(окончание)
8-я часть
Владимир Куртин
Никанор Петрович Гур
В резервно-батальонной канцелярии, среди ворохов исписанной и разграфленной бумаги, за столом, заваленным бумагами, сидел маленький генерал в серой черкеске, серой шапке и, смотря из-под очков, подписывал исписанные и разграфленные бумаги.
— Ваше Превосходительство! — доложил хорунжий о своем с Гуром прибытии.
Генерал мотнул головой, отчего очки сами собой уселись на самый кончик носа.
— Андрей Иванович? Да вить это ты? — радостно закричал Гур. — Вить вот где пришлось встретиться?
Генерал пыхнул два-три раза в подстриженные, твердые усы, поморгал глазами.
— Гур?
— Так точно... Темижбекский!
Генерал шустро вышел из-за стола. Поцеловались. Но, глянув на хорунжего, генерал спохватился и принял строго официальный тон:
— Адъютант! — крикнул генерал, опять скрывшись за стол.
Из соседней комнаты вышел сотник.
— Заведите вот этих... — И опять начал подписывать бумаги.
Гур помялся с ноги на ногу.
— Ваше Превосходительство! А где бы я сынов мог найти?
— На фронте они... Иди, Гур, после поговорим.
— Счастливо оставаться, Андрей Ив... Ваше Превосходительство!
* * *
Настроение, в котором находилась тогда Феодосия, было похоже на настроение не азартного игрока, в пух и прах проигравшегося к концу партии. Такой игрок еще сидит за столом смотрит в карты, тасует, принимает, но нервы его в игре уже не принимают участия. Он зевает, ерзает на стуле... Страсть, вызванная игрой, остыла и к выигрышу и к проигрышу. Усталыми, безучастными глазами смотрит он за междоусобной борьбой остальных партнеров, которая для него, лично, уже окончена. Уходить он не думает, потому что и он партнер, но знает, что когда игроки встанут, он первым выйдет в двери.
Гур инстинктом волевой, активной натуры сразу почувствовал это настроение и навострил уши. Он увидал, что феодосийские, вольные и невольные «обыватели» или «пребыватели» в борьбе двух партнеров — Врангеля и большевиков — чувствуют себя уже «сбоку — припеку» и хоть еще и проигрывают свою, казачью кровь на фронте, но на этот свой последний проигрыш смотрят, как игрок, проигравший тысячи, смотрит на свои последние копейки. С оставшимся «капиталом» продолжать азартную игру — бесполезно.
Он обошел все интендантства и вещевые склады, требуя обмундирования, ибо обносился в горах так же, как и хорунжий, когда отрекомендовался ему Робинзоном. Но, нигде ничего не получил. Подступы к легальным штанам и френчам были забаррикадированы грудами исписанной и разграфленной бумаги, которую кто-то должен был завести, провести, подписать, доложить, подтвердить, утвердить и т. д., и т. д.
Потом Гур узнал, что бутылка спиртяги пробивает даже окованные особыми приказами ворота, что порожний холщевый мешок имеет большую ценность, чем такой, набитый «врангелевскими деньгами» и что последняя лодчонка в Феодосии надежнее официально неприступных укреплений на перешейке.
В городе уже чувствовалась тяга к пристани, поближе к пароходам, и Гур, вначале было решивший идти к сыновьям на фронт, начал нетерпеливо поджидать их к себе, в Феодосию. Гур чувствовал (а чувство это было общее у всех казаков, с которыми он жил в Феодосии), что сейчас для казаков несравненно выгоднее и целесообразнее сохранить голую жизнь всех, находящихся в Крыму казаков, уйдя на время из Крыма хоть к черту на рога, чем потерять даже одного молодого бойца хотя бы и в «блестящем» бою по эту или по ту сторону Перекопа. И потому эвакуация его нисколько не удивляла своей «неожиданностью». А когда к пристани конфузно потянулись первые, наиболее осведомленные чины и чиновницы тыловых учреждений, Гур, сделав несколько прощальных визитов вещевым и пищевым складам, спустился в темный трюм «Владимира». Позаботился, конечно, и о сыновьях.
