Иван Настоящев
Переобмундированные
(Фельетон)
Однажды я слышал голос такой:
Черный Всадник — я! Бестелесный и мысленный, но живущий ужасно. И все потому, что сердце мое — СЛАВА; душа моя — ВОЛЯ и думаю я только о своей Отчизне - Родине КАЗАЧЬЕЙ.
В бою ли, в странствовании — все истые казаки, не переобмундированные, конешно, чуют меня; чуют, что я всегда среди них и всегда им помогаю.
Годков, примерно, 300 тому назад, когда были на свете только истые казаки, — вихрем носился я среди них. Лавы казачьи не знали поражений, и казачество жило припеваючи. Волюшки было — вволюшку! Аж от этой Волюшки кое-когда казачество задыхалось.
А потом... вижу... с казачеством что-то неладное стало деяться...
Гляжу я это, братцы мои, ан — на некоторых казаках, вместо сапог, — сапожки лыковые; вместо шаровар — портки посконные; заместо чекменика — рубаха, тож посконная. Поясок из лыка, на пояске — гребенка.
С чего это они так? — думаю. Али перевооружаются и переобмундировываются?
Гляжу: до черта стало переобмундированных, только не в ладах они с теми, что в чекменях казачьих.
А потом переобмундированные стали нападать на тех, что в чекмениках, да из-под угла поодиночке гробить их.
Ну, думаю, тут что-то не так; дело, кажись, темное начинается. Уж не от волюшки ли? Ведь, кому ВОЛЯ — мать, а кому и махеча!
Порассмотрелся я, — по-моему и вышло.
Переобмундированными оказались те, кому волюшка — мачеха. И потянуло их под чужую тяжелую руку. Потому, там нет волюшки, а дерут вволюшку. А им сходней быть драными, чем драть других.
Пригорюнился я. Стал помогать только тем, кто в чекмениках да в шароварах. И чем больше бьем переобмундированных, — тем больше лезут.
Что за диво? Поразузнавался я: диво-то от того, что некоторые казаки переобмундировались. Оказалось: тех-то, что из казаков были, — давно перебили, а теперь бьем пришляков из Московщины, а их! Как тараканов, как саранчи. Видимо - невидимо! А с ними — главный их, Петрухой звали.
Известно, что сила и солому ломит... И вот, — призастыла кровь казацкая на 193 годка. Апосля, потомка Петрухи лыковые сапожники угробили. Казачество приподняло было голову, да не тут-то было! — свои же, переобмундированные, стали убаюкивать и замораживать кровь казацкую да кружить голову путем обманным и угрозами.
Вишь, как вышло! Началось с малого, с переобмундирования, а кончилось чем? Ни волюшки, ни Славушки, ни Отчизны — колыбели казацкой!
Гудок на шее для цивилизации, да гудок заводской, что зовет копоть чужеземную глотать!
Попал и я в зарубежье. Стал я — вроде шомажника. Сил — во! — сколько, а применить не к чему.
Гудка для цивилизации мне не потребовалось, потому — люблю чекменик да шаровары, а гудка заводского— и подавно, потому что, мысленный я, бестелесный — Черный Всадник! Ни жратвы, ни питья мне не требуется. Во все века мне нужна моя Отчизна — моя Родина,
— только и всего.
И вот, прозябаю я в чужеземье и думаю: значит, все сгинуло!? И Воля, и Слава, и Родина? На какой же черт я — казачий Черный Всадник?! Може все, что было, сон? Може я и не казак? А так: запах казачий, кизяк овечий?
Пошлялся я везде, где только казаки были, и вижу: у них только два дела — гудок на шею, да гудок заводской.
Взял я раз пику и шашку и ну казаков испытывать: чи казаки они, чи нет?
Прихожу к одному и пикой — ток! — в сердце. А он задумался, задумался, а потом рукой отмахнулся, — видать, есть в ем казачье, только ужасть как мало!
Прихожу к другому и шашкой — чик! — его по шее, — голова свалилась. Взял я голову да за волосню встряхнул добре и опять на место. Выпучил казак глаза и, как во сне, начал бормотать: «Господи, помилуй, какое наваждение!».
Ну, думаю, у этого ничего не осталось казачьего. Видно он правнук переобмундированных.
И много так перепробовал: то переобмундированный, то спящий.
Что же делать? Силушки у меня — во! — сколько, а куда девать, сам не знаю.
И стал я продумывать, куда бы себя определить. Думал: не поступить ли к генералу Богаевскому — морозильщику казачьей крови? Все же, как-ни-как, войсковой атаман!
Пригляделся я это, как и чем он орудует, и... сплюнул. Дела казачьи он нечисто ведет и с ним надо орать благим матом: «Да здравствует переобмундирование!». А мне, Черному Казачьему Всаднику всех истых казаков, — не к лицо это.
И решил я отправиться на казачьи земли... туда, откуда мы пришли, — може там раздую кадило. Може там начнется пробуждение казачества. И уж оседлал коня вороного... уж ногу поставил в стремя. И вдруг — ток! ток! ток! — мое сердце.
