15-я часть
Прийма И. Я.
Мои воспоминания
(По материалам Чумаченко В.К.)
журнал «Родная Кубань»
1999 год, № 1
стр. 66-97
Мои воспоминания
На Екатеринодарском пересылочном пункте
Спал я в эту ночь плохо. Было холодно и жестко. Ночью беспокоили клопы.
Вчера во время нашего безрассудного аллюра по городу один наш казак потерял бурку. Отец разыскивал подхорунжего и требовал от него стоимость потерянной бурки. Он обосновывал свои претензии тем, что если бы эшелон ехал по городу шагом, а не рысью, то бурка не была бы потеряна.
Старый казак говорил:
— Во-первых, если бы подхорунжий вел эшелон шагом, а не бегом, то бурка не была бы потеряна, правильно я говорю?
— Правильно папаша, — отвечал урядник.
— Во-вторых, эшелон ехал не на пожар и не в атаку шел, поэтому скакать рысью не было никакой надобности; правильно я говорю, чы ни?
— Правильно папаша, — соглашался урядник.
— В-третьих, подхорунжий виноват в потере бурки и должен возместить мне убыток, правильно я говорю?
— Нет, неправильно, — возражал теперь урядник.
— Как же так! — возмущался отец, — и во-первых правильно, и во-вторых правильно, а под конец выходит, что я брешу?
— Нет, папаша, брехни тут никоторой нету, просто вы трошкы недопонимаете. Подхорунжий перед въездом в город останавливал эшелон и давал распоряжение подтянуть подпруги и поправить вьюки. Ваш сын не выполнил этого распоряжения, не привязал свою бурку как следует, вот по своей халатности он ее и потерял. Так что в потере бурки виноват ваш сын, а не подхорунжий. Если хотите знать, папаша, вашего сына следует наказать за невыполнение приказания начальства.
Но папаша с выводами урядника не соглашался, и говорил, что он пойдет жаловаться к сотнику.
— Но у вас, дорогой папаша, — говорил урядник, — для жалобы на подхорунжего нет достаточных оснований. Оттого, что эшелон ехал рысью, никто не пострадал; мы никого не задавили, никто не упал с коня, никто не покалечился, не сдох ни один конь:
— Как же никто не пострадал, мой сын потерял бурку и пострадал на тридцать рублей.
— Но это вина вашего сына, а не подхорунжего. Это вашему сыну наука.
— Сын мой еще молодой, его уму-разуму учить надо. А подхорунжий сверхурочную служит, серебряные погоны носит, он соображать должен...
Не знаю, чем кончились домогательства этого завзятого папаши. Я его больше не видел.
Примерно в полдень нас повели в строевом пешем порядке на вокзал. Первый раз в своей жизни видел я железнодорожный вокзал. Спаренные рельсовые линии напоминали мне станичный пейзаж с колесными колеями.
Нас подвели к огромным складам. В одном из них были свалены в беспорядке наши вещевые сундучки. Запасливые казаки, кроме сундучков, везли на службу еще и мешки с сухарями.
Некоторые из этих мешков не выдержали варварского обращения с ними в дороге и разорвались, а их содержимое резко уменьшилось.
Нам было приказано вынести все эти сундучки и мешки из амбара, разобрать их постанично и затем погрузить в вагоны. После погрузки сундуков нам велели погрузить в особый вагон офицерские вещи. Это были никелированные кровати, комоды, зеркала, стулья, посуда и тому подобные вещи. А после погрузки офицерских вещей, нас заставили погрузить еще три громадных гранитных камня, предназначенных для сооружения надгробного памятника офицеру. С этими каменными плитами мы провозились около часу. На одном из камней была выгравирована следующая эпитафия:
Есаул
1-го Таманского генерал Безкровного полка
Кубанского казачьего войска
Константин Иванович Перевозовский
Род. 15 окт. 1863 г., ум. 5 авг. 1912 г.
Мир праху твоему
дорогой папочка и котичка.
На следующий день 23 февраля и подхорунжий, и урядники настойчиво понуждали нас вычистить лошадей самым тщательных образом, так как на осмотр мог приехать сам войсковой атаман генерал Бабыч.
После осмотров нас повели в столовую на обед. Борщ был и холодный, и жидковатый, и не такой вкусный, как дома, но мы ели его с удовольствием. А подхорунжий нас подбадривал:
— Ешьте, хлопцы, да привыкайте, это вас кормит Кубанское казачье войско.
