3-я часть
Прийма И. Я.
Мои воспоминания
(По материалам Чумаченко В.К.)
журнал «Родная Кубань»
1999 год, № 1
стр. 66-97
Мои воспоминания
После возни со скотиной отец позвал меня в свою спаленку и, достав свой кошелек, вручил мне пятнадцать рублей денег:
— Вот возьми на всякий случай трохи грошей, — сказал он.
Но вот уже гостей собралось порядочно, и мать сказала, что пора их угощать. Меня позвали к гостям. Я должен был поднести каждому стакан водки или вина. Водку обыкновенно пили мужчины, а вино — женщины. Угощаемые мною гости высказали мне свои добрые пожелания — благополучной дороги, успешной службы и счастливого возвращения. Дяди давали мне более или менее пространные поздравления, стараясь предостеречь меня от возможных ошибок и опасностей. У каждого из них был большой жизненный опыт, и они теперь старались передать мне крупицы этого своего добра.
Дядя Иван Яковлевич Демидчик (родной брат моей матери) советовал мне придерживаться на службе золотой середины:
— Вперед, Иван, не выскакивай, — говорил он, — бо те, которые выскакивают наперед, часто спотыкаются и падают, да так падают, что иногда уже и не встают. Ты старайся держаться посередине — куда люди, туда и ты.
— Но если наперед не выскакивать, то и героем никогда не будешь, — возражал я дяде.
— А на что тебе геройство, — говорил дядя, — дай Бог до дому целым вернуться. Лучше быть живым середнячком, чем мертвым героем.
Мне хотелось спорить с дядей, доказать ему, что в отряде нельзя всем быть посередине, кто-то должен быть сзади. Но спорить было некогда, меня ждали другие.
Другой дядя, Савелий Яковлевич Демидчик, предостерегал меня от воровства.
— Ты, Иван, в школе заповеди учил? — спросил он.
— Учил, — отвечал я.
— А какая восьмая заповедь?
— Не укради.
— Вот эту заповедь на службе надо строго соблюдать. Великий позор тебе будет на всю жизнь, если в твоих карманах или сумах найдут чужую вещь. Бойся воровства, как огня. Некоторые паны проверяют нашего брата. Подкинут тебе нарочно рубль или полтинник так, чтобы ты на эти деньги наткнулся, а потом и ждут — вернешь ты этот рубль или утаишь. Признаешься, значит, ты честный человек, а утаишь — значит, тебе нет доверия, копейка тебе цена.
Третий дядя, Антон Калинович Олейник (муж маминой сестры) поучал меня, как надо обходиться с начальством:
— Ты. Иван. хоть и добре грамотный, а начальству угождай. Хоть оно и небольшое начальство, скажем, урядник или приказный, а ему дадена власть, и он может тебе судьбу испортить. Хоть он и дурак, но ты ему не возражай, и себя умнее его не показывай, плетью обуха не перешибешь, а ласковый теленок двух маток сосет...
Недалекий наш сосед Афанасий Шамрай, солидный мужчина с роскошной сивой бородою, принимая от меня стакан с водкой, сказал:
— Моим летам горилочка не вредит, а вот твоим летам, сыну, она шкоду зробыть. На военной службе, сынок, во всякий день и во всякий час казак должен быть тверезый и готовый до бою. А с пьяною головою казакови не до бою...
Пить можно, но напиваться — Боже тебя сохрани!
Дядя Александр Яковлевич Демидчик наставлял, чтоб я через четыре года вернулся домой обязательно вахмистром.
После выпивки и закуски у гостей развязались языки, и они шумно заговорили. Мужчины при этом вспоминали свою службу и торопились воспользоваться удобным случаем рассказать другим, может быть, в двадцатый раз наиболее яркие моменты из этой своей службы.
Особенно горячился дядя Антон Калинович. Ему хотелось рассказать, как он под начальством генерала Скобелева брал приступом туркменскую крепость Геок-Тепе. Все присутствовавшие давно знали эту историю наизусть, так как дядя Антон рассказывал ее многократно. На его слова теперь уже не обращали никакого внимания, а он, бедняга, водил глазами по комнате, чтобы найти себе хоть одного достойного слушателя. — «И вот, значит, генерал Скобелев на белом коне как крикнет...»
Дядя Илья Яковлевич, славившийся своим остроумием и скептицизмом, не вытерпел и перебил Антона:
— Да чего ты, Антон, опять про Скобелева. Знаем, как вы там воевали: на одного текинца пятнадцать казаков, да у вас пушки и винтовки, а у них кремниевые ружья, на десять человек одно ружье; да вы же их, бедных, застукали в крепости со всех сторон и перекопали арык с водою. У них, у текинцев, ни еды, ни воды, ни пороху, а ты хвастаешь...
После того, как я обошел гостей и таким образом исполнил традиционный обычай, дядя Иван Яковлевич вышел из-за стола и, пробираясь на двор, позвал меня с собою.
