7-я часть
Владимир Куртин
Никанор Петрович Гур
Свирепый норд-ост, мстящий побережью за свое летнее безделье, вскружил Геленджикский залив. Холодной грудью падал он на неспокойные волны, взметал их вверх и, закружив водяною пылью, белыми, свистящими призраками мчал к воротам. А с моря широкими взмахами, точно тараном, били в «ворота» косматые волны. Сшибались с вихрями, зарывались пенящимися бурунами, оттягивались, и всей своей тяжестью обрушивались на берег Тонкого мыса...
Из-под прибрежных кустов Северной Ротонды выскользнула маленькая «душегубка». Черным горбом дельфина мелькнула на узкой, колеблющейся полосе света и, подхваченная сильным ветром, невидимая в серой мгле крутящихся водных призраков, понеслась к воротам, в открытое море. Не доходя до Толстого мыса, душегубка ткнулась в небольшую турецкую фелюгу и в тот же момент на фелюгу вскарабкались две черные тени...
Взметнулся парус. Фелюга, повернулась к морю, накренилась; потом, скользнув надутым парусом по гребням волн, вся в брызгах и пене, вынеслась из кипящих ворот в открытое море...
— Вить вот ловкость какую Абдул имеет! — кричит Гур на ухо хорунжему. — Все романовки дам, когда в Крым придем!
— Хорошие моряки турки, — подтвердил хорунжий.
На корме, вцепившись левой рукой в румпел, а правой отпуская и подтягивая шкот, сгорбился Абдул, хватая парусом ветер так, чтобы фелюгу как можно дальше отнесло в море. Гур и хорунжий легли под правым, высоко задравшимся бортом, стряхиваясь и втягивая головы в плечи каждый раз, когда вал, разбившись о фелюгу, обдаст их холодными брызгами.
— Ловко, а? — опять кричит Гур.
— Хороший моряк...
— Да я не про Абдула говорю! — Как я того «патрульного» около Ротонды саданул?! А ты уже было зас…л...
Тяжелый вал опрокинулся на палубу и, шипя, разлился под левый борт, стекая крозь дыры в море.
— Ну и гадкая же! Вить вот наглотался! — Отплёвывается Гур.
— Выпятился он передо мною, чевой то закричать хотел, а я ка-ак дам ему ногой под ложечку! А он: «гы-ык!» и растянулся...
Хорунжий что-то сказал, но Гур не расслышат, да особенно и не прислушивался. Он сам для себя думал о только что случившемся около «Северной Ротонды»...
— Ты уже опосля подбежал... Так я, когда помоложе был, на кулачках делал: вижу, что не собью кулаком, так я ногой под ложечку! Иной покрутится немного, а который — сразу шлепнется...
На востоке забелели горы. В открытом море ветер был тише и ровнее, но волны еще выше. Фелюга на момент задерживалась на гребнях волн, круто скользила вниз, быстро взбиралась вверх, опять падала, опять взбиралась, рассекая и отваливая на обе стороны синее, пенящееся бурунами море.
Гур почувствовал, что какая-то тоска разлилась по его натуре, змеей подтянулась к самому горлу, чем-то горьким подсунулась под язык... Потом крепко стиснутые челюсти его ослабели, а потом полетели из утробы горькие, противные желваки. Раскорячившись, с поднятыми, как у гончей собаки, животом, рыгал Гур горькими шматками своей утробы, испуская какие-то рычащие хрюкающие звуки... Так же вдруг загыкал и хорунжий...
Старый Абдул, не обращая на них никакого внимания, привычной рукой вед свою фелюгу на северо-запад, подсчитывая в уме, сколько кукурузы и ячменя купит он в Феодосии за те 10 романовских пятисотрублевок, что получил от Гура за перевозку их от Геленджика до Феодосии.
Далеко обогнув Утришский массив, Абдул повернул фелюгу влево. Сзади, в корму дул свежий утренник. Фелюга, оставляя за собой струящийся след, птицей неслась к западу, где уже белым, ровным облаком показывалась Ялта.
Над морем кружились чайки. Одни с резким криком: «кве-йок!» реяли над самими волнами; другие, с глухим вороньим: «ква-ак! Ква-ак!» падали на воду; третьи высоко бороздили утренний воздух и пронзительно кричали: «Кипок-ло! Кипок-ло!» Перед, носом фелюги резвились дельфины, с шумом рассекая воду, блестя лоснящимися спинами.
Гур спал на палубе, точно старый сом, покрытый зеленой слизью, и проснулся только тогда, когда фелюга протискивалась между такими же фелюгами, набившимися в Феодосийскую пристань. На пристани толпились казаки.
— Здорово, станичники! — закричал Гур и прослезился.
Станичники как-то вяло, даже, как показалось Гуру, недружелюбно посмотрели на фелюгу, больше интересуясь маневрами Абдула, чем им, Никанором Петровичем Гуром, казаком станицы Темижбекской.
