17-я часть
журнал «Родная Кубань»
2009 год
Ф.И. Горб-Кубанский
На привольных степях кубанских
ЧАСТЬ II
Глава VII
...Солнце низенько,
Вечер близенько,
Вийди до мене,
Мое серденько...
Тихая летняя ночь спустилась над степью. Замолкли жаворонки. На поперечных дорогах и межевых полосах полетели к небу искры от горящей старой соломы, подбрасываемой вверх вилами, как сигнал для собиравшейся гулять казачьей молодежи.
В широкой степи летние пристанища хлеборобов разбросаны на версту и больше одно от другого, поэтому парубки и девушки перекликались ночью огнем, видным повсюду и далеко на равнине.
Высоко подняв над головой на вилах или длинной палке зажженные связки сухой соломы или сена, девушки монотонно кричали во все горло:
Та огонь горить, огонь горить,
Солома пылае, солома пылае,
Казав милий прийду рано,
Та й досі немае... гу... гу-у-у-у!!!
«Га-га-га-а-а-а-а!» — откуда-нибудь с бугра доносился громкий ответ парубков, тоже поднимавших огонь.
Благодаря таким перекличкам, разносившимся по притихшей степи на много верст, разбросанные в разных направлениях светящиеся точки постепенно сближались в одном месте, и через полчаса после появления первой вспышки горевшей соломы кубанские песни уже оглашали ночной воздух притихшей степи. У кого-нибудь из парубков в руках оказывалась гармошка и, несмотря на напряженную многочасовую работу длинного и жаркого июньского дня, все, забыв усталость, пускались в пляс.
Часа два ноги танцующих неутомимо притаптывали под взвизгиванье двухрядной гармошки приземистый спорыш, растущий у обочин дороги. Часа два лились к небу звонкие песни. Затем, одна за другой, парочки влюбленных незаметно исчезали и уединялись где-нибудь за стенами высокой пшеницы.
И так почти каждый день.
Кияшко Петр и Костенко Даша всегда участвовали в таких сборищах, и каждый вечер бывали вместе. Их степные участки находились не далее двух верст один от другого, а такое расстояние для босоногой команды не составляло никакого препятствия к свиданию. Летом в степи редко кто из парубков носил обувь в будничные дни. Большинство предпочитало ходить босиком и на работе, и на кратковременных ночных гулянках.
Однажды в конце июня после обычной ночной гулянки в степи Петр и Даша, как и многие другие, отделились от остальных веселившихся на полосе («полосами» назывались полевые дороги, параллельно проходящие одна к другой через каждые четыреста восемьдесят саженей) и направились вниз к балке между двух стен колосившейся пшеницы. Они шли, взявшись за руки, как дети, по меже между высокой рожью и гарновкой, охваченные ощущением полного юношеского счастья. Уже колосья пшеницы и трава стали покрываться вечерней росой, и они оба окропились до пояса «Божьей слезою», но были довольны, что тут их никто не видит. Хотя, конечно, все хлопцы и девчата знали, что Дашка и Петька давно «занучовані»...
Когда песни и музыка у дороги совсем затихли и молодежь разошлась в разные стороны, Петр и Даша подошли к оставшейся в балке неубранной копне сена, уселись прямо на траву и в желанных объятиях и поцелуях, вперемежку с простыми, но понятными сердцу словами, изливали чувства искренней чистой любви. В такие минуты уединенных свиданий эти два молодых существа не искали для себя большего счастья, чем сидеть вдвоем в степной тиши, среди уснувших полей.
Тихая теплая июньская ночь царила над степью цветущей кубанской равнины. Сколько в своем полумраке укрывала она таких уединившихся парочек — парубков и девчат...
Кубанская июньская ночь! Как приятно было вдыхать полной грудью аромат родных полей при лунном волшебном сиянии такой очаровательной июньской ночи!..
Ничто не нарушало теперь волшебного покоя неподвижной степи. Лишь издали, из небольшого хуторского сада, нежными звонкими переливами доносились соловьиные трели. Да изредка низко над головой пролетит сова, выискивая ночную добычу, покружится немного и опять исчезнет в полумраке. Или еще вдруг перепел близко прокричит: «Під-підьом, під-підьом», а с другой стороны отзовется «пэрэпэлка»: «хххаааа, хххааха, під-під-підьом, під-під-підьом», и опять все стихнет-занемеет.
Густой высокий камыш, росший по балке Рудого, вблизи которой уединилась наша парочка, всегда так чутко воспринимавший малейшее дуновение ветерка, точно дремал, часами не шелохнувшись ни одним листком.
Далекие светящиеся точки звезд, как бисер рассыпанные по голубому шатру безоблачного небосклона, и уже поднявшийся круглолицый месяц, казалось, также остановились и застыли в своей неподвижности.
