Вадим Курганский
Приход
Ой з-за горы, з-за лыману
Витэр пoвивae, —
Та кругом Сичи Запорожськой
Ворог облягае
Взлохматилась серая поверхность моря... Далеко-далеко, беспредельно растянулась-раскинулась водная ширь, отражая серое тусклое небо. Низкий берег как то незаметно, точно украдкой переходил в мутные пенящиеся волны...
Хлюпала вода под бортами лодок — жалобно и надоедливо... Скрипели уключины, гнулись длинные весла, мерно вздымались и опускались крутые носы «чаек». Все ближе надвигалась серо-желтая полоса берега. Ветер срывал верхушки волн и со злобой швырял их в лица гребцов...
Угрюмо хмурились седые брови; пытливые очи зорко всматривались в приближающуюся землю, крепко сжимались губы под нависшими густыми усами... Цветные жупаны и шаровары насквозь пропитала вода, намокли высокие смушковые шапки с красными верхами и грубые сапоги. Даже короткие люльки неохотно дымились в сизой сырости... Сырость — тяжелая, промозглая нависла в воздухе...
Ветер крепчал, нес навстречу облака водяной ныли, раскачивал узкие лодки и свистел в снастях...
Их было много, насколько глаз хватал, растянулась бесконечная, в горизонт уходящая вереница чаек. Алели красные верхи шапок, тускло отсвечивали стволы длинных рушниц и рукоятки кривых сабель. На первой чайке колыхалось в воздухе малиновое полотнище знамени, шевелил ветер хвосты бунчука... Угрюмо сидели вокруг седоусые, старые казаки...
Скрипели уключины, брызги летели во все стороны, тяжело вздымались груди усталых гребцов, — берег надвигался. Мутные, желтые волны реки вливались в свинцовые волны моря, крутились и смешивались с ними. Вдали чуть заметно, смешиваясь с нависшим туманом, синели незыблемые громады гор.
На чайках все примолкло. Ни звука, ни голоса, ни вздоха, только пытливо поблескивали глаза, всматриваясь в открывающийся берег. Низкой, однообразной пеленой расстилался он, уходя в хмурящуюся даль. Уже виднелась колышашаяся под ветром высокая, густая трава... Степь — сколько глаз хватает степи... А за ними — желтая полоса реки, порой скрывающаяся за высокой стеной камыша, а еще дальше — горы дыбятся к небу и прячутся в облаках...
Зашуршал под дном песок — первая чайка вплотную подошла к берегу, ткнулась в желтую массу и стала... Слетели шапки, обнажая чубатые головы, замелькали руки, кладя широкие кресты...
— Дав Бог добраться.
Одна за другой, шурша, подходили лодки к берегу, неуклюже вздрагивали, ткнувшись острым носом в песок, и далеко растянулась вдоль пенящейся полосы прибоя расписная вереница чаек. Тяжело дыша, выходили на сушу гребцы. Кованые сапоги глубоко врезались в мокрую от дождя, мягкую землю, беспощадно давя буйную траву, почти вплотную подходившую к самой воде…
Заколыхалось развевающееся полотнище знамени. Крепко сжимая в жилистых руках святыню, вышел на берег старый запорожец и осторожно воткнул древко на небольшом пригорке. Под знаменем стал высокий, седой, со шрамами сплошь покрытым, обветренным лицом сечевик и далеко разнесся над морским простором его мощный, не старческий голос: «3 прыбуттям вас, Пановэ! Дав Бог добраться! Дай нам Боже и тутэчкы послужиты ще Украини мылий, та вири православний! Дай Боже здоровля царыци Катэрыни, шо... »
Дрогнул голос и смолк... Пробежала волна по чубатым головам и закончил речь старого козака чей-то молодой, звонкий голос.
«Шо зруйновала Сич-Матир за службу нашу вирную, за тэ, шо ляхив, та султана, та татарву нэщадно былы! Спасыбо маты ридна, дай Боже и тоби того же!»
Понурились седые чубы. Сумно, сумно стало в душах казачьих, полетела думка через синее море, далеко-далеко к синему Днепру, к островам запорожским, где ковалась мощь казачья, где крепла да ширилась слава Запорожская... Оборотились очи казачьи к морю, что, пенясь, уходило в туманную даль, и шептали губы старых сечевиков: «Прощай Маты-Сич Ридна, нэ забудуть Тэбэ сыны твои и нэ вмрэ слава Твоя и на бэрэгах Кубани-рички!»
Сердито рвал ветер, трепал чубы, дергал ветхое полотнище знамени и лохматил поверхность моря... Удивленно журчали волны реки и шептался камыш о невиданных пришельцах; хмуро, недружелюбно глядели из тумана твердыни Кавказа и только ковыль степной, казалось, ласковым шепотом обещал развеять тоску казачью по широкой степи...
