14-я часть
Прийма И. Я.
Мои воспоминания
(По материалам Чумаченко В.К.)
журнал «Родная Кубань»
1999 год, № 1
стр. 66-97
Мои воспоминания
До Екатеринодара
А подхорунжий Зозуля со своими помощниками уже выстраивал казаков в походный эшелон. Некоторые подвыпившие казаки не могли сами сесть на коней. К другим казакам, уже построившимся в колонну, подбегали молодицы с прощальными словами или объятьями.
Было часов двенадцать дня, когда мы, наконец, двинулись в поход. Ехали длинной колонной по два человека в ряд. У подхорунжего в качестве помощников было четыре урядныка. Нас было человек двести. В первые минуты движения в колонне был некоторый порядок, но вскоре он нарушился. Некоторые сильно выпившие казаки выпускали поводья из рук, выезжали из колонны в сторону, останавливались. Колонна растянулась больше, чем на полверсты. Урядникам было очень много хлопот с нами.
Кроме подхорунжего и урядников наш эшелон сопровождали еще два офицера, но они все заботы передали подхорунжему, а сами уехали на санях вперед значительно раньше нас. Мы в первый день похода должны были добраться до станицы Ивановской, где нам предстояло заночевать. От Славянской до Ивановской двадцать шесть верст.
Было холодно. Большую часть пути мы ехали шагом. Только изредка пускались рысью, чтобы немного согреть лошадей.
Больше всего страдал от холода наш подхорунжий. Он был не по-зимнему щеголевато одет; точнее сказать, он был одет очень красиво. Но у него не было ни полушубка, ни бурки. Сапоги на нем тоже были легкие, шиковые. Единственной защитой от холода у него был башлык. Правда, на руках у него были натянуты перчатки, но кто же не знает, что перчатки надеваются не от холода, а только для шику.
К вечеру мы уже въезжали в станицу Ивановскую. В центре станицы голова эшелона остановилась. Показалось человек десять жителей, так называемых «тыжневых» которые должны были разместить нас по дворам на ночлег.
Нас начали разводить по квартирам. Произошло небольшое замешательство, и я с одним своим станичником оторвался от разводящего, но беды в этом не было никакой, так как мы и без поводыря легко нашли себе ночлег. Коней своих мы поставили в большой сарай, наполовину заваленный стеблями кукурузы. Во дворе хозяина было много и сена, и соломы.
— Какой же вы станицы, казаки? — спросил нас пожилой уже хозяин, когда мы вошли в хату.
— Ахтанизовской, — отвечали мы.
— А далеко она, ваша станица?
— Далеко, дяденька, верст восемьдесят отсюда; она расположена почти на берегу Азовского моря.
— Не слыхал такой станицы, — сказал хозяин, — должно быть, где-то далеко.
— Та вже ж не близко, — сказала хозяйка, которая сидела на скамейке возле печи и драла перья, — кажуть же люди що коло моря, значыть далеко...
Ужинали мы в этот вечер с большим аппетитом. Подавала нам на стол молодица, муж которой служил в пластунском батальоне. Старая хозяйка, пока мы ужинали, выражала нам свое соболезнование по поводу того, что нас берут на службу с такое холодное время.
— Раньше козакив бралы осенью, — говорила она, — и воно було гарно, и тепло и зелено скризь...
— Ты думаешь, стара, — возражал ей хозяин, — что паны дурнее нас с тобою. Это ж они придумали, прохвосты, чтобы казаки лучше, теплее снаряжались на службу.
Звали домохозяина, у которого мы остановились, Василий Игнатенко. Спали мы хорошо, а утром обильно позавтракали. Едва только мы успели покушать, как услышали резкий, зовущий звук трубы. Мы оседлали коней, поблагодарили хозяев и, напутствуемые добрыми пожеланиями, поехали за станицу. За станицей особняком стояла паровая мельница, обнесенная высоким забором. Подхорунжий Зозуля, взобравшись на забор, спрашивал подъезжавших из разных улиц казаков, кто какой станицы, как фамилия и отмечал в своем списке имевшихся. Примерно за полчаса все казаки собрались на сборный пункт. Нас опять построили, как и вчера в Славянской, только значительно быстрее, и мы двинулись дальше. Теперь впереди нас лежала где-то станица Ново-Мышастовская, до которой было всего двенадцать верст. Часа через три мы уже подъезжали к этой станице. На окраине станицы эшелон остановился. Урядники расположили нас широкой подковой вокруг подхорунжего, и он обратился к нам с речью. Он сказал:
«В этой Ново-Мышастовской станице мы будем ночевать. Остаток сегодняшнего дня кони будут отдыхать. После того, как станете на квартиры, приходите в станичное правление за получением овса и сена. Завтра же выезжайте на призыв трубы немедленно, а не так как сегодня собирались почти целый час. Надо привыкать к походной жизни. Это ж вам не дома!»
