19-я часть
журнал «Родная Кубань»
2009 год
Ф.И. Горб-Кубанский
На привольных степях кубанских
ЧАСТЬ II
Глава IX
Когда наступала на несколько недель или даже дней передышка в полевых работах в степи, многие станичники отправлялись на строительство Черноморской железной дороги, которое этим летом наиболее интенсивно проводилось как раз в районе Старо-Минской и соседних с нею станиц.
Строилась дорога при деятельном участии станичных обществ, через которые она проходила. Эти общества, кроме отвода своей земли для новой дороги, дали еще сто семнадцать тысяч рублей из своей казны и обещали участвовать в работе живой силой, людьми и лошадьми с подводами, разумеется, за плату. Остальные средства в виде субсидии дало государство, но были также выделены значительные суммы из Кубанской Войсковой казны. Тяжесть постройки ложилась, главным образом, на заинтересованные в ней станицы Ейского, Таманского и Екатеринодарского отделов, и новая железная дорога — Черноморка — была собственностью станиц бывшего Черноморского войска в частности, а всего Кубанского войска в целом.
От станицы Кущевской, где она соединялась с Владикавказской железной дорогой, новая Черноморская дорога шла через станицы Шкуринскую, Канеловскую, Старо-Минскую, Стародеревянковскую, Каневскую, Брюховецкую, Тимашевскую. Дальше, через станицы Полтавскую, Славянскую и другие, полотно прокладывалось до Крымской, а там снова связывалось с Владикавказской дорогой, проходившей от Новороссийска через Крымскую и Екатеринодар до Тихорецкой, до главной Владикавказской магистрали...
Некоторые парубки, не желая клянчить у своих отцов карманные деньги на горилку, на помаду девчатам и другие подобные потребности, в свободное от полевой страды время шли работать на строительство в течение нескольких дней или недель. Получив заработанные деньги, они имели право оставить себе сколько нужно, чтобы по праздничным дням веселиться уже на собственные деньги или справить себе обновки по своему вкусу, а остальные отдавали отцам, чем неплохо помогали всей семье...
Ходил подрабатывать и Кияшко Петр. Никто ему в том не препятствовал.
После Ивана Купалы в станице началась Ивановская ярмарка, и Петру захотелось поработать еще два-три дня, чтобы в праздник Петра и Павла добре погулять, а потом уже до самого Покрова работать только в своем хозяйстве.
Еще с мая десятник всегда, когда Петр приходил на работу, ставил его с двумя постоянными рабочими разравнивать насыпь песком и землею, которую подвозили к ним грабари. Его коллеги оказались людьми неважными: оба были пьяницы, картежники...
Один — из промотавшихся казаков станицы Канеловской, с приземистой фигурой, темными, никогда не чесаными волосами, небольшим вздернутым носом и серыми «бегавшими» по сторонам глазами. Это был двадцатишестилетний холостяк Кавардак Иван.
Другой был совсем темной личностью. Происходил он якобы из Самары, прожил несколько лет на Енисее, в Сибири. Говорили, он в Сибири отбывал ссылку за какое-то злодеяние. Он был высокого роста, с рыжими вьющимися на висках из-под старой бескозырки волосами, с большим горбатым носом, голубыми, почти белыми, всегда прищуренными глазами и небольшим ехидно улыбавшимся ртом. Ему можно было дать немногим больше тридцати лет, и звался он Машуткин Лука.
В свободное после работы время эти два человека вечно сидели в кабаке или играли с другими такими же в «очко».
С некоторых пор, к большому удивлению Петра, Бощановский Геннадий начал часто сидеть с ними в кабаке и без меры и счета угощал их выпивкой. После того как Петр немилосердно намял ему бока, Геннадий целый месяц не показывался в станице, но недавно опять приехал с хутора и почти постоянно жил у своего дяди. Было трудно понять, какая причина заставляла Бощановского, сына весьма состоятельных родителей, водить компанию с двумя такими пьяницами и картежниками, в особенности с Лукой — голодранцем без роду и звания.
