Журнал «Разведчик»

№ 263

24 октября 1897 года

Верещагин А. В.

 

Англичане

Как-то раз, скинув черкески, все в той же комнате, выходящей окнами в море, мирно обедаем мы с Левисом. Казак Золотопуп, поваренок Левиса, сварил нам замечательно вкусный борщ. День, по обыкновению, жаркий. В отворенное окно дует с моря приятный ветерок. Вдруг, слышим у подъезда загремели о каменную мостовую кованные копыта. Раздаются голоса, и через минуту к нам поспешно входит вестовой и докладывает бригадному, что его желает видеть есаул Юрьев.

— Проси, — отвечает полковник своим невозмутимым спокойным голосом, утирает салфеткой сальные губы и направляется к вешалке надевать черкеску.

Входит, среднего возраста, плотный кубанский офицер в очках. Лицо усталое, измученное. Из-за черной черкески, покрытой слоем серой пыли, виднелся красный бешмет, тоже весь в пыли. За ним казак, кубанец, вводит двух каких-то иностранцев, в черных однобортных курточках, с маленькими золотыми пуговками. Лица рыжие, бритые, с усиками. Оказывается, что это были английские офицеры. Их захватили в плен наши казаки. Левис, конечно, немедленно предложил им сесть, а затем есаул Юрьев рассказал следующее:

— Накануне, вечером, мой пост, расположенный на берегу моря, видит как с английского броненосца отчаливает лодка с людьми и приближается к берегу. Хотя, — говорит он, — просвещенным мореплавателям и было хорошо известно, что на берегу стоят наши посты и что казакам никого не велено пропускать, тем не менее лодка подплывает к берегу, люди выходят и начинают прогуливаться. Казаки мои в это время были в лесочке. Как снег на голову, наскакивают они на этих господ, хватают вот этих двоих, садят на лошадей, сами садятся позади и таким образом марш-марш несутся ко мне в сотню. Ну, а я, конечно, не мешкая ни минуты, провожаю их к вам.

Так докладывает сотенный командир, причем неоднократно, во время рассказа, обтирает потный лоб и шею носовым платком.

Пленники были еще совсем молодые люди, худенькие, тщедушные, но очень симпатичные. Они смиренно посматривали на нас и знаками указывали пониже спины, что им очень тяжело было с непривычки проскакать на казачьем седле, без отдыха, с лишком 50 верст.

Хорошо помню, как мой Левис, долго после того, хотя и смеялся над этим случаем, но в то же время беспокоился.

— Этакой отчаянный народ! Сейчас цап-царап, руки назад, и в седло. Хорошо, ежели они еще им шеи не накостыляли! А? Как вы думаете? — спрашивает он, разгуливая по комнате в беленьком бешмете, закинув руки назад. Ведь от наших казаков это станет!

— А что же, если и попало? Они же хорошо знали, что нельзя выходить на берег! — говорю я.

— Так-то так! И то правда! — смеясь, восклицает командир, по обыкновению, легонечко чешет пальцами кончик своего розового носа, и опять начинает прогуливаться с озабоченным видом, причем, вероятно, раздумывает, достанется ли ему от начальства за этих англичан или не достанется.

О дальнейшей судьбе этих господ я уже решительно забыл.