11-12-ые части
Прийма И. Я.
Мои воспоминания
(По материалам Чумаченко В.К.)
журнал «Родная Кубань»
1999 год, № 1
стр. 66-97
Мои воспоминания
Формирование эшелона в Славянской
Первым попался мне на глаза Филипп Яковлевич Бабыч, с которым мы вместе ходили в школу. Я очень сожалел, что его определили не в кавалерийский полк, как меня, а в батарею.
Филипп очень обрадовался встрече со мною. Он откуда-то принес мне пучок соломы, чтобы я мог вытереть брюхо и ноги своего коня. Мы нашли свободное место под навесом и привязали своих коней к яслям. Затем он повел нас в комнату, где помещались люди. Это был старый дом, расположенный отдельно от так называемой гостиницы, и для ахтанизовцев здесь была отведена одна, довольно просторная комната. В комнату были беспорядочно свалены наши сундуки, сумы; тут же в углу громоздились седла, а на гвоздях, забитых как попало в стены, висели бурки, башлыки, полушубки, оружие. Из мебели в комнате была железная койка, один стол и пара стульев. На деревянный пол постояльцы успели уже нанести грязи. К столу были придвинуты два или три казачьих сундучка взамен недостающих стульев. На столе валялись явные следы поклонения Бахусу. Воняло водочным перегаром и табаком. На подоконниках трех окон были размещены переметные сумы и свертки с продовольственными припасами. В комнате мы застали трех станичников, которые не совсем еще проспались после бывшей попойки. Филипп сообщил нам, что всю прошлую ночь хлопцы пили водку, вино и пиво, пели песни, целовались, клялись в вечной дружбе, а двое под конец даже подрались.
— Из-за чего же подрались?
— Из-за жен.
— Как же так, жены ведь остались дома?
— Ну, знаете, как вышло, — рассказывал Филипп, — сперва пили за успешную службу, потом пили за здоровье нашего инструктора Ивана Миновича, а под конец вздумали выпить за здоровье дорогих жен. Ну, Савченко тут начал хвалить свою жену — моя жена, говорит, все четыре года будет мне верной, будет меня терпеливо ждать. А Борис Шкурка давай и свою хвалить — и моя, говорит, будет верной. А Савченко ему говорит: брешешь, твоя жена уже пустила ночевать соседа. Ну а Шкурка полез с кулаками, а потом схватил кинжал... Насилу их расцепили. Попойка кончилась в пять часов утра. Часов до двенадцати хлопцы спали, а теперь пошли разыскивать своего атамана, чтобы спросить, что делать дальше.
Как только мы расседлали лошадей, я немедленно лег спать.
На другой день Иван Савельевич уехал с нашего постоялого двора к какому-то своему сослуживцу. Он потом изредка наведывался к нам. Приходил и в тот день, когда мы выступали из Славянской. Я с ним трогательно распрощался, а коня своего он так и не продал.
Станица Славянская Кубанской области была крупным населенным пунктом и вместе с тем — административным центром уездного масштаба. Уезды Кубанской области назывались отделами. В Славянский отдел входило около полусотни станиц. Атаманом отдела был генерал Мищенко. В Славянской формировались воинские эшелоны в кавалерийский Таманский полк, в Полтавский полк, в пехотные пластунские батальоны и в Кубанскую казачью батарею. К этому времени сюда съезжалось из-под ведомственных станиц множество молодых казаков. Их здесь окончательно экипировали, проверяли и затем отправляли в воинские части. Кроме молодых казаков сюда съезжались станичные атаманы, урядники-инструктора, а иногда и отцы снаряжаемых казаков. А из близко расположенных станиц приезжали своими подводами родные новобранцев, которые из-за нехватки мест на постоялых дворах, располагались днем на базаре. Центр станицы с постоялыми дворами и базаром был похож на ярмарку. В так называемых азиатских лавках шла бойкая торговля. Здесь армяне и черкесы снабжали тем, чего у молодых казаков недоставало. На этот счет ходила такая поговорка: «Продавцы одевают молодцов, а раздевают их отцов».
