17-я часть
Прийма И. Я.
Мои воспоминания
(По материалам Чумаченко В.К.)
журнал «Родная Кубань»
1999 год, № 1
стр. 66-97
Мои воспоминания
На Родине
(из пережитого)
Четыре года не видел я родной страны и все скитался на далеких неприветливых чужбинах. Первый год служил я в знойной Закаспии, второй проездил в Персии, а последние два года мачеха-судьба гоняет меня по бесконечным горам враждебной нам Турции.
Надоели мне эти чужие края; много в них было перенесено невзгод и лишений, много сил было растрачено, немало горя испытано, а конца моим скитаниям не было видно. И сильно захотелось мне поехать домой, увидеть родину, за которую мы шли умирать, увидеть своих родных, которых давно не видел, побывать в родной станице, в тех дорогих и милых сердцу местах, где промелькнуло беззаботное детство, и, хоть на короткое время, забыть тяжелую действительность, развеять тоску и отдохнуть душой и телом вдали от ежечасной опасности и тревоги.
Мою просьбу об отпуске уважили. Я взял билет и, переполненный радостными ожиданиями и надеждами, отправился домой. Сердце мое радостно забилось, когда я переехал границу, и я чуть не заплакал от умиления, когда в одно прекрасное утро услышал в своей родной стране торжественный, умиротворяющий душу колокольный звон. Давно, очень давно я слышал колокольный звон и никогда в жизни он не производил на меня такого глубокого впечатления, никогда в жизни не был он мне так приятен и дорог, как в ту, важную для меня минуту. Я слушал его с жадностью, с благоговением, с трепетом; в волнах этих могучих металлических звуков мне слышался призыв к всепрощению, к примирению, к забвению... Волны этих звуков говорили мне многое, говорили, между прочим, что кончилась чужая, разоренная войной страна, что начиналась полная благоденствия Россия. Начиналась своя родная земля и свои люди.
Но я не мог понять этих людей. Все они были равнодушны к тому великому горю, что переживала наша Родина; все были охвачены, заражены стремлением к наживе. И чем дальше я отъезжал от грома орудий, от мест опасности и смерти, тем все более и более охватывало меня разочарование. Той печали и горести, того сознания опасности, которые я думал здесь увидеть, не было и следа. Все были самодовольны, беззаботны и веселы. Все торговцы легко разживались, богатели и не испытывали ни малейшего горя. И так по всему Кавказу: вместо отзывчивых граждан, глубоко опечаленных, сосредоточенно работающих на благо Родины, покорно несущих и разделяющих все тяжести войны, я увидел толпы алчных до наживы, продажных, бессовестных людей. Я увидел их самодовольные, веселые лица и блестящие огоньком жадности глаза. Они без стыда драли со всех по две кожи и с удовольствием потирали свои нечистые руки.
«Это наши, но не вполне "свои" люди», — думал я, с сокрушением в сердце глядя на бесстыдную, разноплеменную толпу, всеми силами души презирая ее и спеша доехать до Кубани.
«Там нет этого срама, — думал я, — там всего вдоволь, и не может быть такой жадности, там меньше этих сражений, — продолжал думать я, — и Кубань, как мать, не может быть веселой, не может оставаться равнодушной в такое тяжелое время».
И с какой-то боязнью в душе я подъезжал к Екатеринодару.
Но, увы!.. На Кубани было почти то же. Я с нетерпением летел в свою родную станицу, думая, что в бедной глуши заметнее и острее чувствуется общее горе. Но моя родная станица также предавалась равнодушию, апатии и пьянству. Правда, жадности к деньгам, к наживе там не было или было меньше, но беспечность, разгул и веселье были там обычными явлениями.
И страшным и диким казалось мне их безумное веселье, их холодное равнодушие, их бездействие и лень! Где же их любовь к Родине и сознание долга? Где же те отзывчивые и чуткие сердцем люди, которые присылали нам на позиции подарки и писали много хороших, задушевных, искренних слов? Где они?
Ровно недели пробыл я дома и только слышал разгульные песни молодежи, да видел шатающихся по улицам пьяных отцов. Не верилось, что эти пьяные люди — отцы тех сынов, которые умирали на чужих полях, в чужих горах за этих нехороших и жалких людей, за Родину.
И вместо спокойствия и отдыха на мою душу легла великая тяжесть. У меня как будто не стало Родины, той дорогой, милой, святой Родины, за которую я готов пожертвовать жизнью. Совсем, совсем не то я надеялся там увидеть. Я думал, что увижу Родину в печали, в слезах, в скорби, в трезвости, в молчаливой, сосредоточенной, продуктивной работе, я думал увидеть там простую, разумную, расчетливую жизнь, а нашел совсем другое, обратное.