И не ошибся. В эту же ночь к пароходу подошли первые конные группы. А на рассвете среди спешившихся, расседлавших коней казаков Гур увидал своих сыновей — Петра и Стешку.
— Ребята! Стешка! Петро! — закричал он с высокого носа «Владимира», вне себя от радости... — Ребята, сюда!
Спустил канат, втащил сперва седла, а потом по тому же канату на пароход вскарабкались Стешка и Петро.
— Вить, нашел-таки! — Плачет Гур, целуя и обнимая сыновей. — А теперь уже дудки... Вместе на Кубань пойдем... Всего отведали... Крым и рым прошли...
— Эх, папаша (смотрят ребята через борт)... Сколь наших останется..., а сзади еще сколько... Пропали казаки!
Тоскливо, страшно гукнул пароход. Задрожал. Накренился. Отплыл. Охнула пристань. Заметались казаки. Закричали. Защелкали выстрелы....
— Да что ж это? Ой, Боже!
— Прощайте, братцы! — С плачем крикнули казаки с палубы.
— А... а! Боже мий!
«Владимир» отплыл на рейд.
Эпилог и начало
В 193.. году в один жаркий летний полдень около «поштанске станице» богатого сремского села остановился почтовый автобус. Кондуктор понес «пошту», а шофер озабоченно посмотрев под крышку мотора, заявил пассажирам:
«Целых полчаса можете гулять по селу. Или пить вино, кому как угодно».
Пассажиры, довольные, что могут вылезти из душного автобуса и выпить прекрасного «хрушкогорца», не протестовали против долгой остановки и разошлись кто куда.
Один «путник», средних лет человек, видимо не из сремских мест направился к сельскому кладбищу, которое зеленым оазисом приятно выделялось среди ровной, желтой степи. Придя туда, он рассеянно, с равнодушием случайного прохожего, смотрел на памятники, кресты, цветы на могилах... Вдруг стал. Скинул шляпу.
— Вот судьба! — тихо, задумчиво прошептал он и, подойдя к белому памятнику в форме невысокого обелиска, прочитал:
«Никанор Петрович Гур. Казак станицы Темижбекской».
Опустился на колени. Долго стоял так. Перекрестился. Поцеловал маленькую эмалированную фотографию... Надел шляпу и грустно пошел назад.
Мотор еще не был готов и путник, от нечего делать, остановился перед колодцем с высоким журавлем, все еще под впечатлением от только что виденного памятника казаку, так далеко умершему от родной станицы... Мальчик, лет 10 - 11, ловко орудуя «журавлем», поил пару крепких «пингальских» коней. Кони фыркали, чесали один о другого искусанные оводами губы, дергались, а мальчик, левой рукой умело перебирая поводья, а правой поддерживая ведро, успокаивал их на певучем сремском диалекте.
— Како се зовешь, мали? — приветливо улыбнувшись, спросил путник.
Мальчик вскинул голову и бойко, четко ответил:
— Никанор Петрович Гур, казак станицы Темижбекской.
— Что? — согнулся от неожиданности путник.
— А кто тебе вот тот... там? — кивнул он в сторону кладбища.
— Мой дедушка — Никанор Петрович Гур, казак станицы Темижбекской!
— Но, но, ви! — закричал он на коней, накинул на одного уздечку и вмиг вскарабкался.
— З богом, господине! — С места зарысил по пыльной дороге...
— Никанор Петрович Гур умер... Да здравствует Никанор Петрович Гур! — весело крикнул хорунжий и, не ожидая приглашения шофера, бодрым шагом пошел к автобусу...