— Вот что я хочу сказать тебе, Иван, — проговорил он, когда мы вышли в сени. — Когда выедешь за станицу, слезь с коня и возьми немножко земли, так с наперсток, и положи ту землю себе за воротник.
— А зачем это, дядя? — спросил я.
— Родная земля сохранит тебя от погибели и приведет живым назад туда, откуда она взята. Так нас наши деды и батькы научали, а мы вас научаем.
— Спасибо, дядя, за добрый совет, — сказал я.
— Так ото гляды ж!
Приближалось время выезда. Я дал своему коню торбу овса. Выпитые водка и вино размочили скромную сдержанность гостей, и они теперь беспорядочно шумели. Кое-кто затягивал песню, а кое-кто о чем-то спорил. Когда я показывался перед гостями, то те из них, у которых телесное равновесие было уже нарушено, тянули меня к себе и умоляли выпить еще раз «на прощанье». Поэтому я избегал заходить в гостиную, а большую часть времени находился на кухне среди своих братишек. Отрываясь от гостей, сюда часто забегала и жена и спрашивала меня, не забыл ли я чего-либо. Я ничего не забыл, и она тоже это знала, но ей просто хотелось подольше побыть со мною.
Я зашел на конюшню, чтобы посмотреть, не опорожнил ли конь торбу с овсом, не пора ли его седлать. Возле моего коня стоял отец спиною ко мне. Он обнял моего коня за шею и судорожно плакал. Я потихоньку вышел из конюшни, изумленный тем, что я увидел. Никогда раньше я не замечал, чтобы отец плакал. В моей душе прорвалась какая-то плотина, до сих пор задерживающая хорошие, нежные сыновни чувства.
Надо сказать, что наши отношения с отцом были сдержанно-суровыми. Ставни его души для меня были постоянно закрыты. Отец был строгим, неразговорчивым человеком. У него был замкнутый, необщительный характер. Мы его редко видели веселым. Мы, дети, немного его побаивались и не лезли к нему, чтобы он нас приласкал, как лезли мы постоянно к маме.
Когда я стал юношей и в дальнейшем, отец часто был мною недоволен. Я был нерасторопным хлопцем, у меня не было никакой инициативы, и это огорчало отца. Он иногда меня бранил, а я, не замечая своей неуклюжести, считал отца сердитым и несправедливым. С чужими людьми отец был разговорчивее, чем со мною. Со мною у него были только хозяйственно-деловые разговоры. Отец или давал распоряжения, или спрашивал о каком-то деле. В детстве и отрочестве отношение отца ко мне, я помню, было лучшим.
(продолжение следует)
Прийма И. Я.
Мои воспоминания
(По материалам Чумаченко В.К.)
журнал «Родная Кубань»
1999 год, № 1
стр. 66-97
Мои воспоминания
После возни со скотиной отец позвал меня в свою спаленку и, достав свой кошелек, вручил мне пятнадцать рублей денег:
— Вот возьми на всякий случай трохи грошей, — сказал он.
Но вот уже гостей собралось порядочно, и мать сказала, что пора их угощать. Меня позвали к гостям. Я должен был поднести каждому стакан водки или вина. Водку обыкновенно пили мужчины, а вино — женщины. Угощаемые мною гости высказали мне свои добрые пожелания — благополучной дороги, успешной службы и счастливого возвращения. Дяди давали мне более или менее пространные поздравления, стараясь предостеречь меня от возможных ошибок и опасностей. У каждого из них был большой жизненный опыт, и они теперь старались передать мне крупицы этого своего добра.
Дядя Иван Яковлевич Демидчик (родной брат моей матери) советовал мне придерживаться на службе золотой середины:
— Вперед, Иван, не выскакивай, — говорил он, — бо те, которые выскакивают наперед, часто спотыкаются и падают, да так падают, что иногда уже и не встают. Ты старайся держаться посередине — куда люди, туда и ты.
— Но если наперед не выскакивать, то и героем никогда не будешь, — возражал я дяде.
— А на что тебе геройство, — говорил дядя, — дай Бог до дому целым вернуться. Лучше быть живым середнячком, чем мертвым героем.
Мне хотелось спорить с дядей, доказать ему, что в отряде нельзя всем быть посередине, кто-то должен быть сзади. Но спорить было некогда, меня ждали другие.
Другой дядя, Савелий Яковлевич Демидчик, предостерегал меня от воровства.
— Ты, Иван, в школе заповеди учил? — спросил он.
— Учил, — отвечал я.
— А какая восьмая заповедь?
— Не укради.
— Вот эту заповедь на службе надо строго соблюдать. Великий позор тебе будет на всю жизнь, если в твоих карманах или сумах найдут чужую вещь. Бойся воровства, как огня. Некоторые паны проверяют нашего брата. Подкинут тебе нарочно рубль или полтинник так, чтобы ты на эти деньги наткнулся, а потом и ждут — вернешь ты этот рубль или утаишь. Признаешься, значит, ты честный человек, а утаишь — значит, тебе нет доверия, копейка тебе цена.