— Чево это они такие малахольные? — обратился он к хорунжему. Тот вздернул плечами.
— И мне так кажется...
В это время Абдул, отталкиваясь руками от других фелюг и лодок, подтянул свою к пристани.
Гур с сумами в одной и винтовкой в другой руке первым стал на каменные плиты пристани, которые, как ему показалось, шатались так же, как и палуба фелюги. Вынул из пазухи 4 романовских сторублевки и сунул их в руку Абдулу.
— На магарыч, с благополучным прибытием...
— Ну, здорово, станичники! — подошел он к группе казаков, окруживших одного — не то казака, не то какого чиновника, не то генерала, ловившего рыбу.
— Здорово! — ответили те, внимательно следя за лесой.
Молчание.
— Вот, значит, и я приехал, — нерешительно протянул Гур, тоже смотря на лесу.
— Тебя тут только и не было, — дергая лесу и не глядя на Гура, ответил рыбак.
Этот ответ дернул Гура за живое, но он сделал вид, что не понял насмешки. Помолчал немного. Потом, обращаясь ко всем и в то же время ни к кому, опять спросил:
— А в какую бы мне часть приявиться?
— Иди в песочную... там таких требуют, — ответил рыбак, под насмешливые улыбки казаков.
Гур вспыхнул.
— А не желаешь ли ты по мусалам получить? — Поднес он к его носу свой сухой, костистый кулак.
Казаки грохнули от смеха, разом оставили рыбака. Обступили Гура.
— Вить вот, греби его мать! — пыхтит Гур. Скрозь наскрозь горы прошел. Все море переплыл... А он? Я тебя самого в песок здроблю! — закричал он громче и ринулся к рыбалке.
Казаки задержали. Смеются.
— Полковник, — говорят, — полковник...
— Чего ж он тут серушку ловит, а не полком командует! — не унимается Гур.
«Полковник», сердито шевеля своими усами, начал сматывать лесу.
Казаки, а тут были и старые, и молодые, смеясь и подталкивая друг друга, забросали Гура вопросами...
— Да вы меня прежде в свою часть отведите, там все расскажу.
Вернулся хорунжий от коменданта:
— Никанор Петрович, в резервный батальон пойдем...
* * *
(продолжение следует)
сентябрь 1936 года
журнал «Вольное Казачество»
№ 205
стр. 1-8
Владимир Куртин
Никанор Петрович Гур
Свирепый норд-ост, мстящий побережью за свое летнее безделье, вскружил Геленджикский залив. Холодной грудью падал он на неспокойные волны, взметал их вверх и, закружив водяною пылью, белыми, свистящими призраками мчал к воротам. А с моря широкими взмахами, точно тараном, били в «ворота» косматые волны. Сшибались с вихрями, зарывались пенящимися бурунами, оттягивались, и всей своей тяжестью обрушивались на берег Тонкого мыса...
Из-под прибрежных кустов Северной Ротонды выскользнула маленькая «душегубка». Черным горбом дельфина мелькнула на узкой, колеблющейся полосе света и, подхваченная сильным ветром, невидимая в серой мгле крутящихся водных призраков, понеслась к воротам, в открытое море. Не доходя до Толстого мыса, душегубка ткнулась в небольшую турецкую фелюгу и в тот же момент на фелюгу вскарабкались две черные тени...
Взметнулся парус. Фелюга, повернулась к морю, накренилась; потом, скользнув надутым парусом по гребням волн, вся в брызгах и пене, вынеслась из кипящих ворот в открытое море...
— Вить вот ловкость какую Абдул имеет! — кричит Гур на ухо хорунжему. — Все романовки дам, когда в Крым придем!
— Хорошие моряки турки, — подтвердил хорунжий.
На корме, вцепившись левой рукой в румпел, а правой отпуская и подтягивая шкот, сгорбился Абдул, хватая парусом ветер так, чтобы фелюгу как можно дальше отнесло в море. Гур и хорунжий легли под правым, высоко задравшимся бортом, стряхиваясь и втягивая головы в плечи каждый раз, когда вал, разбившись о фелюгу, обдаст их холодными брызгами.
— Ловко, а? — опять кричит Гур.
— Хороший моряк...
— Да я не про Абдула говорю! — Как я того «патрульного» около Ротонды саданул?! А ты уже было зас…л...
Тяжелый вал опрокинулся на палубу и, шипя, разлился под левый борт, стекая крозь дыры в море.
— Ну и гадкая же! Вить вот наглотался! — Отплёвывается Гур.
— Выпятился он передо мною, чевой то закричать хотел, а я ка-ак дам ему ногой под ложечку! А он: «гы-ык!» и растянулся...
Хорунжий что-то сказал, но Гур не расслышат, да особенно и не прислушивался. Он сам для себя думал о только что случившемся около «Северной Ротонды»...
