Очень нужен современный карманный русско-адыгский разговорник и удобный онлайн-переводчик. Просто ужас в 21 веке нет ни того, ни другого! Мы же братские соседние народы с общей историей!
четверг, 30 мая 2019 г.
Маркотхский хребет около Кабардинки. Видно, откуда постоянно дует северо-восточный ветер по дереву. Зачем вам компас в горах. Посмотрели на дерево и вот вам роза ветров.
Посадки молодой сосны на склоне горы
Еще посадки сосен. Зверобой уже цветет и его можно заготавливать. А чабрец уже отцветает, думаю, это последняя неделя заготовки цветущего чабреца, кто не успел, поторопитесь.
Кабардинка с Маркотхского хребта в солнечную погоду
Шиповник цветет, ковыль шумит, ветер гуляет
Много ковыля на верхушках гор
Живописная Щель в солнечную погоду
Еще Щель в горах около Кабардинки
Верхушка горы
Вид на Кабардинку немного повыше уровнем. Нашел несколько чудесных бонсай. Фото в следующем посте. Гуляя по хребту, вы, кроме загара и кислорода, можете собирать окаменелости, бонсай, травы на чай, букет цветов любимой женщине, искать курганы и крепости, ручьи и озера, окопы и могилы светских воинов. Каждый найдет себе занятие, выбрасывайте телевизор (шучу) и вперед в горы )
Хребет и солнце, день чудесный
Ковыль колыхается на ветру, жаль не передает фото.
Тропа активного туриста. Будьте осторожны! Змеи уже проснулись и спариваются. За полтора часа шесть штук встретил. Но, слава Богу, трусливые змеи попались, уползали. Особенно впечатлило когда здоровая змеюка лениво отползла под шиповник впереди по курсу на тропе и сидит там. И что мне делать? Перешагивать? Просить подвинуться еще немного? Забросать тварюку каменюками?
Кабардинка с вершины горы
Тут все ПВД (походы выходного дня) собраны
В книге "Соленая подкова" Ткаченко П.И. пишет, что слово "кубановедение" появилось в 1905 году в одном печатном издании Кубанской области от краеведа Городецкого Б.М.
==================
2-я часть
Ткаченко П.И.
Соленая подкова
Гнев родительский
стр.77-81
Когда в августе 1920 года Кубань всполошилась крымским Улагаевским десантом, молодые казаки приазовских станиц были мобилизованы в Белую армию. Кроме того на станичные общества была наложена повинность помогать транспортом для подвозки боеприпасов. Трофима Омельяновича Ткаченко по старости в извоз уже не взяли, но он снарядил хуру, подводу, запряженную парой добрых рабочих лошадей с двадцатидвухлетней дочерью Параской. Джерелиевцы составили обоз и направили его к станице Гривенской. С этим обозом и отправилась Прасковья Трофимовна, закутавши голову белым платком от степной пыли и жадных мужских взглядов. Ничто, казалось, не предвещало долгого расставания со станицей, но вышло совсем иначе.
После того, как десант покатился к морю, все смешалось на степных дорогах и бездорожьях. Войска и беженцы сплошным потоком двигались к плавням, попадая под пулеметный и артиллерийский обстрел. Обозники, видя уже свою ненужность, возвращались в станицы. Тут и случилось то, чего Прасковья опасалась более всего. Она не сразу и сообразила, что произошло. Правый конь в ее упряжке как-то странно подался в сторону, на обочину, увлекая за собой всю телегу. Завалился на передние ноги, путая постромки и вожжи. Прасковья соскочила с подводы, подбежала к коню, уже лежащему на земле. Шальная пуля, неизвестно кем выпущенная, впилась коню в шею. Огромными жалобными глазами он испуганно смотрел на Прасковью, еще перебирая передними ногами, пытаясь подняться, но уже большая лужа бурой крови смешалась с серой пылью и желтой пожухлой травой.
Первое, что почувствовала Прасковья, был испуг, жаркой волной пробежавший по ее телу. Она боялась не наступающих красных, о них-то она как-то и вовсе не думала. Она боялась родительского гнева: как может она без лошадей вернуться в станицу... Ведь отец забьет ее...
Когда упавший конь совсем затих, она опустилась на сухую, горячую землю и от безысходности и страха заплакала.
Еще скрипели вдали телеги и проносились отступающие всадники, а она оставалась одна среди степи, не зная, что делать. От горя, отчаяния и глухой безысходности ее пробудил близкий конский топот. Молодой казак, пропыленный и потный, на взмыленном коне подскакал к ее покосившейся на обочине хуре:
— Ну шо, дивко, зломався возок, но остався батижок? Шо тэрчиш тут, уходыть нада, красни скоро тут будуть.