И поехал я снова на далекую чужбину с болью в сердце и тяжелыми невеселыми мыслями в голове. Дроги, на которых я ехал до парохода, звенели и подпрыгивали, с Азовского моря дул резкий, холодный ветер, я кутался в свою дырявую бурку и дрожал от холода, а в душе было еще холоднее. Глубокие болезненные думы и неразрешимые вопросы, как назойливые мухи, осаждали мою голову, сердце сжималось от боли и ныло, а из глаз катились по лицу слезы.
— Ты чего плачешь? — спросил меня братишка, который вез меня.
— Вези меня, брат, скорее отсюда, — сказал я, — Тяжело мне видеть это равнодушие и безумное веселье, эту гордую роскошь и беспечное благополучие... Скорее в чужие края! В дикие горы, к своим боевым товарищам! Там мне, брат, будет легче, чем здесь, на родине, там мы все одинаково голы и равны! Там моя изорванная черкеска и истоптанные сапоги ни у кого не вызовут насмешливой улыбки!
Я не мог удержать нахлынувших слез и дал им волю. Заплакал и мой братишка и стал сильнее погонять худых лошадок.
И скоро скрылась из виду благоденствующая и всем изобилующая Кубань, и снова застучали колеса вагонов о рельсовые соединения, и мчался я к своим оборванным товарищам и думал бесконечные печальные думы свои.
Я чувствовал себя обиженным. Мне было очень больно и обидно потому, что те, за благополучие которых лилась кровь, или предавались приятному бездействию и лени, или беззаконно разживались, или беззаботно пьянствовали и совсем не думали о том, как велики те страдания, те муки, то горе, которые переносятся людьми, защищавшими их своим телом. Они, казалось, не думали, как много крови лилось из-за их благополучия и покоя.
Неужели они, сытые и довольные, ничего этого не знают? Неужели и такого великого горя, как эта война, недостаточно, чтобы разбудить их? Боже Праведный, вразуми их!
И. Ахтанизовский
15 октября 1916 г.
(продолжение следует)
Прийма И. Я.
Мои воспоминания
(По материалам Чумаченко В.К.)
журнал «Родная Кубань»
1999 год, № 1
стр. 66-97
Мои воспоминания
На Родине
(из пережитого)
Четыре года не видел я родной страны и все скитался на далеких неприветливых чужбинах. Первый год служил я в знойной Закаспии, второй проездил в Персии, а последние два года мачеха-судьба гоняет меня по бесконечным горам враждебной нам Турции.
Надоели мне эти чужие края; много в них было перенесено невзгод и лишений, много сил было растрачено, немало горя испытано, а конца моим скитаниям не было видно. И сильно захотелось мне поехать домой, увидеть родину, за которую мы шли умирать, увидеть своих родных, которых давно не видел, побывать в родной станице, в тех дорогих и милых сердцу местах, где промелькнуло беззаботное детство, и, хоть на короткое время, забыть тяжелую действительность, развеять тоску и отдохнуть душой и телом вдали от ежечасной опасности и тревоги.
Мою просьбу об отпуске уважили. Я взял билет и, переполненный радостными ожиданиями и надеждами, отправился домой. Сердце мое радостно забилось, когда я переехал границу, и я чуть не заплакал от умиления, когда в одно прекрасное утро услышал в своей родной стране торжественный, умиротворяющий душу колокольный звон. Давно, очень давно я слышал колокольный звон и никогда в жизни он не производил на меня такого глубокого впечатления, никогда в жизни не был он мне так приятен и дорог, как в ту, важную для меня минуту. Я слушал его с жадностью, с благоговением, с трепетом; в волнах этих могучих металлических звуков мне слышался призыв к всепрощению, к примирению, к забвению... Волны этих звуков говорили мне многое, говорили, между прочим, что кончилась чужая, разоренная войной страна, что начиналась полная благоденствия Россия. Начиналась своя родная земля и свои люди.
