2-я часть
(окончание)
Вадим Курганский
Как умирает атаман
(Посвящается светлой памяти М. А. Караулова)
Дверь распахнулась, из коридора, с винтовкой ворвался рослый казак:
— Господин атаман! Да что же это! Михаил Александрович!
Удивленно повернул спокойное, веснушчатое лицо атаман:
— Белоусов, вы почему здесь? Отчего не с конвоем?
— Я... Да Господь с вами! Что б я ушел, а вас, стало быть, тут покинул? Да что вы!
Караулов шагнул вперед, крепко сжал руку казака, обнял. Владимир судорожно заломил руки. Послышались новые удары — ломились в дверцы вагона.
— Заперто? Ах, св... казачья! Да, чаво смотришь, товаришши, — стреляй! Пуля наскрозь проймет!
Толпа отхлынула. Зловеще защелкали в сразу воцарившейся тишине затворы.
— Хамы! — выкрикнул, кидаясь к окну, Белоусов. Ах, шпана проклятая. Ваньки толсторожие, лапотники!
— Михаил! — отчаянным воплем вырвалось из груди Владимира.
Караулов порывисто обнял брата. Крепко-крепко поцеловал в губы и на момент острая жалость, стремление жить мелькнули в душе и тотчас же исчезли — ни шагу назад!
Владимир, с искаженным лицом, тянул из кобуры револьвер. Снаружи прозвучал выстрел, пуля щелкнула в обшивку вагона и, вслед за тем беспрерывный грохот выстрелов слился с усиливающимся ревом толпы.
Белоусов, не переставая ругаться, отстреливался, едва успевая перезаряжать винтовку... Владимир, разрядив один револьвер, вытащил из кармана второй и, не целясь, стрелял в окна, закусив губу, с дикими блуждающими глазами.
Атаман спокойно набил потухшую трубку, чиркнул спичкой и, пуская клубы дыма, подошел к разбитому окну и облокотился на раму.
Колыхались искаженные, кровожадные лица, дымились стволы винтовок... Пули назойливо щелкали в стенки, проходя насквозь и жалобно свистя в вагоне...
Когда в четырехугольнике окна вырисовалась плотная фигура с трубкой в зубах, рев еще усилился, выстрелы затрещали чаще.
— Да скройся же, спрячься, по крайней мере! — отчаянно крикнул Владимир, хватая брата за руку.
Властным, повелительным жестом отстранил его.
— Пусть видит эта св... как умирает терский атаман!
Властно, повелительно прозвучал стальной голос:
— Проклятые!
Владимир судорожно заметался по салону, опрокидывая стулья, разрывая на груди черкеску...
Презрительная усмешка лежала на губах атамана. Впереди, в тумане, — озверелые лица, опьяненные запахом крови, в ушах свит пуль, ругань, выкрики...
«Так вот где конец жизни — в степи, на маленькой станции, среди родимого края, под пьяные выкрики озверелой банды...»
На момент в душе острым жалом скользнуло сожаление, что отпустил конвой...
«Эх, ударить, ударить бы по-казачьи, в шашки, на этот сброд... Разбежалась бы при первом столкновении трусливая банда...»
Грузно навалилось что-то на пол рядом... Что это? Неужели ж это Володя, жизнерадостный Володя?
И вдруг, что-то резко толкнуло в грудь... Пошатнулся, судорожно цепляясь за раму, чтобы не упасть...
В пальцы врезались острые осколки стекла — должно быть больно — но отчего же нет боли? Отчего так кружится голова, туман застилает глаза... туман... огненные круги, искаженные лица и кровь... много крови...
Тяжело рухнуло на пол безжизненное тело атамана, рядом с трупом Владимира... Разметались по сторонам казачьи руки, загнутая трубка вывалилась из разжавшихся зубов...
Долго еще стреляли разъяренные солдаты, все больше пьянея от запаха крови и пороха, в замолкший, страшный вагон... И только когда вышли патроны, кто-то хрипло закричал: «Товаришши, на штурму! Ура!» И толпа с оглушительным воем хлынула к вагону...
Затрещали и вылетели железные двери; тесня, толкая друг друга, ворвались внутрь, забивая узкий коридор и скоро одно за другим вылетели в окно три безжизненных, страшных тела... С радостным ревом набросилась на окровавленные трупы толпа, в каком-то диком упоении сладострастного бешенства швыряя из стороны в сторону, разрывая на куски, топча ногами...
Богохульственная, отвратительная ругань, хриплые вопли, какое-то завывание слились в один общий, страшный гул...
А в полуверсте от станицы, приближаясь к ней по вязкой дороге, во весь карьер неслась казачья сотня... Бряцали винтовки, бились шашки о бока лошадей, брызги летели из-под копыт... В тумане все яснее вырисовывались строения станции, мелькали нагайки, храпели, напрягая все силы, кони... Ближе, ближе... Судорожно сжимали руки рукоятки шашек, свистели нагайки — скорее!
С размаху врезался в толпу первый налетевший конь... За ним, тщетно пытаясь сдержать бег, клином ворвались и остальные... С воплями ужаса, проклятиями и ругательствами раздвинулась толпа, и открылся страшный, забрызганный кровью, в решето превратившийся вагон и три окровавленных человекоподобных бесформенных тела около него...
Сдержанный вздох ужаса вырвался из сотен грудей, мозолистые руки сжимали папахи, клали кресты... Ветер трепал густые волосы, туман, колыхаясь, полз по степи... Было холодно... Туманный зимний день догорал...
