8-я часть
журнал «Родная Кубань»
2009 год
Ф.И. Горб-Кубанский
На привольных степях кубанских
Глава VIII
До Покрова многие казаки пахоту зяби закончили. Наступал заслуженный продолжительный отдых до самой весны, и хлебороб мог свободно наслаждаться богатыми результатами своих летних напряженных трудов.
Семья Охрима Пантелеевича к празднику Покрова Богородицы, после «оранки», тоже была уже вся вместе. Летнее степовое пристанище покинули и перебрались домой, в станицу.
Петька приехал домой, в станицу, еще в начале сентября и стал ходить в третье отделение двухклассного училища. (Прим: Двухклассное училище — это фактически пятигодичная начальная школа. Были еще одноклассные школы с трехлетним обучением, то есть с тремя отделениями. Если кто кончал третье отделение одноклассной школы, то это означало, что он (или она) кончал три года двухклассного училища. В двухклассных школах было пять отделений (то есть пять классов), и пять лет надо было обучаться, не оставаясь ни на один год повторно в том же отделении, чтобы закончить пятое отделение двухклассного училища. Следует заметить, что окончивший такую школу считался в станице уже хорошо грамотным человеком) После Второй Пречистой начала ходить в первое отделение церковно-приходской школы и Гашка. С гордостью прижимая букварь, каждое утро выходила она с Петькой из дому, не обращая внимания на насмешки старших школяров, дразнивших ее и других подобных ей «первячка-червячка».
Петьку соседи называли «розбышакой», и по их жалобам ему часто задавал трепку Тарас Охримович. По дороге в школу Петька всегда норовил подразнить злых собак у чужих заборов. Особенно любил он выводить из себя «скаженных» собак у Баштового Кирилла Яковлевича. У него двор был обнесен высоким забором, псы перескочить не могли, и «розбышака» был в безопасности. Петька снимал с плеч деревянное ружье, с которым ходил в школу в дни военных занятий, просовывал дуло между прутьями железных ворот и приходил в восторг, когда разъяренные лохматые кобели обламывали себе зубы о железо. Только заслышав голос хозяина, Петька кончал эту забаву, подбирал полы своей черкески и без оглядки бежал в школу.
В станичных школах всех мальчиков обучали военному строю, начиная со второго отделения начального обучения. Занимался с ними или учитель, хорошо знающий военное дело, или тот же самый офицер, который обучал и молодых казаков перед отправкой на действительную службу.
Ходили ученики в школу в казачьей форме, сшитой соответственно их росту. На груди, в вырезе черкески, виднелся треугольником черный или серый бешмет; на голове была черная или «сыва» шапка с цветным верхом; впереди на поясе оправленный жестью деревянный кинжал; за плечами на ремне небольшая деревянная «винтовка». Школьники ходили в сапогах в любое время года. Когда в таком обмундировании эта юная «армия» маршировала по площади, то не один пожилой казак останавливался и с любовью засматривался на достойную себе смену.
Никто не порицал такую раннюю муштровку, наоборот, все признавали необходимость военного обучения своих детей, ибо казачьи войска всегда составляли авангард армии Российского государства.
Петя Кияшко по выправке и маршировке был среди первых, а по остальным предметам занимался слабо и часто на уроках в классе выкручивался перед учителем, пользуясь подсказками товарищей.
Однажды Петька не приготовил дома урока по арифметике, а учитель, как назло, в тот день спросил его первого. Петька молча стоял за партой и, казалось, обдумывал заданный ему вопрос. На самом же деле он следил за движениями сидевшей в левом ряду парт прилежной ученице Даши Костенко.
Даша, стараясь выручить попавшего в беду товарища, развернула свою тетрадь, заложила ее левой рукой за спину, чтобы показать ему ответ на заданный вопрос. На ее беду, учитель заметил этот маневр и в наказание — одного за незнание урока, а другую за подсказывание — посадил вместе за одну парту. Во всех отделениях школы это считалось большим позором. Даже ученики старших отделений школы говорили в таких случаях: «Подумайте, какой стыд, мальчик и девочка сидят за одной партой!»
Девушки-казачки обычно до третьего отделения обучались в церковно-приходской одноклассной школе. Да и вообще их в школу посылали редко, считая, что для бабы школа не нужна.