(окончание)
сентябрь 1936 года
журнал «Вольное Казачество»
№ 205
стр. 1-8
8-я часть
Владимир Куртин
Никанор Петрович Гур
В резервно-батальонной канцелярии, среди ворохов исписанной и разграфленной бумаги, за столом, заваленным бумагами, сидел маленький генерал в серой черкеске, серой шапке и, смотря из-под очков, подписывал исписанные и разграфленные бумаги.
— Ваше Превосходительство! — доложил хорунжий о своем с Гуром прибытии.
Генерал мотнул головой, отчего очки сами собой уселись на самый кончик носа.
— Андрей Иванович? Да вить это ты? — радостно закричал Гур. — Вить вот где пришлось встретиться?
Генерал пыхнул два-три раза в подстриженные, твердые усы, поморгал глазами.
— Гур?
— Так точно... Темижбекский!
Генерал шустро вышел из-за стола. Поцеловались. Но, глянув на хорунжего, генерал спохватился и принял строго официальный тон:
— Адъютант! — крикнул генерал, опять скрывшись за стол.
Из соседней комнаты вышел сотник.
— Заведите вот этих... — И опять начал подписывать бумаги.
Гур помялся с ноги на ногу.
— Ваше Превосходительство! А где бы я сынов мог найти?
— На фронте они... Иди, Гур, после поговорим.
— Счастливо оставаться, Андрей Ив... Ваше Превосходительство!
* * *
Настроение, в котором находилась тогда Феодосия, было похоже на настроение не азартного игрока, в пух и прах проигравшегося к концу партии. Такой игрок еще сидит за столом смотрит в карты, тасует, принимает, но нервы его в игре уже не принимают участия. Он зевает, ерзает на стуле... Страсть, вызванная игрой, остыла и к выигрышу и к проигрышу. Усталыми, безучастными глазами смотрит он за междоусобной борьбой остальных партнеров, которая для него, лично, уже окончена. Уходить он не думает, потому что и он партнер, но знает, что когда игроки встанут, он первым выйдет в двери.
Гур инстинктом волевой, активной натуры сразу почувствовал это настроение и навострил уши. Он увидал, что феодосийские, вольные и невольные «обыватели» или «пребыватели» в борьбе двух партнеров — Врангеля и большевиков — чувствуют себя уже «сбоку — припеку» и хоть еще и проигрывают свою, казачью кровь на фронте, но на этот свой последний проигрыш смотрят, как игрок, проигравший тысячи, смотрит на свои последние копейки. С оставшимся «капиталом» продолжать азартную игру — бесполезно.
Он обошел все интендантства и вещевые склады, требуя обмундирования, ибо обносился в горах так же, как и хорунжий, когда отрекомендовался ему Робинзоном. Но, нигде ничего не получил. Подступы к легальным штанам и френчам были забаррикадированы грудами исписанной и разграфленной бумаги, которую кто-то должен был завести, провести, подписать, доложить, подтвердить, утвердить и т. д., и т. д.
Потом Гур узнал, что бутылка спиртяги пробивает даже окованные особыми приказами ворота, что порожний холщевый мешок имеет большую ценность, чем такой, набитый «врангелевскими деньгами» и что последняя лодчонка в Феодосии надежнее официально неприступных укреплений на перешейке.
В городе уже чувствовалась тяга к пристани, поближе к пароходам, и Гур, вначале было решивший идти к сыновьям на фронт, начал нетерпеливо поджидать их к себе, в Феодосию. Гур чувствовал (а чувство это было общее у всех казаков, с которыми он жил в Феодосии), что сейчас для казаков несравненно выгоднее и целесообразнее сохранить голую жизнь всех, находящихся в Крыму казаков, уйдя на время из Крыма хоть к черту на рога, чем потерять даже одного молодого бойца хотя бы и в «блестящем» бою по эту или по ту сторону Перекопа. И потому эвакуация его нисколько не удивляла своей «неожиданностью». А когда к пристани конфузно потянулись первые, наиболее осведомленные чины и чиновницы тыловых учреждений, Гур, сделав несколько прощальных визитов вещевым и пищевым складам, спустился в темный трюм «Владимира». Позаботился, конечно, и о сыновьях.
