хлынувшей из горла кровью, вытянулся и, закатив глаза, перестал дышать.
Обнажив головы, молча стояли пластуны у бездыханного трупа, не смея верить случившемуся. В один вечер вторая сотня потеряла двух своих лучших товарищей, и не в боях с басурманами, а в мирном городе своего государства.
Казаки осторожно подняли тело Андрея и тихо, как бы боясь разбудить навеки уснувшего станичника, понесли в штаб, где уже лежал убитый Кондратенко.
* * *
А на следующий день...
Склонявшееся к западу солнце ярко освещало стены больших домов главного города Закавказья. Чистая голубая лазурь небесного купола где-то терялась в недосягаемых высотах вселенной. Кое-где у края горизонта клубились кучевые облака, вечерние «кумуло-стратусы» и, соприкасаясь с синевшими вдали вершинами гор, казались как бы придатками этих неподвижных нагромождений земли и камня.
Только Кура шумела своими неугомонными водами. Особенно там, выше Тифлиса, где в нее впадала Арагва, и клокотала, как разъяренный зверь, а потом неслась мутным потоком на восток, к спокойной шири Каспийского моря. Стояла полная тишина. Ни малейшего дуновения ветерка. Ни один листик не шевелился на деревьях. Природа затихла и, казалось, к чему-то прислушивалась. Только медные трубы военного духового оркестра печальной мелодией траурного марша нарушали эту тишину.
Два гроба медленно плыли среди леса штыков кубанцев, впереди многочисленного траурного шествия. Весь личный состав 5-го Кубанского пластунского батальона провожал в последний путь двух своих товарищей, двух молодых казаков, погибших так неожиданно, вдали от цветущих полей своей родимой станицы.
Русское православное кладбище. Две рядом вырытые ямы. Слышится всю дорогу непрерываемое печальное погребальное песнопение казачьего хора. Священник дрогнувшим голосом произносит «вечная память», и хор плавно повторяет эти два самые тяжелые погребальные слова. Оркестр исполняет «Коль славен». Раздается троекратный ружейный залп казачьей сотни. Немые ветви деревьев вздрогнули, и желтеющие листья посыпались вниз. Эхо от залпов разнеслось далеко в загородной тиши. И этим звукам залпов, похоронной мелодии духового оркестра и погребальным песнопениям были созвучны слова надгробной прощальной речи командира батальона полковника Глушанина.
— ...Прощайте, молодые орлы привольных степей кубанских! Прощайте, достойные сыны славного Черноморского казачества! Прощайте, герои, павшие за мирное процветание православного Отечества нашего в борьбе с внутренними врагами Государства Российского! Вы погибли как подобает казакам родной Кубани, память о вас не изгладится во веки веков у всех тех, кому дорого имя Родины... Вечная память вам, дорогие станичники...
С последними словами командира два гробы медленно стали опускаться в вечное пристанище «безмятежного покоя». Ямы засыпали и водрузили среди старых могил два новых металлических креста с именами усопших.
Батальон оставил кладбище...
Вскоре революционные выступления были подавлены, в Тифлисе восстановлен порядок, и в казармах кубанцев потекла прежняя спокойная жизнь.
После похорон полковник Глушанин лично написал два письма в станицу Старо-Минскую, одно — отцу убитого Евгения, Григорию Кондратенко, а другое — отцу Андрей, Охриму Кияшко.
Также и Кузьменко от себя послал письмо Охриму Пантелеевичу, подробно описав смерть своего друга.
Это и было то печальное сообщение, полученное Охримом Пантелеевичем после Покрова, которое со слезами прочитал ему Петька и которое надолго опечалило весь его дом, всех соседей и родственников.
(продолжение следует)
журнал «Родная Кубань»
2009 год
Ф.И. Горб-Кубанский
На привольных степях кубанских
Глава IX
Казаки 5-го Кубанского пластунского батальона в Тифлисе не нашли уже той спокойной жизни, которую до сего времени наблюдали во всем Закавказье. После Аббас-Тумана, начавшегося путешествия на Дальний Восток и неожиданного возвращения со станции Елизаветполь они сразу же попали в водоворот революционных рабочих выступлений. Рабочие выступали против «самого» царя. Для кубанцев это было совершенно новое и страшное явление, которое с трудом воспринимал их ум. Как? Против царя? Да возможна ли вообще сама мысль об этом?
Казаки свято хранили присягу, чтили царя как помазанника Божьего и не могли даже подумать, что кто-то осмелился бы мутить народ против его величества Государя Императора Всероссийского. Всех революционеров-смутьянов казаки считали страшнейшими врагами не только России, но и казачества.