Станичные атаманы и инструкторы должны были заботиться о надлежащем снаряжении своих молодых казаков, чтобы передать их высшему начальству в исправном состоянии. Пронырливые продавцы, пользуясь наплывом и торопливостью покупателей, ухитрялись иногда продавать молодому неопытному казаку плохой, залежавшийся товар, например, бурку, которую можно было проткнуть пальцем, или башлык, изъеденный молью. И вот здесь-то присутствие опытного человека было бы весьма полезным. Но атаманы и инструкторы (по крайней мере, многие из них) плохо заботились о нуждах казаков. В своей станице каждый шаг атамана и урядника у всех на виду, под пристальным взором всех станичников. А вот в чужой станице этот контроль отпадает. Поэтому многие атаманы и урядники, очутившись в этой большой станице и попав в шумный людской водоворот, предавались различным соблазнам и вели себя предосудительно. Рассказывали, как один станичный атаман, возвращаясь в свою гостиницу из злачного места, был так пьян, что не дошел до ворот гостиницы, а упал под забор в грязь и заснул. На нем был хороший полушубок, и он благополучно проспал в грязи до рассвета. А когда утром попробовал встать, то оказалось, что полы кожуха крепко вмерзли в грязь и атаман не мог подняться. Бедняга, как линяющий рак, вылез из своего полушубка и побежал в гостиницу в бешмете, а там нанял дворника, и тот вырубил из мерзлоты его полушубок топором.
Некоторые инструктора водили своих казаков снаряжаться в ту лавку, с продавцом которой инструктор заблаговременно снюхался. Урядник приводил продавцу группу покупателей, а продавец потом в благодарность за это дарил уряднику башлык, пояс или, скажем, шапку. Охотников в мутной воде рыбу ловить было много.
На второй день после моего приезда в славянскую, 10 января 1913 года, мы узнали от своего атамана, что пробудем здесь с неделю. За это время мы докупим недостающие предметы, пройдем медицинский осмотр, проведем через ветеринарный осмотр своих лошадей, подадим на осмотр свое снаряжение, а затем после напутственного молебна отправимся в Екатеринодар.
12 января мы отправились на медицинский осмотр. Помещение, где работала врачебная комиссия, находилось от нашего пристанища версты за полторы. Когда мы, под командой своего инструктора, пришли туда, там уже толпилось более сотни таких же, как и мы, сереньких казачков. Во дворике места всем желающим не хватало, и мы стояли прямо на улице в грязи. Ожидать было тягостно. Даже присесть было не на что. Тут и самый стойкий оптимист потерял бы хорошее настроение. Однако находились весельчаки, которые и тут не унывали. Один юркий казачишко подошел к нам и начал рассказывать:
— Я ходил узнавать, как там идет освидетельствование. Спрашивал у тех, которые уже прошли эту процедуру. Говорят, сажают голого человека прежде всего на весы. Вес у каждого должен быть ровно четыре пуда...
— Ну, это ты брешешь.
— Ей богу, правда. У кого вес меньше четырех пудов, тому дают кукурузную мамалыгу, и он ест, пока наберет четыре пуда...
— А у кого больше, с тем как?
— А у кого больше четырех пудов, тем, братцы, туго приходится. Им дают слабительное, сажают на вонючий горшок и сдавливают живот двумя коромыслами, до тех пор, пока все лишнее выжмут.
Казаки смеялись...
Простояв часа три, мы увидели, что дело здесь продвигается черепашьим шагом и сегодня нам не дождаться осмотра.
На другой день врачебная комиссия принимала нас почти первыми. Мы долго мерзли раздетыми в холодной комнате. Процедура освидетельствования была простой. У переступившего порог казака спрашивали имя, отчество и фамилию, затем он садился на специальное сиденье на весах. Дальше ему измеряли рост, после чего казак подходил к сидящим за столом авгурам. Меня спросили:
— Здоров?
— Здоров, — ответил я.
— Служить желаешь?
— Странный вопрос, как будто на службу берут по желанию, — сказал я, дрожа от холода.
— Ты, казак, отвечай на заданный вопрос — служить желаешь?
— Желаю, — ответил я этим индюкам.
На следующий день был осмотр нашим лошадям. Нас вывели за станицу, на площадку, усыпанную песком. Тут совсем не было грязи. Каждого коня осматривали со всех сторон два ветеринарных врача и третий фельдшер. Сперва конь осматривался в состоянии покоя, затем казак садился верхом, и ему приказывали ехать то шагом, то рысью, а некоторым и в карьер. Наших лошадей осматривали более тщательно, чем нас самих.