Даша Костенко тоже ходила два года в церковно-приходскую школу, но потом в третье отделение двуклассного училища стали ходить и девочки. Так она очутилась в одном классе с Петькой Кияшко...
Даша, уткнув голову в книгу, в продолжение всего урока всхлипывала, а Петька, подперев ладонями подбородок, и насупившись, как сыч, сидел молча. Ему, как представителю мужского пола, не так позорно было сидеть в паре с девочкой. К тому же и жалко было наказанной из-за него соученицы, но сказать ей что-нибудь в утешение он не мог.
Когда учитель отвернулся к доске, он не выдержал и, прикрыв рот ладонью, тихо шепнул:
— Чего, дуреха, разревелась? Я же не сожру тебя!
— Не гавкай, як цуцик! — вспылила Даша и, отсунувшись на самый край парты, еще жалобнее заплакала.
На первой же перемене вся школа уже знала о происшествии и стала дразнить Дашу и Петьку — «жиночка и чоловичек», так как по понятиям детей в паре могут сидеть только муж и жена.
После уроков Петьку учитель оставил без обеда, задержав в школе еще на полчаса.
Вечером того же дня Тарасу Охримовичу уже было все известно о случае с его сыном в школе.
— Ах, ты, бисовой собаки сын, хам-бахамет, а ну, ходи сюды! — И он, схватив ремень, начал стегать Петьку по мягким частям, на счастье Петьки, подоспел Охрим Пантелеевич, и защитил внука, вырвав пояс из рук его отца. Дед любил Петьку за отличные успехи в военной учебе, а за то, что он плохо учил уроки, старый казак махал рукой: «Я совсем в школу не ходил и живу, слава Богу, а басурманов бил не хуже всяких грамотеев».
Но Тарас Охримович был другого мнения. После взбучки он поставил Петьку на колени перед иконами, чтобы стоял там до самой ночи и чтобы ничего есть ему не давали. Конечно, когда отец вышел во двор, мать, хотя тоже бранила Петьку, сейчас же сунула ему в руку ломоть хлеба и кусок «кульмыча» (просоленного овечьего курдюка).
На следующее утро Петька, без завтрака и надувшись на всех, ушел в школу намного раньше обычного. Несколько учеников встретили его насмешками. Его удивило, что они уже знали о полученной им дома нахлобучке. Одному он дал крепкого тумака в спину, а остальные убежали. Петька сейчас же пошел в свой класс и, не найдя там ни души, сел за парту. Через несколько минут в класс вошла Даша Костенко. Увидев Петьку одного, она остановилась у порога в нерешительности: идти обратно в коридор — ученики дразнятся: войти и оказаться опять вместе с Петькой наедине в классе — начнут еще больше смеяться. Наконец, справившись с чувством смущения, натянула платок на глаза, быстро прошла к левому ряду парт и молча уселась на свое место. Потом достала из сумки два яблока и, наклонившись над партой, начала их есть. Петька тоже сидел молча, но время от времени искоса посматривал на нее. Вдруг Даша смело повернулась в сторону Петьки:
— Тебя били дома?
— Угу, — не раскрывая рта, промямлил в ответ Петька.
— Бедный!
— Если «бедный», то дай мне яблоко, а то я сегодня еще ничего не ел!
Он встал, подошел к Даше и сел рядом с ней за парту.
— Да не садись ты рядом со мною за одну парту! Мало мы вчера стыда получили! Если кто зайдет и еще раз увидит нас за одной партой, тогда и совсем могила. И так все дразнятся. — И она быстро отодвинулась от него подальше.
— Ну и пусть дразнятся, чего ты их так боишься? Дураки они! — ответил Петька, беря от нее и кусая яблоко. Потом, вставая с ее парты, он с улыбкой поглядел на Дашу и вдруг ласково ущипнул ее за кончик носа: — Какая ты хорошенькая, лучше моей сестренки. — И, покраснев от своих слов, быстро выбежал из класса.
Даша схватилась за ущипнутый кончик носа и хотела рассердиться, но, увидев, как он улизнул из класса, добродушно пробормотала:
— Вот дурачок еще. Чудной какой-то, прямо трусишка-заинька!