Как-то вечером Кавардак и Машуткин сидели в кабаке и играли в карты с другими рабочими. Бощановский, сидевший вначале с ними, отошел к другому столу. Он в карты не играл. Его собутыльники, Кавардак и Мишуткин, тем временем пропустили все наличные деньги, да еще и в долг один проиграл десять рублей, а другой — пять. За их столом разгоралась драка. Кавардака и Мишуткина партнеры схватили уже за глотки и требовали денег. И плохо бы пришлось обоим, если бы не вмешался Бощановский.
Он встал, подошел к дравшимся и крикнул:
— Стойте! Пустите их! Я заплачу их проигрыш, сколько?
Ему сказали. Бощановский отсчитал пятнадцать рублей и отдал. Потом позвал обоих пострадавших игроков за отдельный стол и заказал для них водки и закуску.
— Добрый ты человек, Геннадий, не знаю, как и чем мы тебя сможем отблагодарить, — сказал Кавардак, протягивая руку за налитым стаканом. — Если бы не ты, покалечили бы они нас сегодня.
— Что пожелаешь, все для тебя сделаем, ни перед чем не остановимся! — поддержал его Мишуткин.
— Да, долг платежом красен, — как бы про себя буркнул Геннадий, потом серьезно поглядел в упор на обоих. — Согласны ли вы исполнить одно мое желание, вернее, задание?
— Любой твой приказ будет исполнен, — в один голос заявили Кавардак и Мишуткин.
— Если вы сделаете то, что я вам скажу, то не только эти пятнадцать рублей вам прощу, но еще дам пятьдесят рублей и буду поить за свой счет в этом месте каждое воскресенье!
— Какой ты добрый парубок! — сказал Кавардак и полез целоваться с ним. — Говори, что хочешь?
— Вы знаете Кияшко Петра, он с вами на Черноморке работает? — полушепотом спросил Бощановский.
— Ну а как же! — ответили оба. — Вместе ворочаем лопатой. Скупой такой, что никогда не дал нам и на чарку горилки. И зачем ему деньги? Хозяйство у отца большое, а он работает вместе с нами!
— Так вот что, хлопцы. Этот Петр — злейший мне враг на свете. Много он зла мне уже сделал и все время мне мешает. Уберите его с моей дороги, совсем уберите! Понимаете?
— То есть как это «совсем»? Убить, что ли? — с удивлением спросил Кавардак.
— Понимай сам, как хочешь, хотя бы и так, — пристально глядя на него, прошептал Геннадий. — Нам обоим жить нельзя!
— А это легко можно будет устроить, раз-два — и нет! — спокойно сказал Мишуткин. — Завтра поедем с ним за шпалами, которые подвозят с Ейской станции, толкну его под паровоз — и все...
— Нет! Нет! Ни в коем случае! — решительно возразил Кавардак. — На православного человека, да еще казака, у меня рука никогда не поднимется, и другим не позволю. Если бы это был какой-нибудь нехристь, басурманин, то черт с ним, я бы долго не думал. Но своего казака, пусть даже и негодяя... — такое дело не пойдет!
— Ну что ж, тогда гоните назад мои пятнадцать рублей и больше от меня никогда ничего не получите! — разозлился Бощановский.
— Да где же мы их возьмем? — ответил Кавардак.
— Значит, такие вы друзья! Только сейчас оба обещали, что «любое твое желание будет исполнено», а теперь что?
— Иван! Да чего ты бабу из себя корчишь? — сказал Лука. — Что тебе Петро, сват, брат, что ли? Да я таких, несколько лет тому назад, двоих... — он запнулся и замолчал.
— Конечно, Геннадий, мы обещали и обязаны тебе услужить, но... Ей-Богу, я не знаю как, — проговорил Кавардак. — Ты придумай другой способ убрать со своей дороги этого Петра, но только не убивать...
