13-я часть
Прийма И. Я.
Мои воспоминания
(По материалам Чумаченко В.К.)
журнал «Родная Кубань»
1999 год, № 1
стр. 66-97
Мои воспоминания
Формирование эшелона в Славянской
Нашим коням назначили еще один осмотр. Теперь их желал осмотреть атаман отдела. К нашему счастью подморозило, и нам не пришлось месить грязь. Осмотр был поверхностный, общий: каждый казак проводил в поводу своего коня мимо стола, за которым сидел атаман со своей свитой.
Семнадцатого января наши вещевые сундучки были свезены к Протоке на пристань и погружены на баржу. Нам объявили, что завтра восемнадцатого января все мы отправляемся во двор Славянского станичного правления, где выслушаем напутственный молебен. Мы обрадовались этому известию. За восемь дней пребывания в Славянской нам надоела грязь, надоела сутолока, надоели осмотры и замывка лошадиных ног.
В морозное утро мы приехали на просторный двор станичного правления. Привязали лошадей к коновязи. Нам приказали не расходиться и быть возле своих лошадей. Инструкторы-урядники и те урядники, что приехали за нами из полка, собирались под навесом и оживленно беседовали. Офицерского состава еще не было. И вот эти урядники затихли, расположились полукругом и запели песню. Они запели всем известную украинскую песню «Рэвэ та стогнэ Днипр шырокый». Но как прекрасно, как божественно они ее пели! Я за свою короткую жизнь ни разу не слышал такого стройного пения. У меня под шапкой поднимались волосы от благовейного восторга. Душа испытывала какое-то невыразимое словами наслаждение. Песня как будто отрывала меня от земли. Мне хотелось кинуться к этим певцам, перецеловать их и крикнуть: «братцы мои, какие же вы хорошие!»
Потом они спели «Рэвуть стогнуть горы-хвыли» и еще одну «Закукивала та сыва зозуля ранним рано на зори».
Я в своей станице слышал немало песен особенно летом. Во время сенокоса жнив, во время перевозки и молотьбы хлеба, вечерами на гулянках, и в поле, и в станице звучали песни. Пели чаще девушки, но иногда и хлопцы. У моих родителей часто гостили родственники, которые тоже любили петь песни. Часто мне приходилось слышать хорошие задушевные песни от своей мамы. Будучи юношей, я и сам знал их около сотни. Услышишь бывало где-нибудь в отдалении звенящую песню и испытываешь такое ощущение, будто во рту тает сахар. Слова песни рождаются и тают. Эти слова нежно касались моего сердца и порождали в нем трогательные эмоции. Становилось грустно оттого, что эти сокровенные слова и чарующие звуки, порожденные слезами и кровью живших до нас людей, гаснут как искры, не имея никакого предметного воплощения. Хорошая картина, красивая роща, благоухающий сад радуют наши взоры длительно: я могу любоваться ими и сегодня, и завтра, и послезавтра. А вот песня прозвучала, и нет ее. Пришли, наконец, офицеры и станичные атаманы. Нас расставили во дворе правления в виде широкой печатной буквы П. Потом пришел священник и высшее начальство, и начался молебен. Все стояли без шапок, хотя было довольно холодно. Священник громко и явственно выговаривал молитвенные слова, девушки нежно подпевали, и вся эта звуковая мелодия, как сгорающая лента, колыхалась и тонула в морозном зимнем воздухе.
После молебна разрешили надеть шапки. Священник обратился к нам с напутственным словом. Он говорил минут двадцать. После священника несколько хороших слов сказал нам и атаман отдела. Содержание его речи можно кратко передать следующими словами:
«Наше Кубанское казачье войско — одно из самых славных казачьих войск. Эта слава добывалась нашими дедами и прадедами ценою крови, ценою больших лишений и жертв. Вы, как верные сыны этого войска, должны дорожить той казачьей славой, которую стяжали наши предки. Будьте храбрыми воинами, честно выполняйте свой долг перед родиной, не посрамите земли русской».
Эту последнюю ночь я переночевал у нашего станичного атамана. Он пригласил меня пойти с ним в кинотеатр. Кинокартины были тогда ошеломляющей новостью. Когда мы ночью вернулись из театра на постоялый двор, то наши хлопцы уже спали. Я не мог открыть дверь: видно кто-то улегся спать под самой дверью. Атаман пригласил меня на ночлег в свой номер.