Один из наших ахтанизовских казаков, Шаповал, был по каким-то причинам освобожден от службы, и он на радостях отдал нам свои сухари и сало.
После обеда последовал приказ седлать и завьючивать лошадей. Мы покинули пересылочный пункт и отправились на вокзал для погрузки в вагоны.
Утром 24 января все наши вагоны стояли в одной линии и составляли длинный поезд. В передней части поезда, в длинном пассажирском вагоне разместилось наше начальство. Я уже не мог найти глазами того места, где мы вчера грузили своих коней.
Вдоль вагонов прошел дежурный по эшелону урядник и передал приказание подхорунжего явиться к нему по одному человеку от каждого вагона. Мы собрались к переднему вагону, на ступеньках которого щеголевато вертелся подхорунжий.
— Ну, все тут? — спросил он у нас.
Никто ничего не ответил на такой неопределенный вопрос.
— Слушайте распоряжение, — продолжал подхорунжий дальше. — Наш поезд отходит через час. Не отлучайтесь из вагонов. Дорогою чтоб у вас был порядок. Не лазьте между вагонами и под колесами. Возле лошадей безотлучно, еще раз повторяю, безотлучно должен быт дневальный, не забывайте поить их и кормить. Сами вы будете получать по двадцать четыре копейки в сутки для своего довольствия. Купите себе на дорогу хлеба, сахару, может быть колбасы. Кипяток будете брать на станциях. На ходу с вагонов не соскакивать. Ночью голову из вагона не высовывать, а то можно потерять голову, и тогда шапку надевать будет не на что. Во время остановок далеко не забегать. Да смотрите, чтобы не было скандалов, чтобы не было пьянства и прочих нарушений дисциплины. Все это, что я вам приказываю, передайте тем, что остались по вагонам. Можете разойтись.
(продолжение следует)
===================================
16-я часть
Прийма И. Я.
Мои воспоминания
(По материалам Чумаченко В.К.)
журнал «Родная Кубань»
1999 год, № 1
стр. 66-97
Мои воспоминания
На Екатеринодарском пересылочном пункте
И мы разошлись. Было хорошее зимнее утро. За ночь опять подморозило и здесь, где стояли наши вагоны, не было надоевшей нам грязи. На востоке поднималось румяное солнце. Некоторые казаки несли из железнодорожного буфета продовольственные закупки. На перроне собралось много провожающих. Это были люди из близлежащих станиц, главным образом жены, потом отцы и братья уезжающих казаков. Повторялась уже знакомая нам картина проводов. Те сцены прощанья, что я видел раньше, казались мне мелкими эпизодами по сравнению с тем, что я видел теперь. Проводы на службу, проводы на войну — какой это высокий прилив человеческих чувств, которые до тех пор, может быть, и не проявлялись. Провожала меня и плакала моя жена; провожала и плакала двадцать лет назад моя мать; также провожала когда-то моя бабушка; и у прабабушек было то же самое, хотя может быть и на иной лад.
Вот раздался первый звонок, вот прозвенел второй. Он как будто говорил: прощайтесь и целуйтесь, потому, что и дорога дальняя, и разлука долгая... Широкие двери вагончиков были открыты. В дверях, стоя, теснились казаки. Они подхватывали за руки тех товарищей, которые, распростившись с родными, поднимались в вагоны. В некоторых вагончиках послышались традиционные прощальные песни: «Седлайте мне коня гнедого», «Та развивайся, ты, зэлэный дубэ», «Йихав козак за Дунай».
Пронзительный свисток паровоза. Поезд сильно дернуло вперед, а затем он медленно тронулся с места. Провожающие замахали руками, шапками, платочками.
— Прощайте, прощайте! — раздавалось повсюду.
— Прощайте, хлопцы! Прощайте, диты!
— Час добрый вам, счастливой дороги!
Поезд набирал скорость. Провожающие и вокзал скрылись из виду. А в нашей теплушке, как бы предугадывая то, что происходило теперь на вокзале, прозвучали последние слова песни:
Я ж рученьки заломавшы,
Кари очи, заплакавшы,
Не знаю як за слезамы
Додому дийшла...
Но вот и песни в вагонах мало-помалу затихли. Некоторые казаки отправились на нары. А некоторые остались у дверей и долго еще смотрели на мелькавшие телеграфные столбы и на широкие заснеженные поля родной кубанской земли.
(продолжение следует)
Прийма И. Я.
