Журнал «Разведчик»

№ 241

23 мая 1895 года

П. Орлов

 

Пасха у пластунов в Закавказье

Великий пост оканчивается. Наступает седьмая неделя. Повсюду в домах, где живут пластуны, начинается усиленная чистка, обметание стен и потолков, мытье полов.

Те счастливицы-хозяйки, у которых в доме есть русская печь, стряпают к предстоящему празднику у себя дома, устанавливая очередь между собою пользования печкой. Повсюду бабы, пасхи, птица, барашки, торты и тому подобное готовятся в таком количестве, что хватит на целую неделю, на семью душ на десять. Так как вестовой и хозяйка не имеют никакой физической возможности приготовить вдвоем всю массу жарких, печений и тому подобное, то в помощь им приглашаются казаки из сотни. Вымыв, под наблюдением хозяйки дома, руки и засучив таковые по самые плечи, начинают казаки бить тесто для баб.

Макитра (глиняная кадка), в которой тесто, поставленная на табуретку, под могучими ударами бьющего тесто, подпрыгивает и, поддерживаемая другим казаком, ездит по табуретке.

Наконец, пот крупными каплями начинает покрывать лицо бьющего тесто.

— Довольно, Герасименко! — говорит хозяйка, не отходящая от макитры. — Теперь бей ты, Шулика!

И державший макитру Шулика начинает в свою очередь бить тесто, а макитру держит Герасименко, пот с которого обтирает полотенцем стоящий тут же третий казак, Горобец. Меняясь друг с другом, долго бьют тесто для баб два казака, долго обтирает пот то с одного, то с другого третий казак; долго глухо раздаются сильные удары рук по тесту, под которыми вздрагивает весь домишка-клетка.

— Довольно, — говорит, наконец, хлопотунья-хозяйка, и казаки, тяжело отдуваясь, красные, потные, перекидываясь шутками друг с другом, прекращают утомительную работу.

Накануне Святой Пасхи в зале составляется несколько столов, которые накрываются белою скатертью, и начинается уборка стола. По нескольку раз переставляются закуски и блюда, графины и бутылки; мужа своего с детьми хозяйка, чтобы они не мешались, командирует в сад за цветами, плющом и зеленью, которыми и украшает искусница-хозяйка и без того красивые бабы, торты, жареных барашков, окорока ветчины, а также бутылки и графины, обвивая их плющом и цветами. Столы ломятся под тяжестью множества пасок, тортов, баб, жарких, закусок и бутылок! Все это, разукрашенное зеленью и цветами, представляет красивую картину! И хозяйка, окинув все это своим опытным глазом и видя, что все кажется хорошо, немного успокаивается.

Уборка и украшение стола составляют тайну каждой хозяйки: у кого будет лучше убрано? — вот та трудная задача, которую хозяйка бывает вынуждена решать почти в продолжение всей седьмой недели.

Не забыты и холостые офицеры. У семейных и на их долю испечены вкусные, сдобные бабы, которые под Пасху и рассылаются к ним, положенные, во избежание возможности помяться, на пуховые подушки. Общему любимцу — вдовцу-священнику, каждая хозяйка считает долгом послать тоже бабу или кулич, так что сколько при штаб-квартире семейных офицеров, — столько у батюшки и пасок (так называют «бабы»), красуется на столе.

Для казаков пекут пасхи пурщики (булочники), там же на посту, где нет таковых, пасхи пекут казаки, под руководством жены сотенного командира.

Наконец последний день Великого Поста близится к концу; быстро смерклось и темнота закутала все вокруг. Во всех домах светятся в окнах огоньки; всюду спешат закончить приготовления. В хлопотах и возне незаметно приблизилась и полночь.

«Дон! Дон!» — послышался благовест небольшого церковного колокола. Офицеры спешат одеться в парадную форму и идут в церковь, куда, глухо топоча десятками ног, прошла и сотня, назначенная на церковный парад.

Южная пасхальная ночь темна; небо усыпано миллиардами звезд; лишь по временам проползет медленно облачко или тучка; в воздухе чувствуется маленькая свежесть и тишина, которую нарушает лишь журчание ручейка, да равномерные удары колокола.

— Христос воскресе из мертвых! — запевает священник, выходя из церкви. За ним идут офицеры, за офицерами казаки. У всех в руках зажженные свечи. Медленно, по временам, колеблется пламя под струею набежавшего ветерка, освещая узенькую дорожку, вьющуюся вокруг церкви, стоящей на площадке под откосом горы; даже и здесь приходится внимательно глядеть себе под ноги, чтобы не споткнуться и не упасть на встречающиеся на каждом шагу, с трех сторон церкви, камни; лишь на самой площадке ровно и гладко.

Вошли в церковь; не очень большая, устроенная в комнате, она быстро наполняется молящимися казаками. Спускаясь немного с потолка, на короткой цепи висит маленькое паникадило с зажженными свечами; оклеенный белою глянцевою бумагою, домашней работы иконостас, с холщовыми образами, весело выглядывает при ярком свете множества свечей, вставленных в подсвечники орехового дерева. Стройно поет хор казаков. Дым от кадила, чад от свечей пеленой носятся над потолком. Воздух жарко удушлив, несмотря на растворенные окна и двери.