Наш станичный атаман Николай Иванович Гулый был самым молодым из всех атаманов Славянского отдела. Это был статный, красивый чернявый мужчина. Он умел безукоризненно, изящно одеваться. Чаще всего он ходил в светло-серой черкеске и белой шапке. Походка у него была легкая, осанистая; держал себя с достоинством, был предупредителен и вежлив.
Укладываясь спать, атаман сказал мне: завтра, 19 января мы выедем из Славянской. Начальство заплатило каким-то торговцам, заготовляющим лед, сто рублей, с условием, что они выломают лед там, где должен ходить паром через Протоку.
Когда мы подъехали к реке, переправа уже началась. На Протоке ходило одновременно два парома. Наша Ахтанизовская группа поместилась на паром вся целиком, и мы через несколько минут очутились на противоположном берегу. К нам подошел наш инструктор Иван Минович в сопровождении незнакомого нам подхорунжего. Он сказал подхорунжему: «Вот мои ахтанизовские орлы». А затем нам: «Ну, теперь, хлопцы, я передаю вас новому начальнику, вот он перед вами — подхорунжий Зозуля. А я с вами теперь должен распрощаться».
Вместе с казаками на заречную сторону переправилось много провожающих. Повсюду виднелись пестрые группы мужчин и женщин. Проводы были шумными. Мужчины поднимали стаканы с вином, но, кажется, больше разливали, чем пили. А женщины что-то щебетали и смахивали слезы.
Раздалась традиционная песня: «За свит сталы козаченькы в поход с полуночи, заплакала Марусына свои ясны очи». Мы смотрели на трогательные сцены прощания и чувствовали себя уже оторванными. Нам было грустно. В это время к нам подошел наш станичный атаман, пожелал нам благополучия и счастья, поцеловал каждого из нас и пошел быстро к парому. Там он сел в лодку, переплыл на другой берег, легко выпрыгнул на землю и, сняв свою белую шапку, помахал ею нам. Мы ему ответили тем же.
(продолжение следует)
Прийма И. Я.
Мои воспоминания
(По материалам Чумаченко В.К.)
журнал «Родная Кубань»
1999 год, № 1
стр. 66-97
Мои воспоминания
Формирование эшелона в Славянской
Нашим коням назначили еще один осмотр. Теперь их желал осмотреть атаман отдела. К нашему счастью подморозило, и нам не пришлось месить грязь. Осмотр был поверхностный, общий: каждый казак проводил в поводу своего коня мимо стола, за которым сидел атаман со своей свитой.
Семнадцатого января наши вещевые сундучки были свезены к Протоке на пристань и погружены на баржу. Нам объявили, что завтра восемнадцатого января все мы отправляемся во двор Славянского станичного правления, где выслушаем напутственный молебен. Мы обрадовались этому известию. За восемь дней пребывания в Славянской нам надоела грязь, надоела сутолока, надоели осмотры и замывка лошадиных ног.
В морозное утро мы приехали на просторный двор станичного правления. Привязали лошадей к коновязи. Нам приказали не расходиться и быть возле своих лошадей. Инструкторы-урядники и те урядники, что приехали за нами из полка, собирались под навесом и оживленно беседовали. Офицерского состава еще не было. И вот эти урядники затихли, расположились полукругом и запели песню. Они запели всем известную украинскую песню «Рэвэ та стогнэ Днипр шырокый». Но как прекрасно, как божественно они ее пели! Я за свою короткую жизнь ни разу не слышал такого стройного пения. У меня под шапкой поднимались волосы от благовейного восторга. Душа испытывала какое-то невыразимое словами наслаждение. Песня как будто отрывала меня от земли. Мне хотелось кинуться к этим певцам, перецеловать их и крикнуть: «братцы мои, какие же вы хорошие!»
Потом они спели «Рэвуть стогнуть горы-хвыли» и еще одну «Закукивала та сыва зозуля ранним рано на зори».