Чуть склоненные от собственной тяжести колосья пшеницы, слегка покрытые серебрившейся от лунного света росой, как будто прислушиваясь к любовному шепоту. Извечный свидетель бесчисленных романтических приключений — величавая луна — покровительствованно смотрела на сидевшую под копной сена пару и давала ей возможность видеть друг у друга игру улыбок взаимного понимания, озарявших их счастливые лица...
Петр, прислонившись плечом к плечу Даши, шептал:
— Милая моя пташечка, ты для меня все! Разве можно чем оплатить эту ночь? Если бы мне сейчас давали царский дворец, горы золота, блиставшую в царской одежде волшебную красавицу, вроде Василисы Прекрасной, которую мы на картинках в школе видели, никогда бы я не согласился хотя бы на миг отлучиться от тебя из-за всего этого! Да разве есть на свете что-нибудь дороже и милее вот этих губок?!
И они снова и снова сливались в поцелуе.
— Еще, еще разок! Вынь сердце! Мне кажется, мое сердце перешло к тебе, радость моя, счастье мое! — повторяла Даша. — Миленький Петюнька, голуб мой сизокрылый! Есть ли на свете такая сила, которая может разлучить нас? Нет! Никогда!
Проводив Дашу к ее куреню, Петр перед самой зарею вернулся до своего коша.
Тут, на токовище, под стогом прошлогодней соломы, он заметил старшую сестру Приську, сидевшую обнявшись с каким-то парубком. Петр незаметно обошел их, взял ведро, набрал в кадушке воды, потом уселся сзади стога и стал прислушиваться к их шепоту, думая: «Если с хорошим парубком сидит, то не буду трогать, а если с каким губошлепом, то я их сейчас же скупаю!»
Он услыхал жалующийся голос Приськи:
— Все вы, хлопцы, одного сорта — баламуты! У вас только на уме: посмеяться над доверчивой девушкой, а потом бросить ее, а мы, дуры, — не успеет кто приласкать или сказать приятное словечко, так уж сразу и клонишь к нему голову и пригибаешься, как под ветром, думаешь, хоть сердце свое девичье лаской обогрею. А вам что, она, мол, уже... ее и обмануть не грех! Так и ты, добьешься своего, а потом кинешь, уйдешь к своим и будешь хвастаться: «Смотрите, вот я даже казачку накрыл!» Так ведь? Да разве я думала, что так со мной будет, разве я виновата, что парубки не понимают подлости своих поступков? Неужели, Миша, и ты такой?
— Фрося, голубушка дорогая, послушай! Я хоть и не казак, но подлостей с тобой делать не собираюсь и люблю тебя не для одной ночи, — говорил тихо и убедительно парубок.— Я люблю тебя всем сердцем, всей душою, не хочу и слушать, что о тебе говорили некоторые. Так это или не так — мне все равно! Я же сейчас ничего от тебя не требую, кроме твоего согласия. Поверь мне, моя конопляночка, что только бы ваши согласились, а то вот мой крест, пусть меня испепелит Архангел Михаил, если только я не женюсь на тебе!
По голосу парубка Петр сразу опознал в нем Михаила Гноевого. Сословная неприязнь к иногородним сразу же вскипела в его груди. Не задумываясь, он выплеснул ведро воды прямо на головы неосторожной пары.
— Ой, Боже! Кто это? Что за дурость?— закричала Приська, но, узнав Петра, сразу же убежала в хату. Кинув порожнее ведро в сторону, Петр навалился на ошеломленного холодным душем Гноевого и начал его колотить, приговаривая:
— Ах ты, городовицкая душа! За двенадцать верст протепал казачьим девчатам голову мутить?! На, на тебе!
Сопровождая тумаки крепким матом, Петр старался стянуть с Гноевого штаны с кальсонами, пускай, мол, в одной рубашке, с позором, возвращается в свою городовицкую нору. Но это ему не удалось. Михаил выскользнул из его рук и, что есть духу, пустился бежать к дороге, прямо через бахчу и подсолнухи. Саженей пятьдесят Петр гнался за ним, но видя, что не может догнать, решил вернуться, сесть на коня, настичь быстроногого городовика и батогом так нашлепать незадачливого баламута, чтобы он забыл и дорогу к Приське.
Но пока Петр вернулся к хате, где у яслей стояли лошади, он передумал и остыл в своем гневе. Уже заалел восток, и надо было хоть полчасика соснуть. Он взобрался на бричку со свежескошенной травой; не раздеваясь и ничего не подостлав, растянулся и через минуту уже крепко спал...