Революционеры знали о такой преданности казаков царю и, в свою очередь, считали казаков своими врагами. В ночное время участились случаи отдельных нападений на казаков, ходивших по городу в одиночку. Дело шло уже не о национальной ненависти к русским, иногда прорывавшейся и раньше среди горцев Кавказа, а о начавшейся почти открытой революционной борьбе с царской властью.
И когда однажды утром в глухом переулке Тифлиса нашли казака станицы Крыловской Михаила Кривоноса с перерезанным горлом, кубанцы стали отвечать своим врагам тем же. За каждого убитого из-за угла казака расстреливали десятки революционеров, заподозренных в нападениях, и тех, у кого при обысках на улицах в ночное время находили огнестрельное оружие. В одиночку ходить по городу казакам было запрещено. Разрешалось идти только группами в несколько человек, и то по личному разрешению командира батальона, с указанием маршрута.
Впрочем, в те дни революционная буря нарастала не только над Тифлисом, но и над другими городами России.
Однажды, в те дни, Кияшко Андрей стоял на посту около небольшого военного склада, расположенного у самого берега Куры, в небольшой впадине, которую от разливов этой бурливой реки защищала воздвигнутая здесь дамба.
В полуверсте от склада находился штаб батальона, а еще дальше — штаб-квартира одного генерала, начальника расквартированной в Тифлисе армейской дивизии.
Андрей, тихонько посвистывая, спокойно ходил взад и вперед, не замечая вблизи себя ничего особенного. Из долины потянуло вечерним туманом. Солнце клонилось к закату.
Вдруг острый слух Андрея уловил глухой треск ломающейся доски. Внимательно осмотревшись, он заметил за низкорослым кустарником каких-то подозрительных людей, очевидно ползком подобравшихся к дамбе и теперь что-то там разрушающих. Андрей поднял винтовку, приложился и только хотел дать сигнальный выстрел для вызова караула, как брошенный кем-то тяжелый камень выбил у него из рук оружие. Подхватив винтовку, Андрей прилег на землю и сразу же заметил притаившегося саженях в десяти от себя какого-то субъекта восточного типа с новым камнем в руке.
Не раздумывая долго, Андрей одним выстрелом уложил злоумышленника. Остальные сейчас же скрылись. В этот самый момент прорвалась сквозь полуразрушенную дамбу вода и хлынула к складу. Андрей торопливо сделал несколько выстрелов вверх.
Услыхав тревогу, казаки выскочили из казарм и с оружием в руках побежали в сторону выстрелов. Как раз им навстречу со стороны склада бежали три разрушителя дамбы. Казаки хотели их задержать, но те вдруг открыли огонь из револьверов, ранили одного пластуна и скрылись в большом кирпичном доме. Дом немедленно оцепили. Есаул, командир сотни, приказал стрелять в каждого, кто выбежит из этого дома и не захочет сдаться.
Оставив здесь старшим хорунжего, есаул с несколькими казаками поспешил к складу. Пройти туда оказалось невозможно: вода уже наполовину залила впадину, но Андрей продолжал стоять на своем посту, немного подняв винтовку, так как вода доходила ему уже до пояса. Заметив часового в опасности, есаул крикнул:
— Кияшко! Скорее уходи оттуда! Разве не видишь, что вода скоро затопит все?
— Не имею права, ваше высокоблагородие, — спокойно отвечал Андрей. — Как же я могу оставить пост? Вам хорошо известно, что с поста меня может снять только тот, кто поставил. Нарушать воинский устав не буду!
— Да, но ведь разводящего сейчас здесь нет, а вода скоро поглотит и тебя. Оставь свое место и уходи, я отвечаю за свои приказания как твой командир!
— В данный момент я ваших приказаний не исполню, ваше высокоблагородие. Прошу отойти от часового! — строго, почти с выкриком ответил Андрей и, подняв еще выше винтовку, уперся ногами крепче, чтобы вода, доходившая уже по грудь, не сбила бы его с ног.
Есаул не знал, что делать. Снять Кияшко силой — для этого пришлось бы посылать казаков в воду, поднявшуюся им по шею, то есть подвергать и их опасности. А главное, зная дисциплинированность часового, он не сомневался, что Кияшко откроет огонь по ним, есаул послал одного казака бегом за разводящим, чтобы тот немедленно прибыл к складу.
Склад этот особой ценности для батальона не представлял, но часовому не полагалось вдаваться в ценность охраняемого им поста. Поставили, значит, стой по всем правилам устава — будут ли это слитки на миллионы золотых рублей или просто гнилой столб. Поэтому есаул и не пытался спасать старое обмундирование со склада, его беспокоила судьба часового.