Мы разъезжались по станице, ища ночлега. Я предложил своим станичникам проехать в противоположный конец станицы, поближе к окраине, чтобы завтра нам можно было быстрее выехать на сборный пункт. Так мы и сделали. На этот раз нас пустили в один дом троих. Хозяин оказался зажиточным и приветливым. Пока мы привязывали к лозовым яслям своих лошадей и снимали с них вьюки, хозяин успел сообщить нам, что у него тоже два сына на службе: один холостой служил где-то в Полтавском кавалерийском полку, а другой женатый — в пластунском батальоне. Третьего сына мы вскоре увидели в хате. Во дворе хозяина было много соломы и сена, а также разных построек, что свидетельствовало о зажиточности этого человека.
Скоро нас пригласили обедать. Семья у этих людей была не малая. Кроме двух невесток, женатого сына, в семье были еще две девушки и один хлопец-подросток. Люди были симпатичные. Особенно нам понравилась хозяйка. Она разумно поддерживала разговор, сперва расспрашивала нас, из какой мы станицы, женатые или холостые; а потом и сама стала рассказывать о своей семье, о своей станице, и так получалось, что нить разговора почти не обрывалась, после того, как тема беседы исчерпывалась, она умела сразу найти другую, родственную прежней, и веретено разговора не останавливалось.
После обеда мы пошли получать фураж.
Наше начальство закупило у здешнего казака пудов тридцать ячменя, а у другого стожок сена, и нам было роздано и то, и другое.
Утром следующего дня (это было двадцать первого января), труба заиграла сбор значительно раньше, чем в прошлый раз. Трубач ехал верхом по улице из одного края станицы в другой и трубил. Но мы, ахтанизовцы, были теперь близко к сборному пункту и поэтому не торопились. Хозяйки успели приготовить нам обильный завтрак, мы отлично покушали. Этого домохозяина звали Павел Охрименко.
Из Ново-Мышастовской мы выехали раньше, чем вчера из Ивановской. Сегодняшний маршрут был последним и самым длинным, мы должны были проехать около сорока верст и ночевать в Екатеринодаре. В станице Елизаветинской нам обещали дать часовой отдых.
Часа через три пути мы заметили впереди очертания станицы Марьинской. Мы ее обошли стороной. Миновав Марьинскую, мы ехали теперь к станице Елизаветинской. Дорога оттаяла, ноги коней проваливались сквозь верхнюю корку.
В Елизаветинской во дворе была заготовлена для нас огромная копна сена. Мы остановились для короткой передышки, получили по охапке сена для своих коней и, не приседая, начали закусывать сами. Тут мы узнали, что пароходик, тащивший из Славянской баржу с нашими сундучками, застрял во льду, и наши сундучки повезли в Екатеринодар на подводах. Из Елизаветинской мы выехали часа в три пополудни.
К вечеру опять начало подмораживать. Мы с нетерпением всматривались вперед, стараясь увидеть признаки города, к которому приближались. Наконец то-то из передних казаков крикнул:
— Хлопцы, Екатеринодар видно!
— А что же там видно: ветряки или дома?
— Кажется, церква...
— Да какая там церква, это заводские трубы.
Мы теперь ехали вдоль извилистого берега Кубани. Река была покрыта льдом, однако местами на ней темнели полыньи. Вскоре река сделала крутой поворот вправо и исчезла где-то в широких заснеженных просторах. И дорога теперь пошла вдоль линии телеграфных столбов. Я глядел на эти столбы, и они мне показались длинной шеренгой живых людей. Телеграфные столбы — это мы, военные люди. Росли эти дубки в разных местах, у каждого из них, вероятно, была какая-то родня, какие-то соседи. А потом их срубили, уволокли из родного леса, поставили здесь на равном расстоянии друг от друга и связали проволокой. Так и мы: росли каждый в своей станице, в родной семье. Теперь нас собрали в одно место. Потом нас поставят в шеренгу, выровняют, крикнут «смирно!», и мы станем бессловесными и покорными, как и эти телеграфные столбы.