(продолжение следует)
журнал «Родная Кубань»
2009 год
Ф.И. Горб-Кубанский
На привольных степях кубанских
ЧАСТЬ II
Глава VII
...Солнце низенько,
Вечер близенько,
Вийди до мене,
Мое серденько...
Тихая летняя ночь спустилась над степью. Замолкли жаворонки. На поперечных дорогах и межевых полосах полетели к небу искры от горящей старой соломы, подбрасываемой вверх вилами, как сигнал для собиравшейся гулять казачьей молодежи.
В широкой степи летние пристанища хлеборобов разбросаны на версту и больше одно от другого, поэтому парубки и девушки перекликались ночью огнем, видным повсюду и далеко на равнине.
Высоко подняв над головой на вилах или длинной палке зажженные связки сухой соломы или сена, девушки монотонно кричали во все горло:
Та огонь горить, огонь горить,
Солома пылае, солома пылае,
Казав милий прийду рано,
Та й досі немае... гу... гу-у-у-у!!!
«Га-га-га-а-а-а-а!» — откуда-нибудь с бугра доносился громкий ответ парубков, тоже поднимавших огонь.
Благодаря таким перекличкам, разносившимся по притихшей степи на много верст, разбросанные в разных направлениях светящиеся точки постепенно сближались в одном месте, и через полчаса после появления первой вспышки горевшей соломы кубанские песни уже оглашали ночной воздух притихшей степи. У кого-нибудь из парубков в руках оказывалась гармошка и, несмотря на напряженную многочасовую работу длинного и жаркого июньского дня, все, забыв усталость, пускались в пляс.
Часа два ноги танцующих неутомимо притаптывали под взвизгиванье двухрядной гармошки приземистый спорыш, растущий у обочин дороги. Часа два лились к небу звонкие песни. Затем, одна за другой, парочки влюбленных незаметно исчезали и уединялись где-нибудь за стенами высокой пшеницы.
И так почти каждый день.
Кияшко Петр и Костенко Даша всегда участвовали в таких сборищах, и каждый вечер бывали вместе. Их степные участки находились не далее двух верст один от другого, а такое расстояние для босоногой команды не составляло никакого препятствия к свиданию. Летом в степи редко кто из парубков носил обувь в будничные дни. Большинство предпочитало ходить босиком и на работе, и на кратковременных ночных гулянках.
Однажды в конце июня после обычной ночной гулянки в степи Петр и Даша, как и многие другие, отделились от остальных веселившихся на полосе («полосами» назывались полевые дороги, параллельно проходящие одна к другой через каждые четыреста восемьдесят саженей) и направились вниз к балке между двух стен колосившейся пшеницы. Они шли, взявшись за руки, как дети, по меже между высокой рожью и гарновкой, охваченные ощущением полного юношеского счастья. Уже колосья пшеницы и трава стали покрываться вечерней росой, и они оба окропились до пояса «Божьей слезою», но были довольны, что тут их никто не видит. Хотя, конечно, все хлопцы и девчата знали, что Дашка и Петька давно «занучовані»...
Когда песни и музыка у дороги совсем затихли и молодежь разошлась в разные стороны, Петр и Даша подошли к оставшейся в балке неубранной копне сена, уселись прямо на траву и в желанных объятиях и поцелуях, вперемежку с простыми, но понятными сердцу словами, изливали чувства искренней чистой любви. В такие минуты уединенных свиданий эти два молодых существа не искали для себя большего счастья, чем сидеть вдвоем в степной тиши, среди уснувших полей.
Тихая теплая июньская ночь царила над степью цветущей кубанской равнины. Сколько в своем полумраке укрывала она таких уединившихся парочек — парубков и девчат...
Кубанская июньская ночь! Как приятно было вдыхать полной грудью аромат родных полей при лунном волшебном сиянии такой очаровательной июньской ночи!..
Ничто не нарушало теперь волшебного покоя неподвижной степи. Лишь издали, из небольшого хуторского сада, нежными звонкими переливами доносились соловьиные трели. Да изредка низко над головой пролетит сова, выискивая ночную добычу, покружится немного и опять исчезнет в полумраке. Или еще вдруг перепел близко прокричит: «Під-підьом, під-підьом», а с другой стороны отзовется «пэрэпэлка»: «хххаааа, хххааха, під-під-підьом, під-під-підьом», и опять все стихнет-занемеет.
Густой высокий камыш, росший по балке Рудого, вблизи которой уединилась наша парочка, всегда так чутко воспринимавший малейшее дуновение ветерка, точно дремал, часами не шелохнувшись ни одним листком.
Далекие светящиеся точки звезд, как бисер рассыпанные по голубому шатру безоблачного небосклона, и уже поднявшийся круглолицый месяц, казалось, также остановились и застыли в своей неподвижности.