(окончание)
25 января 1929 года
журнал «Вольное Казачество»
№ 28
стр. 2-3
Википедия о Михаиле Караулове
(окончание)
Вадим Курганский
Как умирает атаман
(Посвящается светлой памяти М. А. Караулова)
Дверь распахнулась, из коридора, с винтовкой ворвался рослый казак:
— Господин атаман! Да что же это! Михаил Александрович!
Удивленно повернул спокойное, веснушчатое лицо атаман:
— Белоусов, вы почему здесь? Отчего не с конвоем?
— Я... Да Господь с вами! Что б я ушел, а вас, стало быть, тут покинул? Да что вы!
Караулов шагнул вперед, крепко сжал руку казака, обнял. Владимир судорожно заломил руки. Послышались новые удары — ломились в дверцы вагона.
— Заперто? Ах, св... казачья! Да, чаво смотришь, товаришши, — стреляй! Пуля наскрозь проймет!
Толпа отхлынула. Зловеще защелкали в сразу воцарившейся тишине затворы.
— Хамы! — выкрикнул, кидаясь к окну, Белоусов. Ах, шпана проклятая. Ваньки толсторожие, лапотники!
— Михаил! — отчаянным воплем вырвалось из груди Владимира.
Караулов порывисто обнял брата. Крепко-крепко поцеловал в губы и на момент острая жалость, стремление жить мелькнули в душе и тотчас же исчезли — ни шагу назад!
Владимир, с искаженным лицом, тянул из кобуры револьвер. Снаружи прозвучал выстрел, пуля щелкнула в обшивку вагона и, вслед за тем беспрерывный грохот выстрелов слился с усиливающимся ревом толпы.
Белоусов, не переставая ругаться, отстреливался, едва успевая перезаряжать винтовку... Владимир, разрядив один револьвер, вытащил из кармана второй и, не целясь, стрелял в окна, закусив губу, с дикими блуждающими глазами.
Атаман спокойно набил потухшую трубку, чиркнул спичкой и, пуская клубы дыма, подошел к разбитому окну и облокотился на раму.
Колыхались искаженные, кровожадные лица, дымились стволы винтовок... Пули назойливо щелкали в стенки, проходя насквозь и жалобно свистя в вагоне...
Когда в четырехугольнике окна вырисовалась плотная фигура с трубкой в зубах, рев еще усилился, выстрелы затрещали чаще.
— Да скройся же, спрячься, по крайней мере! — отчаянно крикнул Владимир, хватая брата за руку.
Властным, повелительным жестом отстранил его.
— Пусть видит эта св... как умирает терский атаман!
Властно, повелительно прозвучал стальной голос:
— Проклятые!
Владимир судорожно заметался по салону, опрокидывая стулья, разрывая на груди черкеску...
Презрительная усмешка лежала на губах атамана. Впереди, в тумане, — озверелые лица, опьяненные запахом крови, в ушах свит пуль, ругань, выкрики...
«Так вот где конец жизни — в степи, на маленькой станции, среди родимого края, под пьяные выкрики озверелой банды...»
На момент в душе острым жалом скользнуло сожаление, что отпустил конвой...
«Эх, ударить, ударить бы по-казачьи, в шашки, на этот сброд... Разбежалась бы при первом столкновении трусливая банда...»
Грузно навалилось что-то на пол рядом... Что это? Неужели ж это Володя, жизнерадостный Володя?
И вдруг, что-то резко толкнуло в грудь... Пошатнулся, судорожно цепляясь за раму, чтобы не упасть...
В пальцы врезались острые осколки стекла — должно быть больно — но отчего же нет боли? Отчего так кружится голова, туман застилает глаза... туман... огненные круги, искаженные лица и кровь... много крови...
Тяжело рухнуло на пол безжизненное тело атамана, рядом с трупом Владимира... Разметались по сторонам казачьи руки, загнутая трубка вывалилась из разжавшихся зубов...
Долго еще стреляли разъяренные солдаты, все больше пьянея от запаха крови и пороха, в замолкший, страшный вагон... И только когда вышли патроны, кто-то хрипло закричал: «Товаришши, на штурму! Ура!» И толпа с оглушительным воем хлынула к вагону...
Затрещали и вылетели железные двери; тесня, толкая друг друга, ворвались внутрь, забивая узкий коридор и скоро одно за другим вылетели в окно три безжизненных, страшных тела... С радостным ревом набросилась на окровавленные трупы толпа, в каком-то диком упоении сладострастного бешенства швыряя из стороны в сторону, разрывая на куски, топча ногами...
Богохульственная, отвратительная ругань, хриплые вопли, какое-то завывание слились в один общий, страшный гул...
А в полуверсте от станицы, приближаясь к ней по вязкой дороге, во весь карьер неслась казачья сотня... Бряцали винтовки, бились шашки о бока лошадей, брызги летели из-под копыт... В тумане все яснее вырисовывались строения станции, мелькали нагайки, храпели, напрягая все силы, кони... Ближе, ближе... Судорожно сжимали руки рукоятки шашек, свистели нагайки — скорее!
С размаху врезался в толпу первый налетевший конь... За ним, тщетно пытаясь сдержать бег, клином ворвались и остальные... С воплями ужаса, проклятиями и ругательствами раздвинулась толпа, и открылся страшный, забрызганный кровью, в решето превратившийся вагон и три окровавленных человекоподобных бесформенных тела около него...
Сдержанный вздох ужаса вырвался из сотен грудей, мозолистые руки сжимали папахи, клали кресты... Ветер трепал густые волосы, туман, колыхаясь, полз по степи... Было холодно... Туманный зимний день догорал...
(окончание)
25 января 1929 года
журнал «Вольное Казачество»
№ 28
стр. 2-3
Википедия о Михаиле Караулове
Комментариев нет:
Отправить комментарий