Сбоку дороги стояла подвода, запряженная волами. И волы, и люди терпеливо ждали, пока мы проедем. На возу сидели старик и старуха. Встреча с нашим эшелоном взволновала старуху до глубины души. Она глядела на нас и плакала. Плакала и говорила: «Я же вас багато, голубчыкы мои, дай господы, щоб вы послужылы тай назад уси вернулыся. Та вы ж и помэрзлы, мои соколыкы»... На возу возле нее лежал развязанный платок с бубликами, она брала бублики и давала их казакам.
— Не раздавай, бабка, бублики, вези их внукам, нас все равно не накормишь.
Некоторые казаки все-таки брали бублики.
Уже смеркалось, когда мы подъезжали к Екатеринодару. В городе зажигались огни. Мы долго шли пешком. Одежда наша и сапоги были забрызганы грязью. Потом остановились и оправились. Приказано было осмотреть вьюки и подтянуть подпруги. Раздалась команда «по коням, садись!»
Мы сели на лошадей. Под копытами коней зазвенела каменная мостовая.
Восемьсот лошадиных копыт, половина из которых были подкованы, ударяясь о камни мостовой производили своеобразный и гармоничный цокот: цоко-цоко, так-так, цоко-цоко, так-так. Улицы города были освещены электрическим светом. По тротуарам двигалась так называемая публика. В станицах слово «публика» не пользовалось уважением. Станичники под этим словом понимали нарядных бездельников. Много было нарядных женщин.
Мы несколько раз поворачивали то вправо, то влево. Я потерял представление, откуда мы въехали в город и в какую сторону направляемся.
Но вот огней и сутолоки стало меньше. А потом огни и вовсе исчезли. Перед нами в ночной полутьме возвышался какой-то длинный вал. Оказалось, что это железнодорожная насыпь.
Теперь наша дорога спускалась в короткий туннель, проходящий под насыпью, миновав туннель, мы очутились за городом. Через несколько минут мы въезжали через раскрытые ворота в широкий двор, обставленный кругом длинными постройками с камышовыми крышами.
(продолжение следует)
Прийма И. Я.
Мои воспоминания
(По материалам Чумаченко В.К.)
журнал «Родная Кубань»
1999 год, № 1
стр. 66-97
Мои воспоминания
До Екатеринодара
А подхорунжий Зозуля со своими помощниками уже выстраивал казаков в походный эшелон. Некоторые подвыпившие казаки не могли сами сесть на коней. К другим казакам, уже построившимся в колонну, подбегали молодицы с прощальными словами или объятьями.
Было часов двенадцать дня, когда мы, наконец, двинулись в поход. Ехали длинной колонной по два человека в ряд. У подхорунжего в качестве помощников было четыре урядныка. Нас было человек двести. В первые минуты движения в колонне был некоторый порядок, но вскоре он нарушился. Некоторые сильно выпившие казаки выпускали поводья из рук, выезжали из колонны в сторону, останавливались. Колонна растянулась больше, чем на полверсты. Урядникам было очень много хлопот с нами.
Кроме подхорунжего и урядников наш эшелон сопровождали еще два офицера, но они все заботы передали подхорунжему, а сами уехали на санях вперед значительно раньше нас. Мы в первый день похода должны были добраться до станицы Ивановской, где нам предстояло заночевать. От Славянской до Ивановской двадцать шесть верст.
Было холодно. Большую часть пути мы ехали шагом. Только изредка пускались рысью, чтобы немного согреть лошадей.
Больше всего страдал от холода наш подхорунжий. Он был не по-зимнему щеголевато одет; точнее сказать, он был одет очень красиво. Но у него не было ни полушубка, ни бурки. Сапоги на нем тоже были легкие, шиковые. Единственной защитой от холода у него был башлык. Правда, на руках у него были натянуты перчатки, но кто же не знает, что перчатки надеваются не от холода, а только для шику.
К вечеру мы уже въезжали в станицу Ивановскую. В центре станицы голова эшелона остановилась. Показалось человек десять жителей, так называемых «тыжневых» которые должны были разместить нас по дворам на ночлег.
Нас начали разводить по квартирам. Произошло небольшое замешательство, и я с одним своим станичником оторвался от разводящего, но беды в этом не было никакой, так как мы и без поводыря легко нашли себе ночлег. Коней своих мы поставили в большой сарай, наполовину заваленный стеблями кукурузы. Во дворе хозяина было много и сена, и соломы.