Бащановскому стало самому неловко от такого своего предложения, но желание отомстить Петру за мордобитие зашло слишком далеко, и слепая надежда добиться согласия у Даши Костенко толкала его на любой шаг. Он долго сидел молча, потом допил из стакана водку и, как бы очнувшись, сказал:
— Хорошо! А если это был бы не наш русский, православный, а перс, мусульманин! Ты бы, Иван, согласился отправить такого к его прадедушке?
— Персюка, басурманина? — переспросил Кавардак. — Басурманина, пожалуй, можно. Басурманов бить и наши предки завещали нам! Это все равно, что перепелку, и в этом греха особого нет!
— Тогда пойдем отсюда вон туда, в кусты; там никого нет, и я вам скажу о другом. — И Геннадий указал на утопавшее в зелени кладбище.
Все трое встали из-за стола и скрылись в кладбищенских зарослях бузины и клена.
Вскоре они оттуда вышли, сосредоточенно о чем-то размышляя.
— Живет этот перс Гасан недалеко от Кияшко. Я вам сейчас покажу его квартиру, — говорил полушепотом Бощановский. — Да, вот еще что! Вчера я подобрал в одном месте кисет Петра, который он случайно уронил. Так вы возьмете этот кисет и оставите его там, после того как все уже будет сделано. Деньги, какие там у Гасана найдете, все ваши. От меня же получите не только пятьдесят рублей, что я обещал, но и еще столько же. Соберете его одежду в узелок и выбросите возле окна, а остальное я доделаю сам...
— Он, кажется, не то что православный, но и не русский подданный, — заметил кавардак.
— Вот именно! Гасан — торговец иностранный, продает у нас всякие фрукты закавказские, и хоть он не крупного калибра, но деньжата у него есть. А живет один... В общем, если все сделаете так, как мы договорились, все будет прекрасно. И вы в убытке не будете, и мне сослужите службу верную...
На следующий день, в знойный полдень воскресенья, на ярмарке было полно народа. У палаток толпились парубки, получившие заработанные на постройке железной дороги деньги и теперь весело проводившие свой досуг. С ними находился и Петр. К полупьяной компании пристали также Иван кавардак и Лука Мишуткин.
Петр и Кавардак, заметив стоявших в стороне девчат, направились к торговцу фруктами персу Гасану купить поджаренных фисташек и сладких рожков, чтобы угостить девчат. Иван был на редкость любезен с Петром сегодня, угощал его водкой, а когда шли к персу, сказал ему тихонько:
— Знаешь, что, Петрусь? Сегодня твоя Даша покупала у этого Гасана финики, так он, этот поганый персюк, начал при ней так конфузить тебя, что не дай Бог! Говорил, что ты и вор, и пьяница, и денег, мол, ему задолжал уже несметную сумму, а в заключение добавил: «Эх, жаль тебя, моя красавица, заклюет он тебя, как коршун голубку, брось его, покохай лучше меня!» Ей-Богу, так и говорил.
Гасан в это время уже прикрывал свою лавку и собирался уходить.
Петр почему-то сразу поверил Кавардаку. Даша была тоже на ярмарке, и он мог бы расспросить ее, но он как-то про это и не подумал. Он и сам один раз видел, как Гасан очень любезно обращался с Дашей, но перс со всеми покупателями обращался так же любезно, и никто его за это не упрекал.
— Эй ты, собачья заморская морда, слышишь! — крикнул Петр, подходя к лавке. — Стой, не закрывай свой вонючий сундук, мне нужно сделать покупки у тебя и кое о чем побалакать с тобой!
— После такого хулиганского обращения вряд ли мне нужна будет твоя покупка, — ответил, запирая лавку, Гасан и, чтобы позабавить окружающих, добавил: — И как только тебя твой девушка терпит? Я бы на его месте давно тебя отшил на все четыре стороны...
Этими словами Гасан подлил масла в разгоравшийся огонь и подтвердил нашептывания Кавардака.