— Я нэ можу в станыцю вэртаться биз коный. Мэнэ батько убье...
— Так я и кажу, тикать нада.
Его конь пританцовывал вокруг ее телеги.
— Ну шо, тикаем?
Он вынул саблю и с широкого замаха обрубил жесткие парусиновые постромки упряжи.
— Розпрягай коня, знимай хамут, сидай и пойихалы.
Во всем виде этого казака было столько решительности и воли, что Прасковья не могла противиться и не подчиниться ему. Она быстро сняла с уцелевшего коня хомут и бросила его в траву. Привычно вскочив на круп, охлопью тронулась за своим спасителем.
— А сидло мы щас дэ-нэбудь найдэмо, — сказал он.
И только уже подскакав к плавням, она спросила его:
— Ты хто такый и видкиль?
— Иван Яновский из Ахтанизовской станицы, — ответил он.
Ни он, ни тем более она не знали, даже предположить не могли, что им уже никогда не вернуться в свои родные станицы, никогда больше не увидеть родной степи, а только вспоминать ее и плакать о ней до скончания отпущенного им века. И что их жизни окажутся связанными до конца их дней.
Так Прасковья Трофимовна Ткаченко, впоследствии Яновская, 1897 года рождения, из станицы Староджерелиевской Кубанской области оказалась в эмиграции. Жили они с Иваном Ивановичем Яновским сначала в Югославии, потом в Америке, позже — в Аргентине.
Вспоминала ли она потом свою беспокойную степную родину? Думала ли о ней? Конечно, вспоминала, конечно, тосковала и плакала от всей непоправимости случившегося.
Когда во времена Второй мировой войны наши наступающие войска вошли в Югославию, она первой побежала навстречу нашим солдатам, с надеждой получить хоть какую-то весть со своей родины. И как ни странно, там, в Белграде, она встретила своего родственника, моего дядю, Карпа Ефимовича, старшего брата моего отца, о чем тот всегда потом вспоминал как о чем-то невероятном и невозможном. Поистине человек не иголка в стогу сена и, не смотря ни на какие катастрофы и бедствия, не может просто затеряться...
Несколько раз Прасковья Трофимовна писала кому-то из родственников на Кубань, писала осторожно, боясь им навредить, посылала письма не по почте, а передавала оказией. Так ее кума Мотя Ярошенко, еще до войны возвращалась в Россию. Видно, на волне сменовеховского движения казаки выманивались из-за рубежа, нередко, к сожалению, для расправы. Тогда через куму Прасковья Трофимовна и передала письмо сестрам. А еще вручила ей маленький кусочек сукна. И если те напишут ей письмо, и вложат обратно в конверт этот кусок материи, то это и будет знаком того, что кума действительно свиделась с родственниками. Такой вот она придумала пароль...
А родные Прасковьи Трофимовны потом долго вспоминали, как однажды их разыскала в станице Староджерелиевской какая-то женщина. Подошла к их двору, стала на колени и поцеловала землю, как она в слезах обнимала и целовала их... Это была Мотя Ярошенко, которая привезла поклон и весточку на родину от Прасковьи Трофимовны Ткаченко-Яновской...
Жизнь за границей у Прасковьи Трофимовны и Ивана Ивановича Яновских сложилась удачно. В Аргентине, где они окончательно остановились после долгих скитаний по свету, Иван Иванович даже владел каким-то рудником. Там, в Аргентине, живут и сейчас их дети, мои родственники — Нина Ивановна и Юрий Иванович Яновские...
А в моей родной станице Старонижеджерелиевской живут родные сестры Прасковьи Трофимовны — Александра Трофимовна, 1918 года рождения и Зинаида Трофимовна, 1920 года рождения. Светлые, памятливые старушки, которые и рассказали мне о бедственной судьбе своей старшей сестры Прасковьи Трофимовны.
А еще они напевают мне песню, которую очень любила их старшая сестра, и видно, которую пела со слезами на чужбине:
Болыть, болыть головонька,
Ничим завязаты
Далэко до родыны,
Никым пэрэказаты.
Завъяжу я, моя нэнько,
Дряповым платочком.
Пэрэкажу я до родыны
Сызым голубочком.
Дряповый плточок
Головы нэ въяжэ,
А сэзэнькый голубок
Правдонькы нэ кажэ...