Мои воспоминания
(По материалам Чумаченко В.К.)
журнал «Родная Кубань»
1999 год, № 1
стр. 66-97
Мои воспоминания
На Екатеринодарском пересылочном пункте
Спал я в эту ночь плохо. Было холодно и жестко. Ночью беспокоили клопы.
Вчера во время нашего безрассудного аллюра по городу один наш казак потерял бурку. Отец разыскивал подхорунжего и требовал от него стоимость потерянной бурки. Он обосновывал свои претензии тем, что если бы эшелон ехал по городу шагом, а не рысью, то бурка не была бы потеряна.
Старый казак говорил:
— Во-первых, если бы подхорунжий вел эшелон шагом, а не бегом, то бурка не была бы потеряна, правильно я говорю?
— Правильно папаша, — отвечал урядник.
— Во-вторых, эшелон ехал не на пожар и не в атаку шел, поэтому скакать рысью не было никакой надобности; правильно я говорю, чы ни?
— Правильно папаша, — соглашался урядник.
— В-третьих, подхорунжий виноват в потере бурки и должен возместить мне убыток, правильно я говорю?
— Нет, неправильно, — возражал теперь урядник.
— Как же так! — возмущался отец, — и во-первых правильно, и во-вторых правильно, а под конец выходит, что я брешу?
— Нет, папаша, брехни тут никоторой нету, просто вы трошкы недопонимаете. Подхорунжий перед въездом в город останавливал эшелон и давал распоряжение подтянуть подпруги и поправить вьюки. Ваш сын не выполнил этого распоряжения, не привязал свою бурку как следует, вот по своей халатности он ее и потерял. Так что в потере бурки виноват ваш сын, а не подхорунжий. Если хотите знать, папаша, вашего сына следует наказать за невыполнение приказания начальства.
Но папаша с выводами урядника не соглашался, и говорил, что он пойдет жаловаться к сотнику.
— Но у вас, дорогой папаша, — говорил урядник, — для жалобы на подхорунжего нет достаточных оснований. Оттого, что эшелон ехал рысью, никто не пострадал; мы никого не задавили, никто не упал с коня, никто не покалечился, не сдох ни один конь:
— Как же никто не пострадал, мой сын потерял бурку и пострадал на тридцать рублей.
— Но это вина вашего сына, а не подхорунжего. Это вашему сыну наука.
— Сын мой еще молодой, его уму-разуму учить надо. А подхорунжий сверхурочную служит, серебряные погоны носит, он соображать должен...
Не знаю, чем кончились домогательства этого завзятого папаши. Я его больше не видел.
Примерно в полдень нас повели в строевом пешем порядке на вокзал. Первый раз в своей жизни видел я железнодорожный вокзал. Спаренные рельсовые линии напоминали мне станичный пейзаж с колесными колеями.
Нас подвели к огромным складам. В одном из них были свалены в беспорядке наши вещевые сундучки. Запасливые казаки, кроме сундучков, везли на службу еще и мешки с сухарями.
Некоторые из этих мешков не выдержали варварского обращения с ними в дороге и разорвались, а их содержимое резко уменьшилось.
Нам было приказано вынести все эти сундучки и мешки из амбара, разобрать их постанично и затем погрузить в вагоны. После погрузки сундуков нам велели погрузить в особый вагон офицерские вещи. Это были никелированные кровати, комоды, зеркала, стулья, посуда и тому подобные вещи. А после погрузки офицерских вещей, нас заставили погрузить еще три громадных гранитных камня, предназначенных для сооружения надгробного памятника офицеру. С этими каменными плитами мы провозились около часу. На одном из камней была выгравирована следующая эпитафия:
Есаул
1-го Таманского генерал Безкровного полка
Кубанского казачьего войска
Константин Иванович Перевозовский
Род. 15 окт. 1863 г., ум. 5 авг. 1912 г.
Мир праху твоему
дорогой папочка и котичка.
На следующий день 23 февраля и подхорунжий, и урядники настойчиво понуждали нас вычистить лошадей самым тщательных образом, так как на осмотр мог приехать сам войсковой атаман генерал Бабыч.
После осмотров нас повели в столовую на обед. Борщ был и холодный, и жидковатый, и не такой вкусный, как дома, но мы ели его с удовольствием. А подхорунжий нас подбадривал:
— Ешьте, хлопцы, да привыкайте, это вас кормит Кубанское казачье войско.