Но вот подошла и моя очередь. Я подвел своего коня к столу ветеринарной комиссии.
— Сколько лет коню? — спросил старший ветврач.
— Пять лет.
— Каков рост?
— Два аршина полтора вершка.
— Где куплен?
— В станице Славянской у черкеса Хота.
— За сколько?
— За сто девяносто рублей.
Ветврачи подошли к моему коню вплотную. Молодой врач заметил трещину на заднем копыте. Он сказал об этом старшему врачу. Я встревожился и насторожился.
— Это пустяки, — сказал старший врач. — Если бы трещина шла вдоль копыта, тогда это был бы порок, а эта трещина при росте копыта сползет.
Мне приказали проехать шагом и больше не стали придираться, отпустили. Я удивился тому, как врачи заметили маленькую трещину.
Дальше нам предстояло закупить парадные мундиры. Повседневные черкески у казаков были серого цвета, хотя и с разными оттенками. Парадное обмундирование у всех должно быть одинаковое: черная черкеска и красный бешмет. Мы отправились в магазин братьев Авердиевых для индивидуальной примерки мундиров. К нашему изумлению, для каждого из нас — и для самого высокого и для самого малого — у продавцов находился костюм подходящего размера.
Оставалось нам еще пройти осмотр снаряжения.
Рано утром на замерзшей земле разложили мы все добро. На мелочи начальство не обращало внимания. Осматривали главным образом оружие, одежду, башлыки, сапоги. За комиссией следовали инструктора и записывали, что у кого забраковали.
Я был ошеломлен, когда у меня забраковали шашку, пояс, гильзы и перчатки. Шашка у меня была отцовская, златоустовская, без никаких следов ржавчины, но рукоятка немножечко шаталась, оттого что рог рукоятки за двадцатилетний срок чуточку высох. Пояс был тоже отцовский: добротный черкесский пояс из плотного ремня, посеребренные жучки и наконечники которого были закреплены на нем с изумительной аккуратностью. Я видел много новых поясов, которые покупались ежедневно в азиатских лавках. Все были значительно хуже моего пояса. Но на моем поясе недоставало одного из трех наконечников, причем недоставало бокового наконечника, который служил только для украшения и никакой полезной функции не выполнял. Этот злополучный наконечник я потерял. Однажды я провинился перед отцом, и он решил отстегать меня своим поясом. Отец замахнулся, а я со страху прыгнул под кровать, и пояс ударил не по моей спине, а по спинке кровати; при этом один наконечник и обломился. А чем не понравились начальству мои белые перчатки, так этого я и до сих пор понять не могу.
Инструктор Иван Минович был не в духе. Забракованных вещей оказалось немало и у других станичников. По этому поводу начальство сделало инструктору замечание. А он требовал, чтобы мы на следующий же день вместо забракованных вещей приобрели новые, исправные. Но мы посоветовались между собой и купили Ивану Миновичу бутылку водки и пару бутылок вина. Вечером угостили его, как следует и, укладывая спать, вытащили у него из кармана и уничтожили ту тетрадь, где были записаны наши забракованные вещи. Теперь он не мог знать, что у кого забраковано.
Я нашел оружейную мастерскую, где мне прочно заклепали рукоятку шашки и выкрасили ее быстровысыхающим лаком. Гильзами я обменялся с другими казаками, у которых, как и у меня, они были двух сортов. Что же касается перчаток, то я решил не покупать новых. Еще дома отец мне говорил: перчатки служат только для показа начальству. Отец за четыре года совей службы ни разу не надевал перчаток и принес их домой целехонькими. Они сохранялись у него несколько лет, пока папаша числился в запасе, так как запасные казаки тоже подвергались вещевому осмотру. Но потом его перчатки немного поточила моль. Носить их было уже неудобно, а для показа начальству они еще годились.
Инструктор пугал нас повторным осмотром. На всякий случай я договорился с одностаничником Морозом: если будет повторный осмотр, то мы с ним во время осмотра обменяемся поясами и перчатками и таким путем обманем придирчивых начальников.