Остановился я и слушаю: ... «Друг друга не выдавать, за казачье дело стоять, а ежели что — погибнуть с честью за казачью Волю и Казакию... Ну, прощевайте и будьте здоровы... Слава казачеству!» — И ответ: «Слава и Воля!».
Мое сердце бьется, ноги от радости подкашиваются, бегу к дому и не чувствую их... А дверь перед носом и закрылась.
Постоял я это перед дверью и думаю: кто бы ты ни был, я — с тобой. Если не обман, то не придется тебе погибнуть. Черный Всадник тебе поможет. Дело твое не погибнет, как и Черный Всадник, потому что он сила бестелесная и непобедимая, его голыми руками ни с какого бока не возьмешь.
И стал я снова на действительную казачью службу.
На первых шагах своей службы сделал того, что говорил: «друг друга не выдавать, за казачье дело стоять»... Походным атаманом и, чтоб не было обмана, вложил в его сердце — свое сердце, в его душу — свою душу и говорю: Ну, атамане, дружки то твои еще могут и изменить (что и было потом), а тебе это не к лицу. Теперь твое сердце — мое сердце; твоя душа — моя душа и никуда ты не уйдешь и никакой личиной не прикроешься. Страдать ты, атамане, будешь много, но... терпение и труд — все перетрут. И тебе — по заслугам твоим... (а чтобы ты не возгордился, большего не скажу). Трудись, а там видно будет. Знай только одно: за что взялся, ТО и будет.
И начали мы с ним служить общему казачьему делу. Он казачью правду разыскивает, а я ношусь по всем странам и своими дедовскими шашкой да пикой по казачьим головам и сердцам орудую. Кого пикой — ток! — в сердце, а кого шашкой — жик! — по шее. Ан, глядишь, и просыпаются казаки — да еще как!
Проснется да сразу в бой лезет, переобмундированным ребра ломать за предательство хочет, за гибель отчизны — Родины Казачьей.
Приходится до поры до времени сдерживать...
Ну, прощевайте и будьте здоровы и сильны духом. Слава казачеству!
И... исчез Черный Всадник. Проснулся я в испарине и с горячей головой. Гляжу, в комнате никого, только я один, а радостно мне и с уст моих сорвался радостный ответ Черному Всаднику: СЛАВА И ВОЛЯ!
25 мая 1937 года
журнал «ВК»
№ 221
стр. 17-18
Переобмундированные
(Фельетон)
Однажды я слышал голос такой:
Черный Всадник — я! Бестелесный и мысленный, но живущий ужасно. И все потому, что сердце мое — СЛАВА; душа моя — ВОЛЯ и думаю я только о своей Отчизне - Родине КАЗАЧЬЕЙ.
В бою ли, в странствовании — все истые казаки, не переобмундированные, конешно, чуют меня; чуют, что я всегда среди них и всегда им помогаю.
Годков, примерно, 300 тому назад, когда были на свете только истые казаки, — вихрем носился я среди них. Лавы казачьи не знали поражений, и казачество жило припеваючи. Волюшки было — вволюшку! Аж от этой Волюшки кое-когда казачество задыхалось.
А потом... вижу... с казачеством что-то неладное стало деяться...
Гляжу я это, братцы мои, ан — на некоторых казаках, вместо сапог, — сапожки лыковые; вместо шаровар — портки посконные; заместо чекменика — рубаха, тож посконная. Поясок из лыка, на пояске — гребенка.
С чего это они так? — думаю. Али перевооружаются и переобмундировываются?
Гляжу: до черта стало переобмундированных, только не в ладах они с теми, что в чекменях казачьих.
А потом переобмундированные стали нападать на тех, что в чекмениках, да из-под угла поодиночке гробить их.
Ну, думаю, тут что-то не так; дело, кажись, темное начинается. Уж не от волюшки ли? Ведь, кому ВОЛЯ — мать, а кому и махеча!
Порассмотрелся я, — по-моему и вышло.
Переобмундированными оказались те, кому волюшка — мачеха. И потянуло их под чужую тяжелую руку. Потому, там нет волюшки, а дерут вволюшку. А им сходней быть драными, чем драть других.
Пригорюнился я. Стал помогать только тем, кто в чекмениках да в шароварах. И чем больше бьем переобмундированных, — тем больше лезут.
Что за диво? Поразузнавался я: диво-то от того, что некоторые казаки переобмундировались. Оказалось: тех-то, что из казаков были, — давно перебили, а теперь бьем пришляков из Московщины, а их! Как тараканов, как саранчи. Видимо - невидимо! А с ними — главный их, Петрухой звали.
Известно, что сила и солому ломит... И вот, — призастыла кровь казацкая на 193 годка. Апосля, потомка Петрухи лыковые сапожники угробили. Казачество приподняло было голову, да не тут-то было! — свои же, переобмундированные, стали убаюкивать и замораживать кровь казацкую да кружить голову путем обманным и угрозами.