Не знали о назначении этого склада, вероятно, и разрушители дамбы. Иначе они не стали бы рисковать сами из-за ненужного хлама.
В это время подъехал в экипаже начальник дивизии, увидев казака, стоявшего уже по горло в воде, он велел остановить лошадей, сошел с экипажа и, обращаясь к толпившимся у воды казакам, спросил:
— Почему в таком положении казак стоит?
— Это часовой возле военного склада, ваше превосходительство, — ответил есаул.
— Так он же в опасности, немедленно снимите его!
— Я уже приказал ему уйти, ваше превосходительство, но он отказывается покинуть пост.
— Что он, с ума сошел? — И генерал, сердито сдвинув брови, подошел к отлогому берегу, где бурлила вода.
— Эй, часовой! — крикнул он. — Выбирайся немедленно на берег, не то вода тебя поглотит, утонешь!
— Не имею права, ваше превосходительство, я часовой на посту военного склада! — отвечал громко Андрей.
— Я тебе приказываю немедленно оставить пост и явиться ко мне на берег!
— Находясь на посту, я вам не подчиняюсь, ваше превосходительство! Прошу прекратить разговоры с часовым!
Начальник дивизии был ошеломлен; простой казак не подчиняется приказу генерала. Он приказал есаулу немедленно, любыми методами вытянуть из воды этого казака, в этот момент подбежал разводящий:
— Часовой Кияшко! Приказываю оставить пост и явиться ко мне!
— Слушаюсь, господин разводящий! — ответил Андрей и шагнул к берегу, но вода сбила его с ног и понесла в другую сторону.
Только благодаря тому, что впадина, где находился склад, имела изогнутую береговую линию, его не вынесло течением в общий водоворот реки, а тут же прибило к берегу. Казаки подхватили Андрея за руки и вытащили из воды. По приказанию разводящего он сейчас же ушел в казармы, чтобы переодеться в сухую одежду и отдохнуть.
Генерал, все это время остававшийся на берегу в большом раздражении, сразу повеселел и сказал есаулу:
— А ведь он был прав! Молодец! — И пошел к своему экипажу.
Тем временем около кирпичного дома, в котором укрылись три разрушителя дамбы, происходило следующее.
Едва оцепившие дом казаки стали суживать кольцо, как оттуда из окон раздались револьверные выстрелы, казаки залегли и открыли ружейный огонь по дому. Временами стрельба из окон прекращалась, и казалось, что там уже никого не осталось в живых, но как только казаки пытались приподняться, из разбитых окон вновь раздавались выстрелы.
В один из таких моментов затишья Евгений Кондратенко выскочил из-за укрытия и подбежал к дверям дома, но в тот же момент из трех разбитых окон раздалось несколько выстрелов. Кондратенко вскрикнул, метнулся от дверей, потом выпустил из рук винтовку и, как подрубленный тополь, рухнул на землю. Командиру батальона сейчас же доложили о смерти казака и о том, что мятежники не сдаются.
Полковник Глушанин вызвал из 5-й Кубанской конной батареи одно орудие и приказал прямой наводкой разрушить дом.
Андрей Кияшко, услыхав о гибели лучшего рассказчика батальона и своего друга-станичника Кондратенко, схватил винтовку и помчался к месту боя. Дом, в котором скрылись вооруженные смутьяны, стоял на самой окраине города, в том месте, где Кура, пересекая Тифлис, вырывалась на просторы и еще больше бурлила. Строения стояли здесь редко, и огонь любого оружия не был опасен для других домов. Уже темнело. Несколько пушечных выстрелов разрушили стены дома, и он загорелся. Оттуда стали выбегать люди. Те, кто, подняв руки, сдавался, отправлялись в штаб батальона; сопротивлявшиеся уничтожались. Один из мятежников, по виду армянин, выпрыгнув из окна и скрываясь за расстилавшимся от горевшего здания дымом, хотел незаметно пробраться среди кустарников в соседний большой фруктовый сад.
Андрей заметил его и кинулся за ним с криком:
— Стой! Застрелю!
Бежавший остановился, но как только Андрей подбежал к нему, резко повернулся и выпустил из револьвера несколько пуль прямо в упор. Потом бросился было бежать дальше, но это ему не удалось: выстрел сбоку скосил его, а два казака, выскочившие из кустарника, пригвоздили армянина кинжалами к земле. Но его выстрелы успели сразить Андрея. Он вдруг зашатался, взмахнул руками, потом обхватил ствол яблони, стараясь удержаться на ногах, но не устоял и тихо опустился на землю. К нему сейчас же подбежали казаки:
— Кияшко! Что с тобой? Неужели?..