Последовало распоряжение перековать коней зацепами вверх. Мы поехали неоседланными лошадьми к кузнецу — коновалу. Там уже ожидали очереди другие. Ожидать приходилось на улице в грязи. А к кузнецу нужно было подвести коня с чистыми ногами и копытами. Поэтому те казаки, которым подходила заводить коня в станок, приносили воду из соседнего колодца и замывали лошадиные ноги и копыта.
Я дождался очереди, когда зазвонили к вечерне, иначе сказать, самым последним. Я завел коня в станок, но он или от непривычной обстановки, или оттого, что остался один, не стоял смирно, беспокойно перебирал ногами и старался выйти из станка. Станок же был неисправен. Те приспособления, которыми конь закреплялся в станке неподвижно, давно оборвались. Я очень коротко привязал коня поводьями к столбу станка. Мой конь пятился назад и прямо повисал весь на поводьях, затем прыгал вперед, насколько позволяли поводья, и увлекал за собою кузнеца и меня. Лопнул повод уздечки. Кузнец вспотел, руки его были исцарапаны.
— Веди его, хозяин, к чертовой матери, — сказал уставший кузнец, — приведешь завтра часам к девяти.
Кузнец успел только оторвать одну подкову. Я поехал на постоялый двор в угрюмом настроении. Кисти моих рук были в ссадинах, уздечка порвана, конь не перекован. А что если кузнец завтра по случаю воскресения откажется от работы или запьянствует?
В людском помещении постоялого двора достал свои ремешки-ушивальники с шилом, и принялся сшивать перервавшийся повод. Потом я попросил станичника Мороза на следующее утро поехать со мною к кузнецу, — я считал, что мой конь в присутствии другого коня будет вести себя в станке спокойно.
Кузнец оказался не только добрым, но и аккуратным человеком. Ровно в девять мы со станичником подъезжали к кузнице, а кузнец в будничном кожаном фартуке уже ожидал нас. На этот раз мой конь вел себя смирно, и перековка закончилась быстро. Я от радости заплатил кузнецу лишний полтинник.
(продолжение следует)
Прийма И. Я.
Мои воспоминания
(По материалам Чумаченко В.К.)
журнал «Родная Кубань»
1999 год, № 1
стр. 66-97
Мои воспоминания
Формирование эшелона в Славянской
Первым попался мне на глаза Филипп Яковлевич Бабыч, с которым мы вместе ходили в школу. Я очень сожалел, что его определили не в кавалерийский полк, как меня, а в батарею.
Филипп очень обрадовался встрече со мною. Он откуда-то принес мне пучок соломы, чтобы я мог вытереть брюхо и ноги своего коня. Мы нашли свободное место под навесом и привязали своих коней к яслям. Затем он повел нас в комнату, где помещались люди. Это был старый дом, расположенный отдельно от так называемой гостиницы, и для ахтанизовцев здесь была отведена одна, довольно просторная комната. В комнату были беспорядочно свалены наши сундуки, сумы; тут же в углу громоздились седла, а на гвоздях, забитых как попало в стены, висели бурки, башлыки, полушубки, оружие. Из мебели в комнате была железная койка, один стол и пара стульев. На деревянный пол постояльцы успели уже нанести грязи. К столу были придвинуты два или три казачьих сундучка взамен недостающих стульев. На столе валялись явные следы поклонения Бахусу. Воняло водочным перегаром и табаком. На подоконниках трех окон были размещены переметные сумы и свертки с продовольственными припасами. В комнате мы застали трех станичников, которые не совсем еще проспались после бывшей попойки. Филипп сообщил нам, что всю прошлую ночь хлопцы пили водку, вино и пиво, пели песни, целовались, клялись в вечной дружбе, а двое под конец даже подрались.
— Из-за чего же подрались?
— Из-за жен.
— Как же так, жены ведь остались дома?