Петр вскипел, сжал кулаки и подошел вплотную к персу.
— Ты что, белены объелся, или совсем одурел от сивухи?! Что тебе от меня нужно?! — прижимаясь к дверям лавки, закричал Гасан.
Но Петр в еще большем бешенстве наступал на него, видя, как со стороны подмигивает ему Кавардак.
— Да отойди ты, сатана! Тю на тебя! Тьфу! — И Гасан, сам не зная почему, вдруг плюнул Петру прямо в лицо.
В тот же момент Петр со всего размаха так ударил перса кулаком, что он сразу упал. Навалившись на него, Петр изо всей силы стал дубасить его, и, разозлясь, что кулаком не доймешь, как нужно, «азиатскую морду», начал душить его за горло. Увидев, что дело принимает плохой оборот, парубки силой оттащили пьяного рассвирепевшего Петра, который старался вырваться из рук и все время кричал медленно поднимавшемуся с земли персу:
— Я тебе, собака, этого так не оставлю! Я тебе, поганая заморская свинья, еще покажу, как плевать в казачье лицо! Ишь, разжирел на казачьей земле! Я тебя, как гадюку, задушу! Пустите, дайте мне добраться до этого нехристя!..
И долго еще парубкам пришлось держать и успокаивать взволнованного Петра, пока избитый Гасан улепетывал со всех ног от своей лавки, все время оглядываясь на парубков.
Геннадий и Лука во время драки стояли тут же, невдалеке, и наблюдали за ходом ссоры. Когда к ним подошел Кавардак, Геннадий с нескрываемой радостью сказал:
— Ты, Ваня, начал хорошо: здорово свел их на драку, молодец! Вам не надо повторять, что теперь момент самый подходящий; этой же ночью все будет сделано чисто и гладко.
Он сунул им по два рубля, но просил, чтобы слишком не напивались: дело предстоит серьезное. Еще немного пошептавшись с ними, Бошановский удалился...
(продолжение следует)
журнал «Родная Кубань»
2009 год
Ф.И. Горб-Кубанский
На привольных степях кубанских
ЧАСТЬ II
Глава IX
Когда наступала на несколько недель или даже дней передышка в полевых работах в степи, многие станичники отправлялись на строительство Черноморской железной дороги, которое этим летом наиболее интенсивно проводилось как раз в районе Старо-Минской и соседних с нею станиц.
Строилась дорога при деятельном участии станичных обществ, через которые она проходила. Эти общества, кроме отвода своей земли для новой дороги, дали еще сто семнадцать тысяч рублей из своей казны и обещали участвовать в работе живой силой, людьми и лошадьми с подводами, разумеется, за плату. Остальные средства в виде субсидии дало государство, но были также выделены значительные суммы из Кубанской Войсковой казны. Тяжесть постройки ложилась, главным образом, на заинтересованные в ней станицы Ейского, Таманского и Екатеринодарского отделов, и новая железная дорога — Черноморка — была собственностью станиц бывшего Черноморского войска в частности, а всего Кубанского войска в целом.
От станицы Кущевской, где она соединялась с Владикавказской железной дорогой, новая Черноморская дорога шла через станицы Шкуринскую, Канеловскую, Старо-Минскую, Стародеревянковскую, Каневскую, Брюховецкую, Тимашевскую. Дальше, через станицы Полтавскую, Славянскую и другие, полотно прокладывалось до Крымской, а там снова связывалось с Владикавказской дорогой, проходившей от Новороссийска через Крымскую и Екатеринодар до Тихорецкой, до главной Владикавказской магистрали...
Некоторые парубки, не желая клянчить у своих отцов карманные деньги на горилку, на помаду девчатам и другие подобные потребности, в свободное от полевой страды время шли работать на строительство в течение нескольких дней или недель. Получив заработанные деньги, они имели право оставить себе сколько нужно, чтобы по праздничным дням веселиться уже на собственные деньги или справить себе обновки по своему вкусу, а остальные отдавали отцам, чем неплохо помогали всей семье...