По всей вероятности, этой наивной, но такой печальной песни уже не поет Прасковья Трофимовна в своей далекой Аргентине... И теперь, через восемьдесят два года, слушая ее старых сестер, своих родственников, словно неким чудом уцелевших из какого-то, нам не вполне понятного мира, думая о ее такой трогательной судьбе, я не могу не задаться с досадой главным вопросом: «Почему так непоправимо трудно устроена наша жизнь, что наиболее близкие, родные люди доставляют нам боле всего испытаний и бед?..» Ведь и судьба моей дальней родственницы Прасковьи Трофимовны сложилась так потому, что она убоялась гнева родительского за утраченную лошадь... Но ведь правда и то, что еще не известно, как сложилась бы ее судьба здесь, на родине, да еще с клеймом принадлежности к казачьему роду... А потому теперь, как ни печалься над ее судьбой, но выходит так, что гнев родительский был все-таки праведным...
(окончание)
==================
2-я часть
Ткаченко П.И.
Соленая подкова
Гнев родительский
стр.77-81
Когда в августе 1920 года Кубань всполошилась крымским Улагаевским десантом, молодые казаки приазовских станиц были мобилизованы в Белую армию. Кроме того на станичные общества была наложена повинность помогать транспортом для подвозки боеприпасов. Трофима Омельяновича Ткаченко по старости в извоз уже не взяли, но он снарядил хуру, подводу, запряженную парой добрых рабочих лошадей с двадцатидвухлетней дочерью Параской. Джерелиевцы составили обоз и направили его к станице Гривенской. С этим обозом и отправилась Прасковья Трофимовна, закутавши голову белым платком от степной пыли и жадных мужских взглядов. Ничто, казалось, не предвещало долгого расставания со станицей, но вышло совсем иначе.
После того, как десант покатился к морю, все смешалось на степных дорогах и бездорожьях. Войска и беженцы сплошным потоком двигались к плавням, попадая под пулеметный и артиллерийский обстрел. Обозники, видя уже свою ненужность, возвращались в станицы. Тут и случилось то, чего Прасковья опасалась более всего. Она не сразу и сообразила, что произошло. Правый конь в ее упряжке как-то странно подался в сторону, на обочину, увлекая за собой всю телегу. Завалился на передние ноги, путая постромки и вожжи. Прасковья соскочила с подводы, подбежала к коню, уже лежащему на земле. Шальная пуля, неизвестно кем выпущенная, впилась коню в шею. Огромными жалобными глазами он испуганно смотрел на Прасковью, еще перебирая передними ногами, пытаясь подняться, но уже большая лужа бурой крови смешалась с серой пылью и желтой пожухлой травой.
Первое, что почувствовала Прасковья, был испуг, жаркой волной пробежавший по ее телу. Она боялась не наступающих красных, о них-то она как-то и вовсе не думала. Она боялась родительского гнева: как может она без лошадей вернуться в станицу... Ведь отец забьет ее...
Когда упавший конь совсем затих, она опустилась на сухую, горячую землю и от безысходности и страха заплакала.
Еще скрипели вдали телеги и проносились отступающие всадники, а она оставалась одна среди степи, не зная, что делать. От горя, отчаяния и глухой безысходности ее пробудил близкий конский топот. Молодой казак, пропыленный и потный, на взмыленном коне подскакал к ее покосившейся на обочине хуре:
— Ну шо, дивко, зломався возок, но остався батижок? Шо тэрчиш тут, уходыть нада, красни скоро тут будуть.
— Я нэ можу в станыцю вэртаться биз коный. Мэнэ батько убье...
— Так я и кажу, тикать нада.
Его конь пританцовывал вокруг ее телеги.
— Ну шо, тикаем?
Он вынул саблю и с широкого замаха обрубил жесткие парусиновые постромки упряжи.
— Розпрягай коня, знимай хамут, сидай и пойихалы.
Во всем виде этого казака было столько решительности и воли, что Прасковья не могла противиться и не подчиниться ему. Она быстро сняла с уцелевшего коня хомут и бросила его в траву. Привычно вскочив на круп, охлопью тронулась за своим спасителем.
— А сидло мы щас дэ-нэбудь найдэмо, — сказал он.
И только уже подскакав к плавням, она спросила его:
— Ты хто такый и видкиль?
— Иван Яновский из Ахтанизовской станицы, — ответил он.
Ни он, ни тем более она не знали, даже предположить не могли, что им уже никогда не вернуться в свои родные станицы, никогда больше не увидеть родной степи, а только вспоминать ее и плакать о ней до скончания отпущенного им века. И что их жизни окажутся связанными до конца их дней.