Вишь, как вышло! Началось с малого, с переобмундирования, а кончилось чем? Ни волюшки, ни Славушки, ни Отчизны — колыбели казацкой!
Гудок на шее для цивилизации, да гудок заводской, что зовет копоть чужеземную глотать!
Попал и я в зарубежье. Стал я — вроде шомажника. Сил — во! — сколько, а применить не к чему.
Гудка для цивилизации мне не потребовалось, потому — люблю чекменик да шаровары, а гудка заводского— и подавно, потому что, мысленный я, бестелесный — Черный Всадник! Ни жратвы, ни питья мне не требуется. Во все века мне нужна моя Отчизна — моя Родина,
— только и всего.
И вот, прозябаю я в чужеземье и думаю: значит, все сгинуло!? И Воля, и Слава, и Родина? На какой же черт я — казачий Черный Всадник?! Може все, что было, сон? Може я и не казак? А так: запах казачий, кизяк овечий?
Пошлялся я везде, где только казаки были, и вижу: у них только два дела — гудок на шею, да гудок заводской.
Взял я раз пику и шашку и ну казаков испытывать: чи казаки они, чи нет?
Прихожу к одному и пикой — ток! — в сердце. А он задумался, задумался, а потом рукой отмахнулся, — видать, есть в ем казачье, только ужасть как мало!
Прихожу к другому и шашкой — чик! — его по шее, — голова свалилась. Взял я голову да за волосню встряхнул добре и опять на место. Выпучил казак глаза и, как во сне, начал бормотать: «Господи, помилуй, какое наваждение!».
Ну, думаю, у этого ничего не осталось казачьего. Видно он правнук переобмундированных.
И много так перепробовал: то переобмундированный, то спящий.
Что же делать? Силушки у меня — во! — сколько, а куда девать, сам не знаю.
И стал я продумывать, куда бы себя определить. Думал: не поступить ли к генералу Богаевскому — морозильщику казачьей крови? Все же, как-ни-как, войсковой атаман!
Пригляделся я это, как и чем он орудует, и... сплюнул. Дела казачьи он нечисто ведет и с ним надо орать благим матом: «Да здравствует переобмундирование!». А мне, Черному Казачьему Всаднику всех истых казаков, — не к лицо это.
И решил я отправиться на казачьи земли... туда, откуда мы пришли, — може там раздую кадило. Може там начнется пробуждение казачества. И уж оседлал коня вороного... уж ногу поставил в стремя. И вдруг — ток! ток! ток! — мое сердце.
Остановился я и слушаю: ... «Друг друга не выдавать, за казачье дело стоять, а ежели что — погибнуть с честью за казачью Волю и Казакию... Ну, прощевайте и будьте здоровы... Слава казачеству!» — И ответ: «Слава и Воля!».
Мое сердце бьется, ноги от радости подкашиваются, бегу к дому и не чувствую их... А дверь перед носом и закрылась.
Постоял я это перед дверью и думаю: кто бы ты ни был, я — с тобой. Если не обман, то не придется тебе погибнуть. Черный Всадник тебе поможет. Дело твое не погибнет, как и Черный Всадник, потому что он сила бестелесная и непобедимая, его голыми руками ни с какого бока не возьмешь.
И стал я снова на действительную казачью службу.
На первых шагах своей службы сделал того, что говорил: «друг друга не выдавать, за казачье дело стоять»... Походным атаманом и, чтоб не было обмана, вложил в его сердце — свое сердце, в его душу — свою душу и говорю: Ну, атамане, дружки то твои еще могут и изменить (что и было потом), а тебе это не к лицу. Теперь твое сердце — мое сердце; твоя душа — моя душа и никуда ты не уйдешь и никакой личиной не прикроешься. Страдать ты, атамане, будешь много, но... терпение и труд — все перетрут. И тебе — по заслугам твоим... (а чтобы ты не возгордился, большего не скажу). Трудись, а там видно будет. Знай только одно: за что взялся, ТО и будет.
И начали мы с ним служить общему казачьему делу. Он казачью правду разыскивает, а я ношусь по всем странам и своими дедовскими шашкой да пикой по казачьим головам и сердцам орудую. Кого пикой — ток! — в сердце, а кого шашкой — жик! — по шее. Ан, глядишь, и просыпаются казаки — да еще как!
Проснется да сразу в бой лезет, переобмундированным ребра ломать за предательство хочет, за гибель отчизны — Родины Казачьей.
Приходится до поры до времени сдерживать...
Ну, прощевайте и будьте здоровы и сильны духом. Слава казачеству!
* * *
И... исчез Черный Всадник. Проснулся я в испарине и с горячей головой. Гляжу, в комнате никого, только я один, а радостно мне и с уст моих сорвался радостный ответ Черному Всаднику: СЛАВА И ВОЛЯ!
25 мая 1937 года
журнал «ВК»
№ 221
стр. 17-18
Комментариев нет:
Отправить комментарий