календарь-альманах «Вольное Казачество»
на 1930 год
стр. 273
Приход
Ой з-за горы, з-за лыману
Витэр пoвивae, —
Та кругом Сичи Запорожськой
Ворог облягае
Взлохматилась серая поверхность моря... Далеко-далеко, беспредельно растянулась-раскинулась водная ширь, отражая серое тусклое небо. Низкий берег как то незаметно, точно украдкой переходил в мутные пенящиеся волны...
Хлюпала вода под бортами лодок — жалобно и надоедливо... Скрипели уключины, гнулись длинные весла, мерно вздымались и опускались крутые носы «чаек». Все ближе надвигалась серо-желтая полоса берега. Ветер срывал верхушки волн и со злобой швырял их в лица гребцов...
Угрюмо хмурились седые брови; пытливые очи зорко всматривались в приближающуюся землю, крепко сжимались губы под нависшими густыми усами... Цветные жупаны и шаровары насквозь пропитала вода, намокли высокие смушковые шапки с красными верхами и грубые сапоги. Даже короткие люльки неохотно дымились в сизой сырости... Сырость — тяжелая, промозглая нависла в воздухе...
Ветер крепчал, нес навстречу облака водяной ныли, раскачивал узкие лодки и свистел в снастях...
Их было много, насколько глаз хватал, растянулась бесконечная, в горизонт уходящая вереница чаек. Алели красные верхи шапок, тускло отсвечивали стволы длинных рушниц и рукоятки кривых сабель. На первой чайке колыхалось в воздухе малиновое полотнище знамени, шевелил ветер хвосты бунчука... Угрюмо сидели вокруг седоусые, старые казаки...
Скрипели уключины, брызги летели во все стороны, тяжело вздымались груди усталых гребцов, — берег надвигался. Мутные, желтые волны реки вливались в свинцовые волны моря, крутились и смешивались с ними. Вдали чуть заметно, смешиваясь с нависшим туманом, синели незыблемые громады гор.
На чайках все примолкло. Ни звука, ни голоса, ни вздоха, только пытливо поблескивали глаза, всматриваясь в открывающийся берег. Низкой, однообразной пеленой расстилался он, уходя в хмурящуюся даль. Уже виднелась колышашаяся под ветром высокая, густая трава... Степь — сколько глаз хватает степи... А за ними — желтая полоса реки, порой скрывающаяся за высокой стеной камыша, а еще дальше — горы дыбятся к небу и прячутся в облаках...
Зашуршал под дном песок — первая чайка вплотную подошла к берегу, ткнулась в желтую массу и стала... Слетели шапки, обнажая чубатые головы, замелькали руки, кладя широкие кресты...
— Дав Бог добраться.
Одна за другой, шурша, подходили лодки к берегу, неуклюже вздрагивали, ткнувшись острым носом в песок, и далеко растянулась вдоль пенящейся полосы прибоя расписная вереница чаек. Тяжело дыша, выходили на сушу гребцы. Кованые сапоги глубоко врезались в мокрую от дождя, мягкую землю, беспощадно давя буйную траву, почти вплотную подходившую к самой воде…
Заколыхалось развевающееся полотнище знамени. Крепко сжимая в жилистых руках святыню, вышел на берег старый запорожец и осторожно воткнул древко на небольшом пригорке. Под знаменем стал высокий, седой, со шрамами сплошь покрытым, обветренным лицом сечевик и далеко разнесся над морским простором его мощный, не старческий голос: «3 прыбуттям вас, Пановэ! Дав Бог добраться! Дай нам Боже и тутэчкы послужиты ще Украини мылий, та вири православний! Дай Боже здоровля царыци Катэрыни, шо... »
Дрогнул голос и смолк... Пробежала волна по чубатым головам и закончил речь старого козака чей-то молодой, звонкий голос.
«Шо зруйновала Сич-Матир за службу нашу вирную, за тэ, шо ляхив, та султана, та татарву нэщадно былы! Спасыбо маты ридна, дай Боже и тоби того же!»
Понурились седые чубы. Сумно, сумно стало в душах казачьих, полетела думка через синее море, далеко-далеко к синему Днепру, к островам запорожским, где ковалась мощь казачья, где крепла да ширилась слава Запорожская... Оборотились очи казачьи к морю, что, пенясь, уходило в туманную даль, и шептали губы старых сечевиков: «Прощай Маты-Сич Ридна, нэ забудуть Тэбэ сыны твои и нэ вмрэ слава Твоя и на бэрэгах Кубани-рички!»
Сердито рвал ветер, трепал чубы, дергал ветхое полотнище знамени и лохматил поверхность моря... Удивленно журчали волны реки и шептался камыш о невиданных пришельцах; хмуро, недружелюбно глядели из тумана твердыни Кавказа и только ковыль степной, казалось, ласковым шепотом обещал развеять тоску казачью по широкой степи...
календарь-альманах «Вольное Казачество»
на 1930 год
стр. 273
Комментариев нет:
Отправить комментарий