— Христос воскресе! — возглашает священник, одетый в светлые ризы, с добрым, похудевшим от долгого поста, лицом, вышедший на амвон и благословляющий крестом, с зажженными свечами, молящихся.

— Воистину воскресе! — глухо гудит в ответ ему сотня голосов.

Заутреня окончена. Перед церковью, на площадке, вытянулась длинная вереница зажженных свечей, возле которых разложены на подносах и чашках пасхи, яйца, сало и тому подобное — это все принесли казаки из сотен и от офицеров святить. Ночь южная, ночь темная, все еще висит над землей; на темном фоне неба чуть заметно вырисовываются со всех сторон черные-черные громады гор; на клочке неба, видном из-за них, все еще мерцают мириады звезд. Взор и дума невольно переносятся на эти вершины гор, на эти подоблачные выси…

Там, среди глухого, дремучего леса, среди гор и скал, в постовом домике тускло горит лампа, освещая нары, висящую по стенкам одежду и блестя на стволах и штыках винтовок, стоящих в пирамиде. Видны, как бы в тумане, фигуры сидящих и ходящих казаков. Ветер, со свистом налетая, стучит в окна, с воем заглядывает в трубу и, мчась дальше, ломить и валить, выворачивая с корнем лесных великанов, как бы радуясь возможности разгуляться, вырвавшись на простор из-за цепи гор; оковывает он холодом все живое и заставляет плотнее кутаться в бурку и башлык часового казака.

— Ставь, хлопцы, пасху на стол, — приказывает урядник. — Кажется уж время!

На вымытый и выскобленный стол ставится заранее освященная священником пасха, присланная на пост из сотни; кладутся крашенные яйца, кусок сала и тому подобное, тут же ставится штоф с горилкою и штоф с местным вином.

Казаки толпятся вокруг стола.

— Христос воскресе, — затягивает урядник.

— Из мертвых, — подхватывает хор из остальных казаков.

Истово крестятся они и молятся на висящую над столом на стен небольшую икону, перед которой теплится лампадка. Молитва окончена.

— Христос воскресе! — обращается урядник к близ стоящему казаку, целуясь с ним.

— Христос воскресе! — говорит он другому и дальше, христосуясь со всеми.

— Христос воскресе! Воистину воскресе! — слышится по всей комнате, сопровождаемое чмоканьем поцелуев.

А вне стен казармы буря воет, буря стонет! Разыгралась она не на шутку! В Артвине же она дает знать о себе лишь слабыми порывами ветра…

Обедня кончилась. Все расходятся: казаки в казармы, офицеры же, похристосовавшись с ними, спешат домой отдохнуть.

Восток уже начал светлеть.

В семь часов утра все на ногах. Священник со святостями обходит казармы.

Около девяти часов, чтобы поскорее отделаться, офицерство начинает визитацию, отведывая наставленное на столах во всяком доме; а так как из числа пробуемого не выключаются и напитки, то под конец визитов многие бывают уже с веселыми ногами. Мужья-офицеры — это, так сказать, разведчики, но разведчики плохие. По возвращении домой, любопытные хозяйки атакуют своих мужей расспросами: «У кого и как убран стол?» — «У кого лучше пасхи?» и тому подобное сыпятся вопрос за вопросом, несмотря на равнодушный тон отвечающего:

— А кто ж их знает! Я не заметил! Вот вино…

Но тут его прерывает хозяйка:

— Ну, уж и человек, — ворчит она, — ничего то он не видел, ничего не расскажет; только в вине и знает толк, только его и замечает!

Храп мужа, заснувшего под воркотню своей нежной половины, показывает, что он не очень то близко к сердцу принял неудовольствие супруги.

На второй день начинается визитация жен офицеров. Уж тут то и производится самая тонкая, самая тщательная оценка убранства стола и качества изготовленного.

— Ужасный народ, эти вестовые, — жалуется своим гостям одна дама, как бы оправдываясь пред ними за свои подгоревшие и неудачные бабы и сваливая с больной головы на здоровую, — вечно что-нибудь да уж испортят! Самой то мне некогда было (между тем, сама все время была на кухне, что соседка и видела) присмотреть на кухне, а они все сожгли и попортили!

— Да, да! Ужасный народ! — сочувственно поддакивают визитерши, отлично зная настоящего виновника.

— Хорошо А. В., — щебечет одна из визитерш в другом доме, — ей все из Батума муж выписал! — с улыбкой на лице, с досадой в душе на хорошо все удавшееся и хорошо убранный стол продолжает она, желая хоть словами немного досадить А. В., зная отлично, что А. В. все сама делала и из Батума ничего не выписывала.

Впрочем, подобные беседы нисколько не мешают дружески при расставании расцеловаться и хозяйке, и гостье.