Один из наших ахтанизовских казаков, Шаповал, был по каким-то причинам освобожден от службы, и он на радостях отдал нам свои сухари и сало.
После обеда последовал приказ седлать и завьючивать лошадей. Мы покинули пересылочный пункт и отправились на вокзал для погрузки в вагоны.
Утром 24 января все наши вагоны стояли в одной линии и составляли длинный поезд. В передней части поезда, в длинном пассажирском вагоне разместилось наше начальство. Я уже не мог найти глазами того места, где мы вчера грузили своих коней.
Вдоль вагонов прошел дежурный по эшелону урядник и передал приказание подхорунжего явиться к нему по одному человеку от каждого вагона. Мы собрались к переднему вагону, на ступеньках которого щеголевато вертелся подхорунжий.
— Ну, все тут? — спросил он у нас.
Никто ничего не ответил на такой неопределенный вопрос.
— Слушайте распоряжение, — продолжал подхорунжий дальше. — Наш поезд отходит через час. Не отлучайтесь из вагонов. Дорогою чтоб у вас был порядок. Не лазьте между вагонами и под колесами. Возле лошадей безотлучно, еще раз повторяю, безотлучно должен быт дневальный, не забывайте поить их и кормить. Сами вы будете получать по двадцать четыре копейки в сутки для своего довольствия. Купите себе на дорогу хлеба, сахару, может быть колбасы. Кипяток будете брать на станциях. На ходу с вагонов не соскакивать. Ночью голову из вагона не высовывать, а то можно потерять голову, и тогда шапку надевать будет не на что. Во время остановок далеко не забегать. Да смотрите, чтобы не было скандалов, чтобы не было пьянства и прочих нарушений дисциплины. Все это, что я вам приказываю, передайте тем, что остались по вагонам. Можете разойтись.
(продолжение следует)
===================================
16-я часть
Прийма И. Я.
Мои воспоминания
(По материалам Чумаченко В.К.)
журнал «Родная Кубань»
1999 год, № 1
стр. 66-97
Мои воспоминания
На Екатеринодарском пересылочном пункте
И мы разошлись. Было хорошее зимнее утро. За ночь опять подморозило и здесь, где стояли наши вагоны, не было надоевшей нам грязи. На востоке поднималось румяное солнце. Некоторые казаки несли из железнодорожного буфета продовольственные закупки. На перроне собралось много провожающих. Это были люди из близлежащих станиц, главным образом жены, потом отцы и братья уезжающих казаков. Повторялась уже знакомая нам картина проводов. Те сцены прощанья, что я видел раньше, казались мне мелкими эпизодами по сравнению с тем, что я видел теперь. Проводы на службу, проводы на войну — какой это высокий прилив человеческих чувств, которые до тех пор, может быть, и не проявлялись. Провожала меня и плакала моя жена; провожала и плакала двадцать лет назад моя мать; также провожала когда-то моя бабушка; и у прабабушек было то же самое, хотя может быть и на иной лад.
Вот раздался первый звонок, вот прозвенел второй. Он как будто говорил: прощайтесь и целуйтесь, потому, что и дорога дальняя, и разлука долгая... Широкие двери вагончиков были открыты. В дверях, стоя, теснились казаки. Они подхватывали за руки тех товарищей, которые, распростившись с родными, поднимались в вагоны. В некоторых вагончиках послышались традиционные прощальные песни: «Седлайте мне коня гнедого», «Та развивайся, ты, зэлэный дубэ», «Йихав козак за Дунай».
Пронзительный свисток паровоза. Поезд сильно дернуло вперед, а затем он медленно тронулся с места. Провожающие замахали руками, шапками, платочками.
— Прощайте, прощайте! — раздавалось повсюду.
— Прощайте, хлопцы! Прощайте, диты!
— Час добрый вам, счастливой дороги!
Поезд набирал скорость. Провожающие и вокзал скрылись из виду. А в нашей теплушке, как бы предугадывая то, что происходило теперь на вокзале, прозвучали последние слова песни:
Я ж рученьки заломавшы,
Кари очи, заплакавшы,
Не знаю як за слезамы
Додому дийшла...
Но вот и песни в вагонах мало-помалу затихли. Некоторые казаки отправились на нары. А некоторые остались у дверей и долго еще смотрели на мелькавшие телеграфные столбы и на широкие заснеженные поля родной кубанской земли.
(продолжение следует)
Комментариев нет:
Отправить комментарий