Но я не мог понять этих людей. Все они были равнодушны к тому великому горю, что переживала наша Родина; все были охвачены, заражены стремлением к наживе. И чем дальше я отъезжал от грома орудий, от мест опасности и смерти, тем все более и более охватывало меня разочарование. Той печали и горести, того сознания опасности, которые я думал здесь увидеть, не было и следа. Все были самодовольны, беззаботны и веселы. Все торговцы легко разживались, богатели и не испытывали ни малейшего горя. И так по всему Кавказу: вместо отзывчивых граждан, глубоко опечаленных, сосредоточенно работающих на благо Родины, покорно несущих и разделяющих все тяжести войны, я увидел толпы алчных до наживы, продажных, бессовестных людей. Я увидел их самодовольные, веселые лица и блестящие огоньком жадности глаза. Они без стыда драли со всех по две кожи и с удовольствием потирали свои нечистые руки.
«Это наши, но не вполне "свои" люди», — думал я, с сокрушением в сердце глядя на бесстыдную, разноплеменную толпу, всеми силами души презирая ее и спеша доехать до Кубани.
«Там нет этого срама, — думал я, — там всего вдоволь, и не может быть такой жадности, там меньше этих сражений, — продолжал думать я, — и Кубань, как мать, не может быть веселой, не может оставаться равнодушной в такое тяжелое время».
И с какой-то боязнью в душе я подъезжал к Екатеринодару.
Но, увы!.. На Кубани было почти то же. Я с нетерпением летел в свою родную станицу, думая, что в бедной глуши заметнее и острее чувствуется общее горе. Но моя родная станица также предавалась равнодушию, апатии и пьянству. Правда, жадности к деньгам, к наживе там не было или было меньше, но беспечность, разгул и веселье были там обычными явлениями.
И страшным и диким казалось мне их безумное веселье, их холодное равнодушие, их бездействие и лень! Где же их любовь к Родине и сознание долга? Где же те отзывчивые и чуткие сердцем люди, которые присылали нам на позиции подарки и писали много хороших, задушевных, искренних слов? Где они?
Ровно недели пробыл я дома и только слышал разгульные песни молодежи, да видел шатающихся по улицам пьяных отцов. Не верилось, что эти пьяные люди — отцы тех сынов, которые умирали на чужих полях, в чужих горах за этих нехороших и жалких людей, за Родину.
И вместо спокойствия и отдыха на мою душу легла великая тяжесть. У меня как будто не стало Родины, той дорогой, милой, святой Родины, за которую я готов пожертвовать жизнью. Совсем, совсем не то я надеялся там увидеть. Я думал, что увижу Родину в печали, в слезах, в скорби, в трезвости, в молчаливой, сосредоточенной, продуктивной работе, я думал увидеть там простую, разумную, расчетливую жизнь, а нашел совсем другое, обратное.
И поехал я снова на далекую чужбину с болью в сердце и тяжелыми невеселыми мыслями в голове. Дроги, на которых я ехал до парохода, звенели и подпрыгивали, с Азовского моря дул резкий, холодный ветер, я кутался в свою дырявую бурку и дрожал от холода, а в душе было еще холоднее. Глубокие болезненные думы и неразрешимые вопросы, как назойливые мухи, осаждали мою голову, сердце сжималось от боли и ныло, а из глаз катились по лицу слезы.
— Ты чего плачешь? — спросил меня братишка, который вез меня.
— Вези меня, брат, скорее отсюда, — сказал я, — Тяжело мне видеть это равнодушие и безумное веселье, эту гордую роскошь и беспечное благополучие... Скорее в чужие края! В дикие горы, к своим боевым товарищам! Там мне, брат, будет легче, чем здесь, на родине, там мы все одинаково голы и равны! Там моя изорванная черкеска и истоптанные сапоги ни у кого не вызовут насмешливой улыбки!
Я не мог удержать нахлынувших слез и дал им волю. Заплакал и мой братишка и стал сильнее погонять худых лошадок.
И скоро скрылась из виду благоденствующая и всем изобилующая Кубань, и снова застучали колеса вагонов о рельсовые соединения, и мчался я к своим оборванным товарищам и думал бесконечные печальные думы свои.
Я чувствовал себя обиженным. Мне было очень больно и обидно потому, что те, за благополучие которых лилась кровь, или предавались приятному бездействию и лени, или беззаконно разживались, или беззаботно пьянствовали и совсем не думали о том, как велики те страдания, те муки, то горе, которые переносятся людьми, защищавшими их своим телом. Они, казалось, не думали, как много крови лилось из-за их благополучия и покоя.
Неужели они, сытые и довольные, ничего этого не знают? Неужели и такого великого горя, как эта война, недостаточно, чтобы разбудить их? Боже Праведный, вразуми их!
И. Ахтанизовский
15 октября 1916 г.
(продолжение следует)
Комментариев нет:
Отправить комментарий