— Ну, знаете, как вышло, — рассказывал Филипп, — сперва пили за успешную службу, потом пили за здоровье нашего инструктора Ивана Миновича, а под конец вздумали выпить за здоровье дорогих жен. Ну, Савченко тут начал хвалить свою жену — моя жена, говорит, все четыре года будет мне верной, будет меня терпеливо ждать. А Борис Шкурка давай и свою хвалить — и моя, говорит, будет верной. А Савченко ему говорит: брешешь, твоя жена уже пустила ночевать соседа. Ну а Шкурка полез с кулаками, а потом схватил кинжал... Насилу их расцепили. Попойка кончилась в пять часов утра. Часов до двенадцати хлопцы спали, а теперь пошли разыскивать своего атамана, чтобы спросить, что делать дальше.
Как только мы расседлали лошадей, я немедленно лег спать.
На другой день Иван Савельевич уехал с нашего постоялого двора к какому-то своему сослуживцу. Он потом изредка наведывался к нам. Приходил и в тот день, когда мы выступали из Славянской. Я с ним трогательно распрощался, а коня своего он так и не продал.
Станица Славянская Кубанской области была крупным населенным пунктом и вместе с тем — административным центром уездного масштаба. Уезды Кубанской области назывались отделами. В Славянский отдел входило около полусотни станиц. Атаманом отдела был генерал Мищенко. В Славянской формировались воинские эшелоны в кавалерийский Таманский полк, в Полтавский полк, в пехотные пластунские батальоны и в Кубанскую казачью батарею. К этому времени сюда съезжалось из-под ведомственных станиц множество молодых казаков. Их здесь окончательно экипировали, проверяли и затем отправляли в воинские части. Кроме молодых казаков сюда съезжались станичные атаманы, урядники-инструктора, а иногда и отцы снаряжаемых казаков. А из близко расположенных станиц приезжали своими подводами родные новобранцев, которые из-за нехватки мест на постоялых дворах, располагались днем на базаре. Центр станицы с постоялыми дворами и базаром был похож на ярмарку. В так называемых азиатских лавках шла бойкая торговля. Здесь армяне и черкесы снабжали тем, чего у молодых казаков недоставало. На этот счет ходила такая поговорка: «Продавцы одевают молодцов, а раздевают их отцов».
Станичные атаманы и инструкторы должны были заботиться о надлежащем снаряжении своих молодых казаков, чтобы передать их высшему начальству в исправном состоянии. Пронырливые продавцы, пользуясь наплывом и торопливостью покупателей, ухитрялись иногда продавать молодому неопытному казаку плохой, залежавшийся товар, например, бурку, которую можно было проткнуть пальцем, или башлык, изъеденный молью. И вот здесь-то присутствие опытного человека было бы весьма полезным. Но атаманы и инструкторы (по крайней мере, многие из них) плохо заботились о нуждах казаков. В своей станице каждый шаг атамана и урядника у всех на виду, под пристальным взором всех станичников. А вот в чужой станице этот контроль отпадает. Поэтому многие атаманы и урядники, очутившись в этой большой станице и попав в шумный людской водоворот, предавались различным соблазнам и вели себя предосудительно. Рассказывали, как один станичный атаман, возвращаясь в свою гостиницу из злачного места, был так пьян, что не дошел до ворот гостиницы, а упал под забор в грязь и заснул. На нем был хороший полушубок, и он благополучно проспал в грязи до рассвета. А когда утром попробовал встать, то оказалось, что полы кожуха крепко вмерзли в грязь и атаман не мог подняться. Бедняга, как линяющий рак, вылез из своего полушубка и побежал в гостиницу в бешмете, а там нанял дворника, и тот вырубил из мерзлоты его полушубок топором.
Некоторые инструктора водили своих казаков снаряжаться в ту лавку, с продавцом которой инструктор заблаговременно снюхался. Урядник приводил продавцу группу покупателей, а продавец потом в благодарность за это дарил уряднику башлык, пояс или, скажем, шапку. Охотников в мутной воде рыбу ловить было много.
На второй день после моего приезда в славянскую, 10 января 1913 года, мы узнали от своего атамана, что пробудем здесь с неделю. За это время мы докупим недостающие предметы, пройдем медицинский осмотр, проведем через ветеринарный осмотр своих лошадей, подадим на осмотр свое снаряжение, а затем после напутственного молебна отправимся в Екатеринодар.