Я в своей станице слышал немало песен особенно летом. Во время сенокоса жнив, во время перевозки и молотьбы хлеба, вечерами на гулянках, и в поле, и в станице звучали песни. Пели чаще девушки, но иногда и хлопцы. У моих родителей часто гостили родственники, которые тоже любили петь песни. Часто мне приходилось слышать хорошие задушевные песни от своей мамы. Будучи юношей, я и сам знал их около сотни. Услышишь бывало где-нибудь в отдалении звенящую песню и испытываешь такое ощущение, будто во рту тает сахар. Слова песни рождаются и тают. Эти слова нежно касались моего сердца и порождали в нем трогательные эмоции. Становилось грустно оттого, что эти сокровенные слова и чарующие звуки, порожденные слезами и кровью живших до нас людей, гаснут как искры, не имея никакого предметного воплощения. Хорошая картина, красивая роща, благоухающий сад радуют наши взоры длительно: я могу любоваться ими и сегодня, и завтра, и послезавтра. А вот песня прозвучала, и нет ее. Пришли, наконец, офицеры и станичные атаманы. Нас расставили во дворе правления в виде широкой печатной буквы П. Потом пришел священник и высшее начальство, и начался молебен. Все стояли без шапок, хотя было довольно холодно. Священник громко и явственно выговаривал молитвенные слова, девушки нежно подпевали, и вся эта звуковая мелодия, как сгорающая лента, колыхалась и тонула в морозном зимнем воздухе.
После молебна разрешили надеть шапки. Священник обратился к нам с напутственным словом. Он говорил минут двадцать. После священника несколько хороших слов сказал нам и атаман отдела. Содержание его речи можно кратко передать следующими словами:
«Наше Кубанское казачье войско — одно из самых славных казачьих войск. Эта слава добывалась нашими дедами и прадедами ценою крови, ценою больших лишений и жертв. Вы, как верные сыны этого войска, должны дорожить той казачьей славой, которую стяжали наши предки. Будьте храбрыми воинами, честно выполняйте свой долг перед родиной, не посрамите земли русской».
Эту последнюю ночь я переночевал у нашего станичного атамана. Он пригласил меня пойти с ним в кинотеатр. Кинокартины были тогда ошеломляющей новостью. Когда мы ночью вернулись из театра на постоялый двор, то наши хлопцы уже спали. Я не мог открыть дверь: видно кто-то улегся спать под самой дверью. Атаман пригласил меня на ночлег в свой номер.
Наш станичный атаман Николай Иванович Гулый был самым молодым из всех атаманов Славянского отдела. Это был статный, красивый чернявый мужчина. Он умел безукоризненно, изящно одеваться. Чаще всего он ходил в светло-серой черкеске и белой шапке. Походка у него была легкая, осанистая; держал себя с достоинством, был предупредителен и вежлив.
Укладываясь спать, атаман сказал мне: завтра, 19 января мы выедем из Славянской. Начальство заплатило каким-то торговцам, заготовляющим лед, сто рублей, с условием, что они выломают лед там, где должен ходить паром через Протоку.
Когда мы подъехали к реке, переправа уже началась. На Протоке ходило одновременно два парома. Наша Ахтанизовская группа поместилась на паром вся целиком, и мы через несколько минут очутились на противоположном берегу. К нам подошел наш инструктор Иван Минович в сопровождении незнакомого нам подхорунжего. Он сказал подхорунжему: «Вот мои ахтанизовские орлы». А затем нам: «Ну, теперь, хлопцы, я передаю вас новому начальнику, вот он перед вами — подхорунжий Зозуля. А я с вами теперь должен распрощаться».
Вместе с казаками на заречную сторону переправилось много провожающих. Повсюду виднелись пестрые группы мужчин и женщин. Проводы были шумными. Мужчины поднимали стаканы с вином, но, кажется, больше разливали, чем пили. А женщины что-то щебетали и смахивали слезы.
Раздалась традиционная песня: «За свит сталы козаченькы в поход с полуночи, заплакала Марусына свои ясны очи». Мы смотрели на трогательные сцены прощания и чувствовали себя уже оторванными. Нам было грустно. В это время к нам подошел наш станичный атаман, пожелал нам благополучия и счастья, поцеловал каждого из нас и пошел быстро к парому. Там он сел в лодку, переплыл на другой берег, легко выпрыгнул на землю и, сняв свою белую шапку, помахал ею нам. Мы ему ответили тем же.
(продолжение следует)
Комментариев нет:
Отправить комментарий