Чуть склоненные от собственной тяжести колосья пшеницы, слегка покрытые серебрившейся от лунного света росой, как будто прислушиваясь к любовному шепоту. Извечный свидетель бесчисленных романтических приключений — величавая луна — покровительствованно смотрела на сидевшую под копной сена пару и давала ей возможность видеть друг у друга игру улыбок взаимного понимания, озарявших их счастливые лица...
Петр, прислонившись плечом к плечу Даши, шептал:
— Милая моя пташечка, ты для меня все! Разве можно чем оплатить эту ночь? Если бы мне сейчас давали царский дворец, горы золота, блиставшую в царской одежде волшебную красавицу, вроде Василисы Прекрасной, которую мы на картинках в школе видели, никогда бы я не согласился хотя бы на миг отлучиться от тебя из-за всего этого! Да разве есть на свете что-нибудь дороже и милее вот этих губок?!
И они снова и снова сливались в поцелуе.
— Еще, еще разок! Вынь сердце! Мне кажется, мое сердце перешло к тебе, радость моя, счастье мое! — повторяла Даша. — Миленький Петюнька, голуб мой сизокрылый! Есть ли на свете такая сила, которая может разлучить нас? Нет! Никогда!
Проводив Дашу к ее куреню, Петр перед самой зарею вернулся до своего коша.
Тут, на токовище, под стогом прошлогодней соломы, он заметил старшую сестру Приську, сидевшую обнявшись с каким-то парубком. Петр незаметно обошел их, взял ведро, набрал в кадушке воды, потом уселся сзади стога и стал прислушиваться к их шепоту, думая: «Если с хорошим парубком сидит, то не буду трогать, а если с каким губошлепом, то я их сейчас же скупаю!»
Он услыхал жалующийся голос Приськи:
— Все вы, хлопцы, одного сорта — баламуты! У вас только на уме: посмеяться над доверчивой девушкой, а потом бросить ее, а мы, дуры, — не успеет кто приласкать или сказать приятное словечко, так уж сразу и клонишь к нему голову и пригибаешься, как под ветром, думаешь, хоть сердце свое девичье лаской обогрею. А вам что, она, мол, уже... ее и обмануть не грех! Так и ты, добьешься своего, а потом кинешь, уйдешь к своим и будешь хвастаться: «Смотрите, вот я даже казачку накрыл!» Так ведь? Да разве я думала, что так со мной будет, разве я виновата, что парубки не понимают подлости своих поступков? Неужели, Миша, и ты такой?
— Фрося, голубушка дорогая, послушай! Я хоть и не казак, но подлостей с тобой делать не собираюсь и люблю тебя не для одной ночи, — говорил тихо и убедительно парубок.— Я люблю тебя всем сердцем, всей душою, не хочу и слушать, что о тебе говорили некоторые. Так это или не так — мне все равно! Я же сейчас ничего от тебя не требую, кроме твоего согласия. Поверь мне, моя конопляночка, что только бы ваши согласились, а то вот мой крест, пусть меня испепелит Архангел Михаил, если только я не женюсь на тебе!
По голосу парубка Петр сразу опознал в нем Михаила Гноевого. Сословная неприязнь к иногородним сразу же вскипела в его груди. Не задумываясь, он выплеснул ведро воды прямо на головы неосторожной пары.
— Ой, Боже! Кто это? Что за дурость?— закричала Приська, но, узнав Петра, сразу же убежала в хату. Кинув порожнее ведро в сторону, Петр навалился на ошеломленного холодным душем Гноевого и начал его колотить, приговаривая:
— Ах ты, городовицкая душа! За двенадцать верст протепал казачьим девчатам голову мутить?! На, на тебе!
Сопровождая тумаки крепким матом, Петр старался стянуть с Гноевого штаны с кальсонами, пускай, мол, в одной рубашке, с позором, возвращается в свою городовицкую нору. Но это ему не удалось. Михаил выскользнул из его рук и, что есть духу, пустился бежать к дороге, прямо через бахчу и подсолнухи. Саженей пятьдесят Петр гнался за ним, но видя, что не может догнать, решил вернуться, сесть на коня, настичь быстроногого городовика и батогом так нашлепать незадачливого баламута, чтобы он забыл и дорогу к Приське.
Но пока Петр вернулся к хате, где у яслей стояли лошади, он передумал и остыл в своем гневе. Уже заалел восток, и надо было хоть полчасика соснуть. Он взобрался на бричку со свежескошенной травой; не раздеваясь и ничего не подостлав, растянулся и через минуту уже крепко спал...
(продолжение следует)
Комментариев нет:
Отправить комментарий