12 января мы отправились на медицинский осмотр. Помещение, где работала врачебная комиссия, находилось от нашего пристанища версты за полторы. Когда мы, под командой своего инструктора, пришли туда, там уже толпилось более сотни таких же, как и мы, сереньких казачков. Во дворике места всем желающим не хватало, и мы стояли прямо на улице в грязи. Ожидать было тягостно. Даже присесть было не на что. Тут и самый стойкий оптимист потерял бы хорошее настроение. Однако находились весельчаки, которые и тут не унывали. Один юркий казачишко подошел к нам и начал рассказывать:
— Я ходил узнавать, как там идет освидетельствование. Спрашивал у тех, которые уже прошли эту процедуру. Говорят, сажают голого человека прежде всего на весы. Вес у каждого должен быть ровно четыре пуда...
— Ну, это ты брешешь.
— Ей богу, правда. У кого вес меньше четырех пудов, тому дают кукурузную мамалыгу, и он ест, пока наберет четыре пуда...
— А у кого больше, с тем как?
— А у кого больше четырех пудов, тем, братцы, туго приходится. Им дают слабительное, сажают на вонючий горшок и сдавливают живот двумя коромыслами, до тех пор, пока все лишнее выжмут.
Казаки смеялись...
Простояв часа три, мы увидели, что дело здесь продвигается черепашьим шагом и сегодня нам не дождаться осмотра.
На другой день врачебная комиссия принимала нас почти первыми. Мы долго мерзли раздетыми в холодной комнате. Процедура освидетельствования была простой. У переступившего порог казака спрашивали имя, отчество и фамилию, затем он садился на специальное сиденье на весах. Дальше ему измеряли рост, после чего казак подходил к сидящим за столом авгурам. Меня спросили:
— Здоров?
— Здоров, — ответил я.
— Служить желаешь?
— Странный вопрос, как будто на службу берут по желанию, — сказал я, дрожа от холода.
— Ты, казак, отвечай на заданный вопрос — служить желаешь?
— Желаю, — ответил я этим индюкам.
На следующий день был осмотр нашим лошадям. Нас вывели за станицу, на площадку, усыпанную песком. Тут совсем не было грязи. Каждого коня осматривали со всех сторон два ветеринарных врача и третий фельдшер. Сперва конь осматривался в состоянии покоя, затем казак садился верхом, и ему приказывали ехать то шагом, то рысью, а некоторым и в карьер. Наших лошадей осматривали более тщательно, чем нас самих.
Но вот подошла и моя очередь. Я подвел своего коня к столу ветеринарной комиссии.
— Сколько лет коню? — спросил старший ветврач.
— Пять лет.
— Каков рост?
— Два аршина полтора вершка.
— Где куплен?
— В станице Славянской у черкеса Хота.
— За сколько?
— За сто девяносто рублей.
Ветврачи подошли к моему коню вплотную. Молодой врач заметил трещину на заднем копыте. Он сказал об этом старшему врачу. Я встревожился и насторожился.
— Это пустяки, — сказал старший врач. — Если бы трещина шла вдоль копыта, тогда это был бы порок, а эта трещина при росте копыта сползет.
Мне приказали проехать шагом и больше не стали придираться, отпустили. Я удивился тому, как врачи заметили маленькую трещину.
Дальше нам предстояло закупить парадные мундиры. Повседневные черкески у казаков были серого цвета, хотя и с разными оттенками. Парадное обмундирование у всех должно быть одинаковое: черная черкеска и красный бешмет. Мы отправились в магазин братьев Авердиевых для индивидуальной примерки мундиров. К нашему изумлению, для каждого из нас — и для самого высокого и для самого малого — у продавцов находился костюм подходящего размера.
Оставалось нам еще пройти осмотр снаряжения.
Рано утром на замерзшей земле разложили мы все добро. На мелочи начальство не обращало внимания. Осматривали главным образом оружие, одежду, башлыки, сапоги. За комиссией следовали инструктора и записывали, что у кого забраковали.