Третий дядя, Антон Калинович Олейник (муж маминой сестры) поучал меня, как надо обходиться с начальством:
— Ты. Иван. хоть и добре грамотный, а начальству угождай. Хоть оно и небольшое начальство, скажем, урядник или приказный, а ему дадена власть, и он может тебе судьбу испортить. Хоть он и дурак, но ты ему не возражай, и себя умнее его не показывай, плетью обуха не перешибешь, а ласковый теленок двух маток сосет...
Недалекий наш сосед Афанасий Шамрай, солидный мужчина с роскошной сивой бородою, принимая от меня стакан с водкой, сказал:
— Моим летам горилочка не вредит, а вот твоим летам, сыну, она шкоду зробыть. На военной службе, сынок, во всякий день и во всякий час казак должен быть тверезый и готовый до бою. А с пьяною головою казакови не до бою...
Пить можно, но напиваться — Боже тебя сохрани!
Дядя Александр Яковлевич Демидчик наставлял, чтоб я через четыре года вернулся домой обязательно вахмистром.
После выпивки и закуски у гостей развязались языки, и они шумно заговорили. Мужчины при этом вспоминали свою службу и торопились воспользоваться удобным случаем рассказать другим, может быть, в двадцатый раз наиболее яркие моменты из этой своей службы.
Особенно горячился дядя Антон Калинович. Ему хотелось рассказать, как он под начальством генерала Скобелева брал приступом туркменскую крепость Геок-Тепе. Все присутствовавшие давно знали эту историю наизусть, так как дядя Антон рассказывал ее многократно. На его слова теперь уже не обращали никакого внимания, а он, бедняга, водил глазами по комнате, чтобы найти себе хоть одного достойного слушателя. — «И вот, значит, генерал Скобелев на белом коне как крикнет...»
Дядя Илья Яковлевич, славившийся своим остроумием и скептицизмом, не вытерпел и перебил Антона:
— Да чего ты, Антон, опять про Скобелева. Знаем, как вы там воевали: на одного текинца пятнадцать казаков, да у вас пушки и винтовки, а у них кремниевые ружья, на десять человек одно ружье; да вы же их, бедных, застукали в крепости со всех сторон и перекопали арык с водою. У них, у текинцев, ни еды, ни воды, ни пороху, а ты хвастаешь...
После того, как я обошел гостей и таким образом исполнил традиционный обычай, дядя Иван Яковлевич вышел из-за стола и, пробираясь на двор, позвал меня с собою.
— Вот что я хочу сказать тебе, Иван, — проговорил он, когда мы вышли в сени. — Когда выедешь за станицу, слезь с коня и возьми немножко земли, так с наперсток, и положи ту землю себе за воротник.
— А зачем это, дядя? — спросил я.
— Родная земля сохранит тебя от погибели и приведет живым назад туда, откуда она взята. Так нас наши деды и батькы научали, а мы вас научаем.
— Спасибо, дядя, за добрый совет, — сказал я.
— Так ото гляды ж!
Приближалось время выезда. Я дал своему коню торбу овса. Выпитые водка и вино размочили скромную сдержанность гостей, и они теперь беспорядочно шумели. Кое-кто затягивал песню, а кое-кто о чем-то спорил. Когда я показывался перед гостями, то те из них, у которых телесное равновесие было уже нарушено, тянули меня к себе и умоляли выпить еще раз «на прощанье». Поэтому я избегал заходить в гостиную, а большую часть времени находился на кухне среди своих братишек. Отрываясь от гостей, сюда часто забегала и жена и спрашивала меня, не забыл ли я чего-либо. Я ничего не забыл, и она тоже это знала, но ей просто хотелось подольше побыть со мною.
Я зашел на конюшню, чтобы посмотреть, не опорожнил ли конь торбу с овсом, не пора ли его седлать. Возле моего коня стоял отец спиною ко мне. Он обнял моего коня за шею и судорожно плакал. Я потихоньку вышел из конюшни, изумленный тем, что я увидел. Никогда раньше я не замечал, чтобы отец плакал. В моей душе прорвалась какая-то плотина, до сих пор задерживающая хорошие, нежные сыновни чувства.
Надо сказать, что наши отношения с отцом были сдержанно-суровыми. Ставни его души для меня были постоянно закрыты. Отец был строгим, неразговорчивым человеком. У него был замкнутый, необщительный характер. Мы его редко видели веселым. Мы, дети, немного его побаивались и не лезли к нему, чтобы он нас приласкал, как лезли мы постоянно к маме.
Когда я стал юношей и в дальнейшем, отец часто был мною недоволен. Я был нерасторопным хлопцем, у меня не было никакой инициативы, и это огорчало отца. Он иногда меня бранил, а я, не замечая своей неуклюжести, считал отца сердитым и несправедливым. С чужими людьми отец был разговорчивее, чем со мною. Со мною у него были только хозяйственно-деловые разговоры. Отец или давал распоряжения, или спрашивал о каком-то деле. В детстве и отрочестве отношение отца ко мне, я помню, было лучшим.
(продолжение следует)
Комментариев нет:
Отправить комментарий