Любовь Самсонова

Путь

(поэма)

I

Ни шляха, ни тропки... Сухая трава 

Ложится бескрайною степью.

От знойного солнца болит голова 

И руки повисли, как плети.

Исколоты ноги сухим чабрецом.

Испить бы хоть каплю водицы...

Шел соколом с Дону, приду — чернецом, — 

Суха ты родная землица!

Полынною горечью вскормлена ты,

Кровавые росы вспоили цветы. —

Где сочные травы, кустарник, деревья?!

Кто степь истоптал, отправляясь в кочевья?

Иду столько дней: на пути ни станицы, —

Лишь зверь осторожный, да птиц вереницы. 

Упасть бы в глубокий покоящий сон;

В ушах погребальный, размеренный звон:

Над жизнью ненужной, над стынущей кровью, 

Над мертвым Степаном, убитым за волю,

Над матушкой старой, над малым братишкой, 

Над робкой женою, ребенком сынишкой,

Над горьким позором седого отца,

За сына испившего чашу конца.

А мне — четки в руки, клобук чернеца,

Да рваные ноздри, — не смыть клеймеца!

Как, Боже, предстанем пред Страшным Судом: 

Один четвертован, другой обезглавлен...

Как, Боже, простремся пред Свышним Отцом, 

Как силу Господню и Правду восславим?!

Кто девичьи слезы, мой Боже сокроет,

Кто руки, покрытые кровью, омоет,

Кто скажет: мы злобы и месть не таим,

Мы только покоя, покоя хотим?!

Пустеет, пустеет родная земля, —

Одни заплатили за вольность душою,

Другие склонили колени, стеная,

А третьих по миру пустили с сумою...

II

А воля, раздольная воля жила;

А воля степными цветами цвела;

Задорная сила сшибалась плечом;

И пика не гнулась под барским мечом;

И весла дробили зеркальную гладь,

И силушки некуда было девать...

И спину согнула боярская стольница,

И вширь разлеглася Степанова Вольница; 

Крушила, разила людская волна, —

Все ж воля казацкая, — воля была!

— Сбиралися с юга, бежали с востока,

Звенела ночами степная земля;

Горела кострами сухая осока 

На волжские дым нанося берега.

Дрожали окрест степовые народцы:

Послушно несли Атаману Ясак;

Их робкие жены, сойдясь у колодца,

С опаской шептали друг другу — „казак!“

Он в робкую стайку врывался наметом,

Хватал постройнее какую в седло 

И мчалися тени бесшумным полетом,

В испуге прикрывши чадрою лицо.

И в прах рассыпалася звонкая глина,

И крик одинокий ловила лишь ночь,

И никли к земле под копытом полыни,

И мать не искала пропавшую дочь...

Плыли величавые, гордые струги;

Хвалынское море кидало волной;

И встали пред Шахом Степановы други 

Железною вольница встала стеной!

Вернулись, везли драгоценные ткани,

Везли изумруды, топаз, жемчуга;

И сам Атаман был богаче всех данью, — 

Дороже камней бирюзовых княжна!

Сомкнулись над нею могилою воды.

Степану дороже утехи — свобода...

Как вольный орел Атаман к небу взвился,

Да скоро потом ниже туч опустился!

Сломали Степану железную волю,

Сломали сафьянным, цветным ичигом 

Его покаяние кровью омыли,

Ласкали треххвостым московским кнутом... 

Рекою казацкая кровь потекла 

А все-таки волюшка, воля была!

III

Хутор пустынный, сожженный курень, 

Срубленный тополь, разбитый плетень,

Ветер уныло над пустошью свищет,

Плачет надорванным стоном:

Горсть обугленной земли с пепелища —

Все, что осталось от дома...

Пепел отцовский мне в сердце стучится,

Сердце кровавой росою сочится...

Кто же детишкам даст корочку хлеба,

Кто же подставит за них буре грудь?

Синим шатром запрокинулось небо —

Путь мой далекий, неведомый путь...

Плетусь бездорожием, беглый расстрига,

Бегу от обители, кротких отцов,

Бегу от ярма насильного пострига,

От четок игумена, от чтенья святцов...

Какие грехи мне замаливать, Боже,

Какое проклятье несу на плечах?!

За то ли, что Воля была мне дороже 

Сиденья на царских дареных хлебах?

IV

Виясь, бежит по травам путь,

Теряясь в необзорной дали,

Ползет в глаза седая муть,

И сердце биться уж устало...

Струят сухие травы горький вздох,

Из тощих кустиков глядится жутко нежить,

Мне б лечь на мягкий, влажный мох,

Мне б веки тяжкие в спокойной дреме смежить... 

Во сне увидеть лик Христа,

Забыть о том, что люди звери 

И путь Голгофы, путь Креста 

Восславить, трепетно поверя.

Простить потери и позор,

Прильнуть, очистясь, к ризам Божьим 

И обратить окрепший взор, —

Во мглу пустынных бездорожий.

Твоей незримою тропой 

Последовать, Исусе Сладкий, 

Где травы под твоей стопой — 

Касались ног твоих украдкой; 

Где цвет лазоревый поник, 

Твою святыню славословя,

Где гроздья робких повилик 

Сплели ковер тебе лиловый...

И вдалеке узреть сиянье 

Твоих надоблачных палат,

И пасть с слезами покаянья 

У звездных, скитских, Божьих врат...

календарь-альманах «Вольное Казачество» 

на 1930 год

стр. 49-50