Она улыбнулась, потом достала из сумки еще одно яблоко, встала и сунула его в парту Петьки, после чего быстро вернулась на свое место, пробормотав:
— Ну и пусть дразнят, а я не боюсь...
С этого дня между Петькой и Дашей завязалась тщательно скрываемая от всех дружба. Они незаметно для других обменивались результатами решенных задач. Иногда Петька тайком подсовывал в ученическую сумку Даши конфету или орех, а иногда и сам находил в своем отделении парты откуда-то взявшиеся лакомства. Оба никогда не спрашивали громко в классе, кто это положил. Дружба эта ни разу не нарушалась, несмотря на насмешки наблюдательных сверстников.
* * *
Вскоре после Покрова, как-то днем, в ворота усадьбы Кияшко раздался стук. Охрим Пантелеевич подошел к забору. У калитки стоял военный писарь и, передавая конверт с сургучной печатью, сказал: «Из Тифлиса, лично вам!» — И сейчас же ушел.
— Почему из Тифлиса? От кого? — бормотал в недоумении Охрим Пантелеевич.
На глаза ему попался только что вернувшийся из школы Петька.
— На, прочитай! — обратился к нему дед.
Петька разорвал конверт и сначала читал очень бойко, потом вдруг запнулся, с трудом выговаривая последние слова.
— Что, что такое?! Не может быть! Боже мой! А ну еще, еще раз прочитай последние строчки! — почти закричал Охрим Пантелеевич.
Петька через силу прочитал еще раз, и слезы брызнули у него из глаз.
Охрим Пантелеевич неподвижно стоял у окна, только грудь его часто вздымалась. Потом перекрестился, прошептал что-то и медленно пошел в зал. Остановившись перед фотографической карточкой Андрея, он несколько минут молча смотрел на изображенное на ней лицо родного сына. Вдруг морщины на щеках и лбу старого казака задвигались, губы задрожали, борода затряслась. Он упал головой на стол и... заплакал... А через несколько минут плакал весь дом...
(продолжение следует)
журнал «Родная Кубань»
2009 год
Ф.И. Горб-Кубанский
На привольных степях кубанских
Глава VIII
До Покрова многие казаки пахоту зяби закончили. Наступал заслуженный продолжительный отдых до самой весны, и хлебороб мог свободно наслаждаться богатыми результатами своих летних напряженных трудов.
Семья Охрима Пантелеевича к празднику Покрова Богородицы, после «оранки», тоже была уже вся вместе. Летнее степовое пристанище покинули и перебрались домой, в станицу.
Петька приехал домой, в станицу, еще в начале сентября и стал ходить в третье отделение двухклассного училища. (Прим: Двухклассное училище — это фактически пятигодичная начальная школа. Были еще одноклассные школы с трехлетним обучением, то есть с тремя отделениями. Если кто кончал третье отделение одноклассной школы, то это означало, что он (или она) кончал три года двухклассного училища. В двухклассных школах было пять отделений (то есть пять классов), и пять лет надо было обучаться, не оставаясь ни на один год повторно в том же отделении, чтобы закончить пятое отделение двухклассного училища. Следует заметить, что окончивший такую школу считался в станице уже хорошо грамотным человеком) После Второй Пречистой начала ходить в первое отделение церковно-приходской школы и Гашка. С гордостью прижимая букварь, каждое утро выходила она с Петькой из дому, не обращая внимания на насмешки старших школяров, дразнивших ее и других подобных ей «первячка-червячка».
Петьку соседи называли «розбышакой», и по их жалобам ему часто задавал трепку Тарас Охримович. По дороге в школу Петька всегда норовил подразнить злых собак у чужих заборов. Особенно любил он выводить из себя «скаженных» собак у Баштового Кирилла Яковлевича. У него двор был обнесен высоким забором, псы перескочить не могли, и «розбышака» был в безопасности. Петька снимал с плеч деревянное ружье, с которым ходил в школу в дни военных занятий, просовывал дуло между прутьями железных ворот и приходил в восторг, когда разъяренные лохматые кобели обламывали себе зубы о железо. Только заслышав голос хозяина, Петька кончал эту забаву, подбирал полы своей черкески и без оглядки бежал в школу.