Но Андрей сразу не ответил. Через минуту-две он открыл глаза и, пытаясь приподнять голову, медленно заговорил:
— Ох, кажется, здорово попал... антихрист. Неужели... конец? Почему? Не хочу... умирать на чужбине! Кубань... родная, святая...
Изо рта тоненькой струйкой потекла кровь. Подбежал взводный урядник с Григорием Кузьменко и остолбенел.
— Это Кияшко? Та не может быть! Боже! Андрюша, дорогой, крепись! Сейчас отправим тебя в лазарет. Уже всех смутьянов переловили, прикончили...
— Всех?.. Бате... поклон...
Андрей захлебнулся хлынувшей из горла кровью, вытянулся и, закатив глаза, перестал дышать.
Обнажив головы, молча стояли пластуны у бездыханного трупа, не смея верить случившемуся. В один вечер вторая сотня потеряла двух своих лучших товарищей, и не в боях с басурманами, а в мирном городе своего государства.
Казаки осторожно подняли тело Андрея и тихо, как бы боясь разбудить навеки уснувшего станичника, понесли в штаб, где уже лежал убитый Кондратенко.
* * *
А на следующий день...
Склонявшееся к западу солнце ярко освещало стены больших домов главного города Закавказья. Чистая голубая лазурь небесного купола где-то терялась в недосягаемых высотах вселенной. Кое-где у края горизонта клубились кучевые облака, вечерние «кумуло-стратусы» и, соприкасаясь с синевшими вдали вершинами гор, казались как бы придатками этих неподвижных нагромождений земли и камня.
Только Кура шумела своими неугомонными водами. Особенно там, выше Тифлиса, где в нее впадала Арагва, и клокотала, как разъяренный зверь, а потом неслась мутным потоком на восток, к спокойной шири Каспийского моря. Стояла полная тишина. Ни малейшего дуновения ветерка. Ни один листик не шевелился на деревьях. Природа затихла и, казалось, к чему-то прислушивалась. Только медные трубы военного духового оркестра печальной мелодией траурного марша нарушали эту тишину.
Два гроба медленно плыли среди леса штыков кубанцев, впереди многочисленного траурного шествия. Весь личный состав 5-го Кубанского пластунского батальона провожал в последний путь двух своих товарищей, двух молодых казаков, погибших так неожиданно, вдали от цветущих полей своей родимой станицы.
Русское православное кладбище. Две рядом вырытые ямы. Слышится всю дорогу непрерываемое печальное погребальное песнопение казачьего хора. Священник дрогнувшим голосом произносит «вечная память», и хор плавно повторяет эти два самые тяжелые погребальные слова. Оркестр исполняет «Коль славен». Раздается троекратный ружейный залп казачьей сотни. Немые ветви деревьев вздрогнули, и желтеющие листья посыпались вниз. Эхо от залпов разнеслось далеко в загородной тиши. И этим звукам залпов, похоронной мелодии духового оркестра и погребальным песнопениям были созвучны слова надгробной прощальной речи командира батальона полковника Глушанина.
— ...Прощайте, молодые орлы привольных степей кубанских! Прощайте, достойные сыны славного Черноморского казачества! Прощайте, герои, павшие за мирное процветание православного Отечества нашего в борьбе с внутренними врагами Государства Российского! Вы погибли как подобает казакам родной Кубани, память о вас не изгладится во веки веков у всех тех, кому дорого имя Родины... Вечная память вам, дорогие станичники...
С последними словами командира два гробы медленно стали опускаться в вечное пристанище «безмятежного покоя». Ямы засыпали и водрузили среди старых могил два новых металлических креста с именами усопших.
Батальон оставил кладбище...
Вскоре революционные выступления были подавлены, в Тифлисе восстановлен порядок, и в казармах кубанцев потекла прежняя спокойная жизнь.
После похорон полковник Глушанин лично написал два письма в станицу Старо-Минскую, одно — отцу убитого Евгения, Григорию Кондратенко, а другое — отцу Андрей, Охриму Кияшко.
Также и Кузьменко от себя послал письмо Охриму Пантелеевичу, подробно описав смерть своего друга.
Это и было то печальное сообщение, полученное Охримом Пантелеевичем после Покрова, которое со слезами прочитал ему Петька и которое надолго опечалило весь его дом, всех соседей и родственников.
(продолжение следует)
Комментариев нет:
Отправить комментарий