Ходил подрабатывать и Кияшко Петр. Никто ему в том не препятствовал.
После Ивана Купалы в станице началась Ивановская ярмарка, и Петру захотелось поработать еще два-три дня, чтобы в праздник Петра и Павла добре погулять, а потом уже до самого Покрова работать только в своем хозяйстве.
Еще с мая десятник всегда, когда Петр приходил на работу, ставил его с двумя постоянными рабочими разравнивать насыпь песком и землею, которую подвозили к ним грабари. Его коллеги оказались людьми неважными: оба были пьяницы, картежники...
Один — из промотавшихся казаков станицы Канеловской, с приземистой фигурой, темными, никогда не чесаными волосами, небольшим вздернутым носом и серыми «бегавшими» по сторонам глазами. Это был двадцатишестилетний холостяк Кавардак Иван.
Другой был совсем темной личностью. Происходил он якобы из Самары, прожил несколько лет на Енисее, в Сибири. Говорили, он в Сибири отбывал ссылку за какое-то злодеяние. Он был высокого роста, с рыжими вьющимися на висках из-под старой бескозырки волосами, с большим горбатым носом, голубыми, почти белыми, всегда прищуренными глазами и небольшим ехидно улыбавшимся ртом. Ему можно было дать немногим больше тридцати лет, и звался он Машуткин Лука.
В свободное после работы время эти два человека вечно сидели в кабаке или играли с другими такими же в «очко».
С некоторых пор, к большому удивлению Петра, Бощановский Геннадий начал часто сидеть с ними в кабаке и без меры и счета угощал их выпивкой. После того как Петр немилосердно намял ему бока, Геннадий целый месяц не показывался в станице, но недавно опять приехал с хутора и почти постоянно жил у своего дяди. Было трудно понять, какая причина заставляла Бощановского, сына весьма состоятельных родителей, водить компанию с двумя такими пьяницами и картежниками, в особенности с Лукой — голодранцем без роду и звания.
Как-то вечером Кавардак и Машуткин сидели в кабаке и играли в карты с другими рабочими. Бощановский, сидевший вначале с ними, отошел к другому столу. Он в карты не играл. Его собутыльники, Кавардак и Мишуткин, тем временем пропустили все наличные деньги, да еще и в долг один проиграл десять рублей, а другой — пять. За их столом разгоралась драка. Кавардака и Мишуткина партнеры схватили уже за глотки и требовали денег. И плохо бы пришлось обоим, если бы не вмешался Бощановский.
Он встал, подошел к дравшимся и крикнул:
— Стойте! Пустите их! Я заплачу их проигрыш, сколько?
Ему сказали. Бощановский отсчитал пятнадцать рублей и отдал. Потом позвал обоих пострадавших игроков за отдельный стол и заказал для них водки и закуску.
— Добрый ты человек, Геннадий, не знаю, как и чем мы тебя сможем отблагодарить, — сказал Кавардак, протягивая руку за налитым стаканом. — Если бы не ты, покалечили бы они нас сегодня.
— Что пожелаешь, все для тебя сделаем, ни перед чем не остановимся! — поддержал его Мишуткин.
— Да, долг платежом красен, — как бы про себя буркнул Геннадий, потом серьезно поглядел в упор на обоих. — Согласны ли вы исполнить одно мое желание, вернее, задание?
— Любой твой приказ будет исполнен, — в один голос заявили Кавардак и Мишуткин.
— Если вы сделаете то, что я вам скажу, то не только эти пятнадцать рублей вам прощу, но еще дам пятьдесят рублей и буду поить за свой счет в этом месте каждое воскресенье!
— Какой ты добрый парубок! — сказал Кавардак и полез целоваться с ним. — Говори, что хочешь?
— Вы знаете Кияшко Петра, он с вами на Черноморке работает? — полушепотом спросил Бощановский.