Я был ошеломлен, когда у меня забраковали шашку, пояс, гильзы и перчатки. Шашка у меня была отцовская, златоустовская, без никаких следов ржавчины, но рукоятка немножечко шаталась, оттого что рог рукоятки за двадцатилетний срок чуточку высох. Пояс был тоже отцовский: добротный черкесский пояс из плотного ремня, посеребренные жучки и наконечники которого были закреплены на нем с изумительной аккуратностью. Я видел много новых поясов, которые покупались ежедневно в азиатских лавках. Все были значительно хуже моего пояса. Но на моем поясе недоставало одного из трех наконечников, причем недоставало бокового наконечника, который служил только для украшения и никакой полезной функции не выполнял. Этот злополучный наконечник я потерял. Однажды я провинился перед отцом, и он решил отстегать меня своим поясом. Отец замахнулся, а я со страху прыгнул под кровать, и пояс ударил не по моей спине, а по спинке кровати; при этом один наконечник и обломился. А чем не понравились начальству мои белые перчатки, так этого я и до сих пор понять не могу.
Инструктор Иван Минович был не в духе. Забракованных вещей оказалось немало и у других станичников. По этому поводу начальство сделало инструктору замечание. А он требовал, чтобы мы на следующий же день вместо забракованных вещей приобрели новые, исправные. Но мы посоветовались между собой и купили Ивану Миновичу бутылку водки и пару бутылок вина. Вечером угостили его, как следует и, укладывая спать, вытащили у него из кармана и уничтожили ту тетрадь, где были записаны наши забракованные вещи. Теперь он не мог знать, что у кого забраковано.
Я нашел оружейную мастерскую, где мне прочно заклепали рукоятку шашки и выкрасили ее быстровысыхающим лаком. Гильзами я обменялся с другими казаками, у которых, как и у меня, они были двух сортов. Что же касается перчаток, то я решил не покупать новых. Еще дома отец мне говорил: перчатки служат только для показа начальству. Отец за четыре года совей службы ни разу не надевал перчаток и принес их домой целехонькими. Они сохранялись у него несколько лет, пока папаша числился в запасе, так как запасные казаки тоже подвергались вещевому осмотру. Но потом его перчатки немного поточила моль. Носить их было уже неудобно, а для показа начальству они еще годились.
Инструктор пугал нас повторным осмотром. На всякий случай я договорился с одностаничником Морозом: если будет повторный осмотр, то мы с ним во время осмотра обменяемся поясами и перчатками и таким путем обманем придирчивых начальников.
Последовало распоряжение перековать коней зацепами вверх. Мы поехали неоседланными лошадьми к кузнецу — коновалу. Там уже ожидали очереди другие. Ожидать приходилось на улице в грязи. А к кузнецу нужно было подвести коня с чистыми ногами и копытами. Поэтому те казаки, которым подходила заводить коня в станок, приносили воду из соседнего колодца и замывали лошадиные ноги и копыта.
Я дождался очереди, когда зазвонили к вечерне, иначе сказать, самым последним. Я завел коня в станок, но он или от непривычной обстановки, или оттого, что остался один, не стоял смирно, беспокойно перебирал ногами и старался выйти из станка. Станок же был неисправен. Те приспособления, которыми конь закреплялся в станке неподвижно, давно оборвались. Я очень коротко привязал коня поводьями к столбу станка. Мой конь пятился назад и прямо повисал весь на поводьях, затем прыгал вперед, насколько позволяли поводья, и увлекал за собою кузнеца и меня. Лопнул повод уздечки. Кузнец вспотел, руки его были исцарапаны.
— Веди его, хозяин, к чертовой матери, — сказал уставший кузнец, — приведешь завтра часам к девяти.
Кузнец успел только оторвать одну подкову. Я поехал на постоялый двор в угрюмом настроении. Кисти моих рук были в ссадинах, уздечка порвана, конь не перекован. А что если кузнец завтра по случаю воскресения откажется от работы или запьянствует?
В людском помещении постоялого двора достал свои ремешки-ушивальники с шилом, и принялся сшивать перервавшийся повод. Потом я попросил станичника Мороза на следующее утро поехать со мною к кузнецу, — я считал, что мой конь в присутствии другого коня будет вести себя в станке спокойно.
Кузнец оказался не только добрым, но и аккуратным человеком. Ровно в девять мы со станичником подъезжали к кузнице, а кузнец в будничном кожаном фартуке уже ожидал нас. На этот раз мой конь вел себя смирно, и перековка закончилась быстро. Я от радости заплатил кузнецу лишний полтинник.
(продолжение следует)
Комментариев нет:
Отправить комментарий