Так Прасковья Трофимовна Ткаченко, впоследствии Яновская, 1897 года рождения, из станицы Староджерелиевской Кубанской области оказалась в эмиграции. Жили они с Иваном Ивановичем Яновским сначала в Югославии, потом в Америке, позже — в Аргентине.
Вспоминала ли она потом свою беспокойную степную родину? Думала ли о ней? Конечно, вспоминала, конечно, тосковала и плакала от всей непоправимости случившегося.
Когда во времена Второй мировой войны наши наступающие войска вошли в Югославию, она первой побежала навстречу нашим солдатам, с надеждой получить хоть какую-то весть со своей родины. И как ни странно, там, в Белграде, она встретила своего родственника, моего дядю, Карпа Ефимовича, старшего брата моего отца, о чем тот всегда потом вспоминал как о чем-то невероятном и невозможном. Поистине человек не иголка в стогу сена и, не смотря ни на какие катастрофы и бедствия, не может просто затеряться...
Несколько раз Прасковья Трофимовна писала кому-то из родственников на Кубань, писала осторожно, боясь им навредить, посылала письма не по почте, а передавала оказией. Так ее кума Мотя Ярошенко, еще до войны возвращалась в Россию. Видно, на волне сменовеховского движения казаки выманивались из-за рубежа, нередко, к сожалению, для расправы. Тогда через куму Прасковья Трофимовна и передала письмо сестрам. А еще вручила ей маленький кусочек сукна. И если те напишут ей письмо, и вложат обратно в конверт этот кусок материи, то это и будет знаком того, что кума действительно свиделась с родственниками. Такой вот она придумала пароль...
А родные Прасковьи Трофимовны потом долго вспоминали, как однажды их разыскала в станице Староджерелиевской какая-то женщина. Подошла к их двору, стала на колени и поцеловала землю, как она в слезах обнимала и целовала их... Это была Мотя Ярошенко, которая привезла поклон и весточку на родину от Прасковьи Трофимовны Ткаченко-Яновской...
Жизнь за границей у Прасковьи Трофимовны и Ивана Ивановича Яновских сложилась удачно. В Аргентине, где они окончательно остановились после долгих скитаний по свету, Иван Иванович даже владел каким-то рудником. Там, в Аргентине, живут и сейчас их дети, мои родственники — Нина Ивановна и Юрий Иванович Яновские...
А в моей родной станице Старонижеджерелиевской живут родные сестры Прасковьи Трофимовны — Александра Трофимовна, 1918 года рождения и Зинаида Трофимовна, 1920 года рождения. Светлые, памятливые старушки, которые и рассказали мне о бедственной судьбе своей старшей сестры Прасковьи Трофимовны.
А еще они напевают мне песню, которую очень любила их старшая сестра, и видно, которую пела со слезами на чужбине:
Болыть, болыть головонька,
Ничим завязаты
Далэко до родыны,
Никым пэрэказаты.
Завъяжу я, моя нэнько,
Дряповым платочком.
Пэрэкажу я до родыны
Сызым голубочком.
Дряповый плточок
Головы нэ въяжэ,
А сэзэнькый голубок
Правдонькы нэ кажэ...
По всей вероятности, этой наивной, но такой печальной песни уже не поет Прасковья Трофимовна в своей далекой Аргентине... И теперь, через восемьдесят два года, слушая ее старых сестер, своих родственников, словно неким чудом уцелевших из какого-то, нам не вполне понятного мира, думая о ее такой трогательной судьбе, я не могу не задаться с досадой главным вопросом: «Почему так непоправимо трудно устроена наша жизнь, что наиболее близкие, родные люди доставляют нам боле всего испытаний и бед?..» Ведь и судьба моей дальней родственницы Прасковьи Трофимовны сложилась так потому, что она убоялась гнева родительского за утраченную лошадь... Но ведь правда и то, что еще не известно, как сложилась бы ее судьба здесь, на родине, да еще с клеймом принадлежности к казачьему роду... А потому теперь, как ни печалься над ее судьбой, но выходит так, что гнев родительский был все-таки праведным...