— Ну а как же! — ответили оба. — Вместе ворочаем лопатой. Скупой такой, что никогда не дал нам и на чарку горилки. И зачем ему деньги? Хозяйство у отца большое, а он работает вместе с нами!
— Так вот что, хлопцы. Этот Петр — злейший мне враг на свете. Много он зла мне уже сделал и все время мне мешает. Уберите его с моей дороги, совсем уберите! Понимаете?
— То есть как это «совсем»? Убить, что ли? — с удивлением спросил Кавардак.
— Понимай сам, как хочешь, хотя бы и так, — пристально глядя на него, прошептал Геннадий. — Нам обоим жить нельзя!
— А это легко можно будет устроить, раз-два — и нет! — спокойно сказал Мишуткин. — Завтра поедем с ним за шпалами, которые подвозят с Ейской станции, толкну его под паровоз — и все...
— Нет! Нет! Ни в коем случае! — решительно возразил Кавардак. — На православного человека, да еще казака, у меня рука никогда не поднимется, и другим не позволю. Если бы это был какой-нибудь нехристь, басурманин, то черт с ним, я бы долго не думал. Но своего казака, пусть даже и негодяя... — такое дело не пойдет!
— Ну что ж, тогда гоните назад мои пятнадцать рублей и больше от меня никогда ничего не получите! — разозлился Бощановский.
— Да где же мы их возьмем? — ответил Кавардак.
— Значит, такие вы друзья! Только сейчас оба обещали, что «любое твое желание будет исполнено», а теперь что?
— Иван! Да чего ты бабу из себя корчишь? — сказал Лука. — Что тебе Петро, сват, брат, что ли? Да я таких, несколько лет тому назад, двоих... — он запнулся и замолчал.
— Конечно, Геннадий, мы обещали и обязаны тебе услужить, но... Ей-Богу, я не знаю как, — проговорил Кавардак. — Ты придумай другой способ убрать со своей дороги этого Петра, но только не убивать...
Бащановскому стало самому неловко от такого своего предложения, но желание отомстить Петру за мордобитие зашло слишком далеко, и слепая надежда добиться согласия у Даши Костенко толкала его на любой шаг. Он долго сидел молча, потом допил из стакана водку и, как бы очнувшись, сказал:
— Хорошо! А если это был бы не наш русский, православный, а перс, мусульманин! Ты бы, Иван, согласился отправить такого к его прадедушке?
— Персюка, басурманина? — переспросил Кавардак. — Басурманина, пожалуй, можно. Басурманов бить и наши предки завещали нам! Это все равно, что перепелку, и в этом греха особого нет!
— Тогда пойдем отсюда вон туда, в кусты; там никого нет, и я вам скажу о другом. — И Геннадий указал на утопавшее в зелени кладбище.
Все трое встали из-за стола и скрылись в кладбищенских зарослях бузины и клена.
Вскоре они оттуда вышли, сосредоточенно о чем-то размышляя.
— Живет этот перс Гасан недалеко от Кияшко. Я вам сейчас покажу его квартиру, — говорил полушепотом Бощановский. — Да, вот еще что! Вчера я подобрал в одном месте кисет Петра, который он случайно уронил. Так вы возьмете этот кисет и оставите его там, после того как все уже будет сделано. Деньги, какие там у Гасана найдете, все ваши. От меня же получите не только пятьдесят рублей, что я обещал, но и еще столько же. Соберете его одежду в узелок и выбросите возле окна, а остальное я доделаю сам...
— Он, кажется, не то что православный, но и не русский подданный, — заметил кавардак.
— Вот именно! Гасан — торговец иностранный, продает у нас всякие фрукты закавказские, и хоть он не крупного калибра, но деньжата у него есть. А живет один... В общем, если все сделаете так, как мы договорились, все будет прекрасно. И вы в убытке не будете, и мне сослужите службу верную...