— Ты уже опосля подбежал... Так я, когда помоложе был, на кулачках делал: вижу, что не собью кулаком, так я ногой под ложечку! Иной покрутится немного, а который — сразу шлепнется...
На востоке забелели горы. В открытом море ветер был тише и ровнее, но волны еще выше. Фелюга на момент задерживалась на гребнях волн, круто скользила вниз, быстро взбиралась вверх, опять падала, опять взбиралась, рассекая и отваливая на обе стороны синее, пенящееся бурунами море.
Гур почувствовал, что какая-то тоска разлилась по его натуре, змеей подтянулась к самому горлу, чем-то горьким подсунулась под язык... Потом крепко стиснутые челюсти его ослабели, а потом полетели из утробы горькие, противные желваки. Раскорячившись, с поднятыми, как у гончей собаки, животом, рыгал Гур горькими шматками своей утробы, испуская какие-то рычащие хрюкающие звуки... Так же вдруг загыкал и хорунжий...
Старый Абдул, не обращая на них никакого внимания, привычной рукой вед свою фелюгу на северо-запад, подсчитывая в уме, сколько кукурузы и ячменя купит он в Феодосии за те 10 романовских пятисотрублевок, что получил от Гура за перевозку их от Геленджика до Феодосии.
Далеко обогнув Утришский массив, Абдул повернул фелюгу влево. Сзади, в корму дул свежий утренник. Фелюга, оставляя за собой струящийся след, птицей неслась к западу, где уже белым, ровным облаком показывалась Ялта.
Над морем кружились чайки. Одни с резким криком: «кве-йок!» реяли над самими волнами; другие, с глухим вороньим: «ква-ак! Ква-ак!» падали на воду; третьи высоко бороздили утренний воздух и пронзительно кричали: «Кипок-ло! Кипок-ло!» Перед, носом фелюги резвились дельфины, с шумом рассекая воду, блестя лоснящимися спинами.
Гур спал на палубе, точно старый сом, покрытый зеленой слизью, и проснулся только тогда, когда фелюга протискивалась между такими же фелюгами, набившимися в Феодосийскую пристань. На пристани толпились казаки.
— Здорово, станичники! — закричал Гур и прослезился.
Станичники как-то вяло, даже, как показалось Гуру, недружелюбно посмотрели на фелюгу, больше интересуясь маневрами Абдула, чем им, Никанором Петровичем Гуром, казаком станицы Темижбекской.
— Чево это они такие малахольные? — обратился он к хорунжему. Тот вздернул плечами.
— И мне так кажется...
В это время Абдул, отталкиваясь руками от других фелюг и лодок, подтянул свою к пристани.
Гур с сумами в одной и винтовкой в другой руке первым стал на каменные плиты пристани, которые, как ему показалось, шатались так же, как и палуба фелюги. Вынул из пазухи 4 романовских сторублевки и сунул их в руку Абдулу.
— На магарыч, с благополучным прибытием...
— Ну, здорово, станичники! — подошел он к группе казаков, окруживших одного — не то казака, не то какого чиновника, не то генерала, ловившего рыбу.
— Здорово! — ответили те, внимательно следя за лесой.
Молчание.
— Вот, значит, и я приехал, — нерешительно протянул Гур, тоже смотря на лесу.
— Тебя тут только и не было, — дергая лесу и не глядя на Гура, ответил рыбак.
Этот ответ дернул Гура за живое, но он сделал вид, что не понял насмешки. Помолчал немного. Потом, обращаясь ко всем и в то же время ни к кому, опять спросил:
— А в какую бы мне часть приявиться?
— Иди в песочную... там таких требуют, — ответил рыбак, под насмешливые улыбки казаков.
Гур вспыхнул.
— А не желаешь ли ты по мусалам получить? — Поднес он к его носу свой сухой, костистый кулак.
Казаки грохнули от смеха, разом оставили рыбака. Обступили Гура.
— Вить вот, греби его мать! — пыхтит Гур. Скрозь наскрозь горы прошел. Все море переплыл... А он? Я тебя самого в песок здроблю! — закричал он громче и ринулся к рыбалке.
Казаки задержали. Смеются.
— Полковник, — говорят, — полковник...
— Чего ж он тут серушку ловит, а не полком командует! — не унимается Гур.
«Полковник», сердито шевеля своими усами, начал сматывать лесу.
Казаки, а тут были и старые, и молодые, смеясь и подталкивая друг друга, забросали Гура вопросами...
— Да вы меня прежде в свою часть отведите, там все расскажу.
Вернулся хорунжий от коменданта:
— Никанор Петрович, в резервный батальон пойдем...
* * *
(продолжение следует)
сентябрь 1936 года
журнал «Вольное Казачество»
№ 205
стр. 1-8
Комментариев нет:
Отправить комментарий