В станичных школах всех мальчиков обучали военному строю, начиная со второго отделения начального обучения. Занимался с ними или учитель, хорошо знающий военное дело, или тот же самый офицер, который обучал и молодых казаков перед отправкой на действительную службу.
Ходили ученики в школу в казачьей форме, сшитой соответственно их росту. На груди, в вырезе черкески, виднелся треугольником черный или серый бешмет; на голове была черная или «сыва» шапка с цветным верхом; впереди на поясе оправленный жестью деревянный кинжал; за плечами на ремне небольшая деревянная «винтовка». Школьники ходили в сапогах в любое время года. Когда в таком обмундировании эта юная «армия» маршировала по площади, то не один пожилой казак останавливался и с любовью засматривался на достойную себе смену.
Никто не порицал такую раннюю муштровку, наоборот, все признавали необходимость военного обучения своих детей, ибо казачьи войска всегда составляли авангард армии Российского государства.
Петя Кияшко по выправке и маршировке был среди первых, а по остальным предметам занимался слабо и часто на уроках в классе выкручивался перед учителем, пользуясь подсказками товарищей.
Однажды Петька не приготовил дома урока по арифметике, а учитель, как назло, в тот день спросил его первого. Петька молча стоял за партой и, казалось, обдумывал заданный ему вопрос. На самом же деле он следил за движениями сидевшей в левом ряду парт прилежной ученице Даши Костенко.
Даша, стараясь выручить попавшего в беду товарища, развернула свою тетрадь, заложила ее левой рукой за спину, чтобы показать ему ответ на заданный вопрос. На ее беду, учитель заметил этот маневр и в наказание — одного за незнание урока, а другую за подсказывание — посадил вместе за одну парту. Во всех отделениях школы это считалось большим позором. Даже ученики старших отделений школы говорили в таких случаях: «Подумайте, какой стыд, мальчик и девочка сидят за одной партой!»
Девушки-казачки обычно до третьего отделения обучались в церковно-приходской одноклассной школе. Да и вообще их в школу посылали редко, считая, что для бабы школа не нужна.
Даша Костенко тоже ходила два года в церковно-приходскую школу, но потом в третье отделение двуклассного училища стали ходить и девочки. Так она очутилась в одном классе с Петькой Кияшко...
Даша, уткнув голову в книгу, в продолжение всего урока всхлипывала, а Петька, подперев ладонями подбородок, и насупившись, как сыч, сидел молча. Ему, как представителю мужского пола, не так позорно было сидеть в паре с девочкой. К тому же и жалко было наказанной из-за него соученицы, но сказать ей что-нибудь в утешение он не мог.
Когда учитель отвернулся к доске, он не выдержал и, прикрыв рот ладонью, тихо шепнул:
— Чего, дуреха, разревелась? Я же не сожру тебя!
— Не гавкай, як цуцик! — вспылила Даша и, отсунувшись на самый край парты, еще жалобнее заплакала.
На первой же перемене вся школа уже знала о происшествии и стала дразнить Дашу и Петьку — «жиночка и чоловичек», так как по понятиям детей в паре могут сидеть только муж и жена.
После уроков Петьку учитель оставил без обеда, задержав в школе еще на полчаса.
Вечером того же дня Тарасу Охримовичу уже было все известно о случае с его сыном в школе.
— Ах, ты, бисовой собаки сын, хам-бахамет, а ну, ходи сюды! — И он, схватив ремень, начал стегать Петьку по мягким частям, на счастье Петьки, подоспел Охрим Пантелеевич, и защитил внука, вырвав пояс из рук его отца. Дед любил Петьку за отличные успехи в военной учебе, а за то, что он плохо учил уроки, старый казак махал рукой: «Я совсем в школу не ходил и живу, слава Богу, а басурманов бил не хуже всяких грамотеев».
Но Тарас Охримович был другого мнения. После взбучки он поставил Петьку на колени перед иконами, чтобы стоял там до самой ночи и чтобы ничего есть ему не давали. Конечно, когда отец вышел во двор, мать, хотя тоже бранила Петьку, сейчас же сунула ему в руку ломоть хлеба и кусок «кульмыча» (просоленного овечьего курдюка).