На следующий день, в знойный полдень воскресенья, на ярмарке было полно народа. У палаток толпились парубки, получившие заработанные на постройке железной дороги деньги и теперь весело проводившие свой досуг. С ними находился и Петр. К полупьяной компании пристали также Иван кавардак и Лука Мишуткин.
Петр и Кавардак, заметив стоявших в стороне девчат, направились к торговцу фруктами персу Гасану купить поджаренных фисташек и сладких рожков, чтобы угостить девчат. Иван был на редкость любезен с Петром сегодня, угощал его водкой, а когда шли к персу, сказал ему тихонько:
— Знаешь, что, Петрусь? Сегодня твоя Даша покупала у этого Гасана финики, так он, этот поганый персюк, начал при ней так конфузить тебя, что не дай Бог! Говорил, что ты и вор, и пьяница, и денег, мол, ему задолжал уже несметную сумму, а в заключение добавил: «Эх, жаль тебя, моя красавица, заклюет он тебя, как коршун голубку, брось его, покохай лучше меня!» Ей-Богу, так и говорил.
Гасан в это время уже прикрывал свою лавку и собирался уходить.
Петр почему-то сразу поверил Кавардаку. Даша была тоже на ярмарке, и он мог бы расспросить ее, но он как-то про это и не подумал. Он и сам один раз видел, как Гасан очень любезно обращался с Дашей, но перс со всеми покупателями обращался так же любезно, и никто его за это не упрекал.
— Эй ты, собачья заморская морда, слышишь! — крикнул Петр, подходя к лавке. — Стой, не закрывай свой вонючий сундук, мне нужно сделать покупки у тебя и кое о чем побалакать с тобой!
— После такого хулиганского обращения вряд ли мне нужна будет твоя покупка, — ответил, запирая лавку, Гасан и, чтобы позабавить окружающих, добавил: — И как только тебя твой девушка терпит? Я бы на его месте давно тебя отшил на все четыре стороны...
Этими словами Гасан подлил масла в разгоравшийся огонь и подтвердил нашептывания Кавардака.
Петр вскипел, сжал кулаки и подошел вплотную к персу.
— Ты что, белены объелся, или совсем одурел от сивухи?! Что тебе от меня нужно?! — прижимаясь к дверям лавки, закричал Гасан.
Но Петр в еще большем бешенстве наступал на него, видя, как со стороны подмигивает ему Кавардак.
— Да отойди ты, сатана! Тю на тебя! Тьфу! — И Гасан, сам не зная почему, вдруг плюнул Петру прямо в лицо.
В тот же момент Петр со всего размаха так ударил перса кулаком, что он сразу упал. Навалившись на него, Петр изо всей силы стал дубасить его, и, разозлясь, что кулаком не доймешь, как нужно, «азиатскую морду», начал душить его за горло. Увидев, что дело принимает плохой оборот, парубки силой оттащили пьяного рассвирепевшего Петра, который старался вырваться из рук и все время кричал медленно поднимавшемуся с земли персу:
— Я тебе, собака, этого так не оставлю! Я тебе, поганая заморская свинья, еще покажу, как плевать в казачье лицо! Ишь, разжирел на казачьей земле! Я тебя, как гадюку, задушу! Пустите, дайте мне добраться до этого нехристя!..
И долго еще парубкам пришлось держать и успокаивать взволнованного Петра, пока избитый Гасан улепетывал со всех ног от своей лавки, все время оглядываясь на парубков.
Геннадий и Лука во время драки стояли тут же, невдалеке, и наблюдали за ходом ссоры. Когда к ним подошел Кавардак, Геннадий с нескрываемой радостью сказал:
— Ты, Ваня, начал хорошо: здорово свел их на драку, молодец! Вам не надо повторять, что теперь момент самый подходящий; этой же ночью все будет сделано чисто и гладко.
Он сунул им по два рубля, но просил, чтобы слишком не напивались: дело предстоит серьезное. Еще немного пошептавшись с ними, Бошановский удалился...
(продолжение следует)
Комментариев нет:
Отправить комментарий