Журнал «Разведчик»

№ 228

21 февраля 1895 года

Петро Пластун

Клименко

Как живой пред моими глазами пластун Клименко.

Сидит он в сотенной школе и старается сложить по складам какую-то фразу. Для облегчения водит он своим толстым коротким пальцем по буквам, напрягает изо всех сил свои умственные способности; но, несмотря на все старание, грамота не дается ему; с большими усилиями, после многократных ошибок, удается ему прочитать, наконец, «ляжем костьми, мертвым срама нет». От непривычной работы мозгами все лицо его сначала краснеет, а потом покрывается потом, и пот, собираясь на кончике носа и на подбородке, капает на пол, над которым, нагнувшись, сидит Клименко.

— Клименко! — обращается хорунжий О., заведующий школой. — Иди к доске.

Клименко, грузно поднявшись со скамьи, медленно вылезает из-за стола, становится к висящей на стене школы черной доске и берет мел. Не ладно скроен, да крепко сшит этот Клименко: ростом без малого сажень; широкие плечи; на них, на короткой шее, небольшая, относительно туловища, голова с добрыми голубыми глазами; нос слегка вздернутый, румяные смуглые щеки так и пышут здоровьем; верхняя губа покрыты небольшими белобрысыми закрученными вверх усиками; волосы на голове коротко острижены и лишь над лбом оставлен оселедец. Вышел Клименко к доске, глубоко вздохнул, глаза затуманились, щеки покраснели, а за ними и лоб. Чувствует Клименко, что наступила для него тяжелая минута шевелить мозгами.

— Напиши мне 507, — говорит хорунжий.

Начинает Клименко выводить непривычной рукой цифры, то и дело ломая мел, то и дело стирая и размазывая левой ладонью написанное, несмотря на то, что для этой надобности висит тут же на гвозде тряпка. Мел то и дело ломается у него или крошится.

Нет, нет, да и вздохнет Клименко, глубоко вздохнет и проведет рукавом своей черкески по лицу, стирая пот, который, капая на пол, образовал уже на нем темное пятно.

Трудно давалась грамота этому великану, и, несмотря на все его прилежание и большое желание выучиться, он едва-едва к концу зимних занятий стал кое-как читать и писать, а также с грехом пополам узнал цифры.

Зато занятия строем были по нем; скитания по горным трущобам и лесным дебрям были ему нипочем; года через два по прибытию в батальон, Клименко был произведен в приказные. Тихо протекла 4-х-летняя служба Клименки в действующем батальоне: то в занятиях в сотне, то в поисках за разбойниками, то в скитаниях по кордонной линии с поста на пост, то в ночных секретах промелькнули четыре года, полные лишений и опасности.

Вот уже немного осталось и до спуска на льготу. Чаще и чаще стала мерещиться Клименки его родная станица, окруженная безграничным простором нив и степей, с разбросанными по ней копнами пшеницы и сена; чаще стало радостнее биться его сердце от думы, что вот скоро он снова будет среди родных, снова увидит свою маленькую белую хатенку, где ждет его не дождется молодая жинка с детьми. При одной думе об этом, морщины на лбу разглаживаются, угрюмое лицо светлеет и начинает улыбаться.

Справил себе уже Клименко и шелковые цветные жилетки, обшитые галунами, справил себе и черкески, расшитые по швам шнурами. Сундук его все больше и больше наполнялся разным добром в ожидании льготы. Но «человек предполагает, а Бог располагает», так вышло и тут. Не вернулся Клименко на свою родную Кубань, а остался навсегда в далеком чуждом краю. Там высоко на вершине горы Куан виднеется несколько покосившихся крестов, над могильными из желтой глины насыпями; там, на этом казачьем кладбище, в сырой земле, нашел себе вечный приют казак!

В 189. году, в один из летних дней, по дороге-тропинке из Црии в Артвин шли два пластуна, одетые в рваные бешметы, испещренные заплатами разных цветов, в рваные серо-желтые шаровары и в заплатанные цуги. Каждый был подпоясан ременным с набором поясом с висящим на нем кинжалом, а у одного, кроме того, на поясе был и «подсумок» (патронная сумка.

Через плечи было повязано по башлыку из белого сукна, в комчаке которых было по изрядному куску хлеба. По вспотевшим и раскрасневшимся лицам было видно, что ходьба по горам дает-таки себя знать и выносливому пластуну. Казак, что был пониже ростом, вел в поводу оседланную лошадь, которая лениво шла, помахивая головой и отгоняя хвостом надоедавших ей мух. Другой казак, что был повыше ростом и который был никто иной, как наш знакомец Клименко, шел рядом с товарищем своей ленивой переваливающейся походкой, неся винтовку на плече. Время близилось уже к полудню.

Завернули за гору; там в тени, бросаемой обрывом горы, отдыхало уже четверо турок: кто сидел, поджав под себя ноги, кто на корточках. А кто облокотившись спиной к земляной осыпи. Среди отдыхавших на разостланном чувале (мешке) лежало несколько чуреков (кукурузных хлебов) и несколько кистей крупного винограда.

— Эй, казак! Кушай юзюм, чурек! — закричал один из турок, махая рукой казакам.

Казаки, рассудив, что гораздо лучше поесть мягкого чурека со сладким виноградом, чем жевать свой черствый черный хлеб, не заставили повторять приглашение и присоединились к туркам.

За едой разговорились; оказалось, что пригласивший закусить казаков турок, хоть и плохо, но говорит по-русски; прежде он служил милиционером и не раз участвовал в поисках за разбойниками с командой пластунов.