На следующее утро Петька, без завтрака и надувшись на всех, ушел в школу намного раньше обычного. Несколько учеников встретили его насмешками. Его удивило, что они уже знали о полученной им дома нахлобучке. Одному он дал крепкого тумака в спину, а остальные убежали. Петька сейчас же пошел в свой класс и, не найдя там ни души, сел за парту. Через несколько минут в класс вошла Даша Костенко. Увидев Петьку одного, она остановилась у порога в нерешительности: идти обратно в коридор — ученики дразнятся: войти и оказаться опять вместе с Петькой наедине в классе — начнут еще больше смеяться. Наконец, справившись с чувством смущения, натянула платок на глаза, быстро прошла к левому ряду парт и молча уселась на свое место. Потом достала из сумки два яблока и, наклонившись над партой, начала их есть. Петька тоже сидел молча, но время от времени искоса посматривал на нее. Вдруг Даша смело повернулась в сторону Петьки:
— Тебя били дома?
— Угу, — не раскрывая рта, промямлил в ответ Петька.
— Бедный!
— Если «бедный», то дай мне яблоко, а то я сегодня еще ничего не ел!
Он встал, подошел к Даше и сел рядом с ней за парту.
— Да не садись ты рядом со мною за одну парту! Мало мы вчера стыда получили! Если кто зайдет и еще раз увидит нас за одной партой, тогда и совсем могила. И так все дразнятся. — И она быстро отодвинулась от него подальше.
— Ну и пусть дразнятся, чего ты их так боишься? Дураки они! — ответил Петька, беря от нее и кусая яблоко. Потом, вставая с ее парты, он с улыбкой поглядел на Дашу и вдруг ласково ущипнул ее за кончик носа: — Какая ты хорошенькая, лучше моей сестренки. — И, покраснев от своих слов, быстро выбежал из класса.
Даша схватилась за ущипнутый кончик носа и хотела рассердиться, но, увидев, как он улизнул из класса, добродушно пробормотала:
— Вот дурачок еще. Чудной какой-то, прямо трусишка-заинька!
Она улыбнулась, потом достала из сумки еще одно яблоко, встала и сунула его в парту Петьки, после чего быстро вернулась на свое место, пробормотав:
— Ну и пусть дразнят, а я не боюсь...
С этого дня между Петькой и Дашей завязалась тщательно скрываемая от всех дружба. Они незаметно для других обменивались результатами решенных задач. Иногда Петька тайком подсовывал в ученическую сумку Даши конфету или орех, а иногда и сам находил в своем отделении парты откуда-то взявшиеся лакомства. Оба никогда не спрашивали громко в классе, кто это положил. Дружба эта ни разу не нарушалась, несмотря на насмешки наблюдательных сверстников.
* * *
Вскоре после Покрова, как-то днем, в ворота усадьбы Кияшко раздался стук. Охрим Пантелеевич подошел к забору. У калитки стоял военный писарь и, передавая конверт с сургучной печатью, сказал: «Из Тифлиса, лично вам!» — И сейчас же ушел.
— Почему из Тифлиса? От кого? — бормотал в недоумении Охрим Пантелеевич.
На глаза ему попался только что вернувшийся из школы Петька.
— На, прочитай! — обратился к нему дед.
Петька разорвал конверт и сначала читал очень бойко, потом вдруг запнулся, с трудом выговаривая последние слова.
— Что, что такое?! Не может быть! Боже мой! А ну еще, еще раз прочитай последние строчки! — почти закричал Охрим Пантелеевич.
Петька через силу прочитал еще раз, и слезы брызнули у него из глаз.
Охрим Пантелеевич неподвижно стоял у окна, только грудь его часто вздымалась. Потом перекрестился, прошептал что-то и медленно пошел в зал. Остановившись перед фотографической карточкой Андрея, он несколько минут молча смотрел на изображенное на ней лицо родного сына. Вдруг морщины на щеках и лбу старого казака задвигались, губы задрожали, борода затряслась. Он упал головой на стол и... заплакал... А через несколько минут плакал весь дом...
(продолжение следует)
Комментариев нет:
Отправить комментарий