— Какой же вы станицы, казаки? — спросил нас пожилой уже хозяин, когда мы вошли в хату.
— Ахтанизовской, — отвечали мы.
— А далеко она, ваша станица?
— Далеко, дяденька, верст восемьдесят отсюда; она расположена почти на берегу Азовского моря.
— Не слыхал такой станицы, — сказал хозяин, — должно быть, где-то далеко.
— Та вже ж не близко, — сказала хозяйка, которая сидела на скамейке возле печи и драла перья, — кажуть же люди що коло моря, значыть далеко...
Ужинали мы в этот вечер с большим аппетитом. Подавала нам на стол молодица, муж которой служил в пластунском батальоне. Старая хозяйка, пока мы ужинали, выражала нам свое соболезнование по поводу того, что нас берут на службу с такое холодное время.
— Раньше козакив бралы осенью, — говорила она, — и воно було гарно, и тепло и зелено скризь...
— Ты думаешь, стара, — возражал ей хозяин, — что паны дурнее нас с тобою. Это ж они придумали, прохвосты, чтобы казаки лучше, теплее снаряжались на службу.
Звали домохозяина, у которого мы остановились, Василий Игнатенко. Спали мы хорошо, а утром обильно позавтракали. Едва только мы успели покушать, как услышали резкий, зовущий звук трубы. Мы оседлали коней, поблагодарили хозяев и, напутствуемые добрыми пожеланиями, поехали за станицу. За станицей особняком стояла паровая мельница, обнесенная высоким забором. Подхорунжий Зозуля, взобравшись на забор, спрашивал подъезжавших из разных улиц казаков, кто какой станицы, как фамилия и отмечал в своем списке имевшихся. Примерно за полчаса все казаки собрались на сборный пункт. Нас опять построили, как и вчера в Славянской, только значительно быстрее, и мы двинулись дальше. Теперь впереди нас лежала где-то станица Ново-Мышастовская, до которой было всего двенадцать верст. Часа через три мы уже подъезжали к этой станице. На окраине станицы эшелон остановился. Урядники расположили нас широкой подковой вокруг подхорунжего, и он обратился к нам с речью. Он сказал:
«В этой Ново-Мышастовской станице мы будем ночевать. Остаток сегодняшнего дня кони будут отдыхать. После того, как станете на квартиры, приходите в станичное правление за получением овса и сена. Завтра же выезжайте на призыв трубы немедленно, а не так как сегодня собирались почти целый час. Надо привыкать к походной жизни. Это ж вам не дома!»
Мы разъезжались по станице, ища ночлега. Я предложил своим станичникам проехать в противоположный конец станицы, поближе к окраине, чтобы завтра нам можно было быстрее выехать на сборный пункт. Так мы и сделали. На этот раз нас пустили в один дом троих. Хозяин оказался зажиточным и приветливым. Пока мы привязывали к лозовым яслям своих лошадей и снимали с них вьюки, хозяин успел сообщить нам, что у него тоже два сына на службе: один холостой служил где-то в Полтавском кавалерийском полку, а другой женатый — в пластунском батальоне. Третьего сына мы вскоре увидели в хате. Во дворе хозяина было много соломы и сена, а также разных построек, что свидетельствовало о зажиточности этого человека.
Скоро нас пригласили обедать. Семья у этих людей была не малая. Кроме двух невесток, женатого сына, в семье были еще две девушки и один хлопец-подросток. Люди были симпатичные. Особенно нам понравилась хозяйка. Она разумно поддерживала разговор, сперва расспрашивала нас, из какой мы станицы, женатые или холостые; а потом и сама стала рассказывать о своей семье, о своей станице, и так получалось, что нить разговора почти не обрывалась, после того, как тема беседы исчерпывалась, она умела сразу найти другую, родственную прежней, и веретено разговора не останавливалось.
После обеда мы пошли получать фураж.
Наше начальство закупило у здешнего казака пудов тридцать ячменя, а у другого стожок сена, и нам было роздано и то, и другое.
Утром следующего дня (это было двадцать первого января), труба заиграла сбор значительно раньше, чем в прошлый раз. Трубач ехал верхом по улице из одного края станицы в другой и трубил. Но мы, ахтанизовцы, были теперь близко к сборному пункту и поэтому не торопились. Хозяйки успели приготовить нам обильный завтрак, мы отлично покушали. Этого домохозяина звали Павел Охрименко.