Закусили, отдохнули, пора и в путь. Казаки поднялись, за ними поднялись и турки, заявив, что идти им тоже надо в Артвин. Впереди пошел Клименко, шагах в пяти за ним следовал другой казак, с лошадью. По бокам каждого пластуна шло по турку. И казаки, и турки время от времени перекидывались словами между собой.

Сильно припекает южное солнышко, возбуждая жажду, а тут, после еды, еще сильнее чувствуется потребность попить холодной водицы, промочить и освежить спекшиеся губы и засохшее горло. Вот и ручеек: чистая, как хрусталь, холодная, как лед, вода, выбегая из недр горы, тихо журча, бежит к приставленному желобку и с легким бульканьем, сбегая в маленький бассейник, устремляется дальше через дорогу, маленьким водопадиком падает в ущелье и теряется между камнями, выбегая из-под них так глубоко-глубоко, на самом дне ущелья, где мчится шумный Чорох. Жадно припал Клименко к воде, глотая ее большими глотками.

Но что это такое? Винтовка вдруг кем-то вырвана и не успел нагнувшийся над водою Клименко подняться, чтобы поглядеть, что это такое произошло, как в воздухе что-то сверкнуло, опустилось на его голову, и Клименко почувствовал какую-то жгучую боль; вот опять что-то блеснуло и боль повторилась! То шедший рядом с ним турок нанес ему два удара крест на крест по затылку скрытым под курткой кинжалом. Кровь широкой струей потекла из разрубленной головы, заливая бешмет.

— Ось оно шо! — мелькнуло в голове Клименко. — Це дило дрянь! Треба винтовку выручать!

И с ловкостью дикой козы, не обращая внимания на две страшные раны, бросился он за убегающим турком, что вырвал у него винтовку; перескакивает с камня на камень, прыгает с уступа на уступ; мелкие камни с гулом летят вниз, в ущелье, из-под ног бегущих. Вот Клименко становится все ближе и ближе к убегающему турку, вот сейчас догонит; вот догнал.

— Стой, бисова душа! — и могучей рукой ухватил беглеца за спину куртки. «Слава Богу, — думает казак, — догнал, винтовка снова будет моей, а тогда уж не пеняй не тот, кто так коварно похитил ее, ни тот, кто так коварно напал на него с кинжалом: меткая пуля пластуна не пощадит злодеев и рука его не дрогнет, посылая свинцовый гостинец недругу».

Но что это? Куртка у него в руках, а турок с винтовкой уже снова пустился бежать.

— Ах ты… (тут у Клименки вырвалось словечко, неудобное для печати), — так пидожды ж! — и только было снова хотел он ринуться вдогонку, как вдруг почувствовал, что будто в желудок воткнули ему раскаленное железо и железо это быстро рвет все его внутренности.

— Уж не смерть ли моя наступила? — мелькнуло в голове пластуна. — Ну, что ж: «ляжем костьми, мертвым срама нема», — вспомнилась ему фраза, давно когда-то читанная им в сотенной школе.

— Господи! — но тут все завертелось в глазах, окутал все как бы мрак, в желудке будто все оторвалось.

И упал пластун ниц лицом. Отлетела душа казака из его могучего тела, которое все еще, нет, нет, да сильней сожмет рука зажатую в ней куртку османа. Над убитым с окровавленным кинжалом стоял, трудно дыша, турок, а убитый плавал у его ног в луже крови, с распоротым животом и вывалившимися внутренностями. Спешно убийца обыскал у убитого патроны, вытащил их окровавленными руками из патронной сумки и скрылся вслед за убежавшим с винтовкой турком.

В это время, как происходило все вышеизложенное с Клименкой, другой казак тоже вел борьбу с турками. И будь хоть у одного из турков кинжал — не сдобровать бы пластуну.

Когда Клименко нагнулся пить воду, совершенно неожиданно на казака, что вел лошадь, набросились его спутники и столкнули в кручу. Падая, казак успел ухватиться за ногу одного турка и потащил его за собою. Турок, упираясь и отбиваясь, дал возможность пластуну выбраться из-под кручи, а выбравшись, в свою очередь, стал сталкивать турка и только было столкнул, как на выручку товарища подоспел другой турок, возившийся что-то около лошади, и казак вновь полетел под кручу, но, падая, он схватил и турка, что был им почти столкнут. Оба они завертелись, катясь вниз, острые камни рвали одежду, резали тело. Наконец, вот небольшая площадка. Катившиеся остановились на ней и завязался бой на жизнь и смерть: то турок был наверху, то казак. Борясь, пластун одной рукой как тисками держал турка, а другой старался вытащить кинжал, но кинжал сидел в ножнах довольно туго, пояс был подпоясан слабо и сколько казак не старался, не мог вытащить кинжала, который только крутился с поясом вокруг талии.

Наконец, на помощь подоспел другой турок, бывший наверху; ударом ноги по голове пластуна ошеломил его, заставил выпустить из крепких объятий-тисков недруга и затем столкнул под откос. И покатился пластун, ударяясь о камни, оставляя на них кровавый след и куски одежды; наконец, на одном уступе ошеломленный избитый казак остановился, пролежал несколько минут недвижимый, а потом вдруг, вскочив и дико оглянувшись вокруг, бросился бежать и скрылся за камнями.

Было шесть часов вечера, когда он, совершенно измученный, едва передвигая ноги от усталости, весь избитый, почти без одежды, вместо которой кое-где виднелись какие-то лохмотья, явился в штаб батальона и сообщил о разыгравшейся драме.