И не ошибся. В эту же ночь к пароходу подошли первые конные группы. А на рассвете среди спешившихся, расседлавших коней казаков Гур увидал своих сыновей — Петра и Стешку.
— Ребята! Стешка! Петро! — закричал он с высокого носа «Владимира», вне себя от радости... — Ребята, сюда!
Спустил канат, втащил сперва седла, а потом по тому же канату на пароход вскарабкались Стешка и Петро.
— Вить, нашел-таки! — Плачет Гур, целуя и обнимая сыновей. — А теперь уже дудки... Вместе на Кубань пойдем... Всего отведали... Крым и рым прошли...
— Эх, папаша (смотрят ребята через борт)... Сколь наших останется..., а сзади еще сколько... Пропали казаки!
Тоскливо, страшно гукнул пароход. Задрожал. Накренился. Отплыл. Охнула пристань. Заметались казаки. Закричали. Защелкали выстрелы....
— Да что ж это? Ой, Боже!
— Прощайте, братцы! — С плачем крикнули казаки с палубы.
— А... а! Боже мий!
«Владимир» отплыл на рейд.
Эпилог и начало
В 193.. году в один жаркий летний полдень около «поштанске станице» богатого сремского села остановился почтовый автобус. Кондуктор понес «пошту», а шофер озабоченно посмотрев под крышку мотора, заявил пассажирам:
«Целых полчаса можете гулять по селу. Или пить вино, кому как угодно».
Пассажиры, довольные, что могут вылезти из душного автобуса и выпить прекрасного «хрушкогорца», не протестовали против долгой остановки и разошлись кто куда.
Один «путник», средних лет человек, видимо не из сремских мест направился к сельскому кладбищу, которое зеленым оазисом приятно выделялось среди ровной, желтой степи. Придя туда, он рассеянно, с равнодушием случайного прохожего, смотрел на памятники, кресты, цветы на могилах... Вдруг стал. Скинул шляпу.
— Вот судьба! — тихо, задумчиво прошептал он и, подойдя к белому памятнику в форме невысокого обелиска, прочитал:
«Никанор Петрович Гур. Казак станицы Темижбекской».
Опустился на колени. Долго стоял так. Перекрестился. Поцеловал маленькую эмалированную фотографию... Надел шляпу и грустно пошел назад.
Мотор еще не был готов и путник, от нечего делать, остановился перед колодцем с высоким журавлем, все еще под впечатлением от только что виденного памятника казаку, так далеко умершему от родной станицы... Мальчик, лет 10 - 11, ловко орудуя «журавлем», поил пару крепких «пингальских» коней. Кони фыркали, чесали один о другого искусанные оводами губы, дергались, а мальчик, левой рукой умело перебирая поводья, а правой поддерживая ведро, успокаивал их на певучем сремском диалекте.
— Како се зовешь, мали? — приветливо улыбнувшись, спросил путник.
Мальчик вскинул голову и бойко, четко ответил:
— Никанор Петрович Гур, казак станицы Темижбекской.
— Что? — согнулся от неожиданности путник.
— А кто тебе вот тот... там? — кивнул он в сторону кладбища.
— Мой дедушка — Никанор Петрович Гур, казак станицы Темижбекской!
— Но, но, ви! — закричал он на коней, накинул на одного уздечку и вмиг вскарабкался.
— З богом, господине! — С места зарысил по пыльной дороге...
— Никанор Петрович Гур умер... Да здравствует Никанор Петрович Гур! — весело крикнул хорунжий и, не ожидая приглашения шофера, бодрым шагом пошел к автобусу...
(окончание)
сентябрь 1936 года
журнал «Вольное Казачество»
№ 205
стр. 1-8
Комментариев нет:
Отправить комментарий