Из Ново-Мышастовской мы выехали раньше, чем вчера из Ивановской. Сегодняшний маршрут был последним и самым длинным, мы должны были проехать около сорока верст и ночевать в Екатеринодаре. В станице Елизаветинской нам обещали дать часовой отдых.
Часа через три пути мы заметили впереди очертания станицы Марьинской. Мы ее обошли стороной. Миновав Марьинскую, мы ехали теперь к станице Елизаветинской. Дорога оттаяла, ноги коней проваливались сквозь верхнюю корку.
В Елизаветинской во дворе была заготовлена для нас огромная копна сена. Мы остановились для короткой передышки, получили по охапке сена для своих коней и, не приседая, начали закусывать сами. Тут мы узнали, что пароходик, тащивший из Славянской баржу с нашими сундучками, застрял во льду, и наши сундучки повезли в Екатеринодар на подводах. Из Елизаветинской мы выехали часа в три пополудни.
К вечеру опять начало подмораживать. Мы с нетерпением всматривались вперед, стараясь увидеть признаки города, к которому приближались. Наконец то-то из передних казаков крикнул:
— Хлопцы, Екатеринодар видно!
— А что же там видно: ветряки или дома?
— Кажется, церква...
— Да какая там церква, это заводские трубы.
Мы теперь ехали вдоль извилистого берега Кубани. Река была покрыта льдом, однако местами на ней темнели полыньи. Вскоре река сделала крутой поворот вправо и исчезла где-то в широких заснеженных просторах. И дорога теперь пошла вдоль линии телеграфных столбов. Я глядел на эти столбы, и они мне показались длинной шеренгой живых людей. Телеграфные столбы — это мы, военные люди. Росли эти дубки в разных местах, у каждого из них, вероятно, была какая-то родня, какие-то соседи. А потом их срубили, уволокли из родного леса, поставили здесь на равном расстоянии друг от друга и связали проволокой. Так и мы: росли каждый в своей станице, в родной семье. Теперь нас собрали в одно место. Потом нас поставят в шеренгу, выровняют, крикнут «смирно!», и мы станем бессловесными и покорными, как и эти телеграфные столбы.
Сбоку дороги стояла подвода, запряженная волами. И волы, и люди терпеливо ждали, пока мы проедем. На возу сидели старик и старуха. Встреча с нашим эшелоном взволновала старуху до глубины души. Она глядела на нас и плакала. Плакала и говорила: «Я же вас багато, голубчыкы мои, дай господы, щоб вы послужылы тай назад уси вернулыся. Та вы ж и помэрзлы, мои соколыкы»... На возу возле нее лежал развязанный платок с бубликами, она брала бублики и давала их казакам.
— Не раздавай, бабка, бублики, вези их внукам, нас все равно не накормишь.
Некоторые казаки все-таки брали бублики.
Уже смеркалось, когда мы подъезжали к Екатеринодару. В городе зажигались огни. Мы долго шли пешком. Одежда наша и сапоги были забрызганы грязью. Потом остановились и оправились. Приказано было осмотреть вьюки и подтянуть подпруги. Раздалась команда «по коням, садись!»
Мы сели на лошадей. Под копытами коней зазвенела каменная мостовая.
Восемьсот лошадиных копыт, половина из которых были подкованы, ударяясь о камни мостовой производили своеобразный и гармоничный цокот: цоко-цоко, так-так, цоко-цоко, так-так. Улицы города были освещены электрическим светом. По тротуарам двигалась так называемая публика. В станицах слово «публика» не пользовалось уважением. Станичники под этим словом понимали нарядных бездельников. Много было нарядных женщин.
Мы несколько раз поворачивали то вправо, то влево. Я потерял представление, откуда мы въехали в город и в какую сторону направляемся.
Но вот огней и сутолоки стало меньше. А потом огни и вовсе исчезли. Перед нами в ночной полутьме возвышался какой-то длинный вал. Оказалось, что это железнодорожная насыпь.
Теперь наша дорога спускалась в короткий туннель, проходящий под насыпью, миновав туннель, мы очутились за городом. Через несколько минут мы въезжали через раскрытые ворота в широкий двор, обставленный кругом длинными постройками с камышовыми крышами.
(продолжение следует)
Комментариев нет:
Отправить комментарий