(окончание)
Краснодар, 2005
стр.324-325
Василий Степанович Вареник
(1816-1893)
РЕЧЬ,
СКАЗАННАЯ ВО ВРЕМЯ ОБЕДА,
ДАННОГО КУБАНСКИМ КАЗАЧЬИМ ВОЙСКОМ
ПРЕОСВЯЩЕННОМУ ИСААКИЮ,
ПО ОСВЯЩЕНИИ ИМ КУБАНСКОГО
ВОЙСКОВОГО СОБОРНОГО ХРАМА
В ЕКАТЕРИНОДАРЕ
1853 года апреля 1-го дня, в 10 часов утра, во время сильного дождя, Настоятелем Екатерино-Лебяжей Николаевской общежительной Пустыни, Архимандритом Никоном и Черноморским Войсковым протоиереем Афанасием Кучеровым, в присутствии Исправлявшего должность Наказного Атамана Полковника Кухаренко и многочисленного стечения Черноморского Казачества положен был первый камень ныне освященного Преосвященным Исаакием в Екатеринодаре нашего Войскового Соборного Храма во имя Св. Благоверного Князя Александра Невского.
Девятнадцать лет протекло со дня закладки ныне освященного Храма Божия. Эта медленность постройки независима от Войска, а слагалась она обстоятельствами: во-первых, война России с Турко-Англо-Французами, а потом, смерть подрядчика, принявшего на себя продолжение постройки после такового первого, начавшего было таковую и бежавшего из России, — вот были главные причины несвоевременного окончания этой святыни. Наконец, благодаря особенной энергии последних деятелей, преодолены все препятствия, и Храм Царя Славы приведен к давно желанному концу.
Несмотря на преподанные войском весьма немалые экономические средства, постройка храма обошлась далеко за двести тысяч рублей. Но да не посетуем об этом, а умиленно возблагодарим Всемогущего Творца за Его благость. Мы — по Его милости, имеем наш новый Войсковой Соборный Храм — прилично великолепный.
Изложив, по возможности, историю ныне освященного Войскового Соборного Храма, не могу умолчать и о нижеследующем.
Кубанцы! День этот, по мнению моему, должен быть достопамятнейшим днем в истории нашего казачества и стать наряду и даже выше тех дней, в которые мы собирались на немаловажные события нашей казачьей жизни.
Наши деды, отцы, братья, товарищи и многие из нас своею кровью и потом в тяжких трудах, омочив берега нашей родной Кубани, проложили путь мирным гражданам нашей Святой Руси безбоязненно водвориться на оседлую жизнь даже в трущобах бывшего когда-то грозного Кавказа и населить ими же город вместо бывшей нашей станицы. И все это совершилось при заботливости, с немалыми трудами нашего Начальства, при заботливом попечении которого город, во имя Бессмертной и Великой Императрицы Екатерины II, при всей своей молодости, становится не последним из городов русских. Но городу этому, при его возрождении, потребно было иметь и новый Храм Божий. И мы, казаки, как бы проникнутые будущностью, предуготовили таковой и не только для себя, но и для православных его новых сограждан в трудную минуту, да и навсегда. Глядя смиренно на этот величественный Храм Всевышнего, возблагодарим споспешествовавших этому святому делу и трудившихся при построении оного и мысленно испросим у милосердного Бога послания им долголетней жизни.
Пройдут десятки лет, и внуки наши, с благоговением указывая своим детям на освященную сегодня обитель Всесвятого Христа Бога нашего, скажут им: «Молитесь во храме этом за ваших предков, будьте истинными сынами вашего Отечества и ревностно чтите Православную Церковь».
8 ноября 187 года
гор. Екатеринодар
В. Вареник
(на 56-м году от роду)
------------------------------------
стр.324-325
Василий Степанович Вареник
(1816-1893)
РЕЧЬ,
СКАЗАННАЯ ВО ВРЕМЯ ОБЕДА,
ДАННОГО КУБАНСКИМ КАЗАЧЬИМ ВОЙСКОМ
ПРЕОСВЯЩЕННОМУ ИСААКИЮ,
ПО ОСВЯЩЕНИИ ИМ КУБАНСКОГО
ВОЙСКОВОГО СОБОРНОГО ХРАМА
В ЕКАТЕРИНОДАРЕ
1853 года апреля 1-го дня, в 10 часов утра, во время сильного дождя, Настоятелем Екатерино-Лебяжей Николаевской общежительной Пустыни, Архимандритом Никоном и Черноморским Войсковым протоиереем Афанасием Кучеровым, в присутствии Исправлявшего должность Наказного Атамана Полковника Кухаренко и многочисленного стечения Черноморского Казачества положен был первый камень ныне освященного Преосвященным Исаакием в Екатеринодаре нашего Войскового Соборного Храма во имя Св. Благоверного Князя Александра Невского.
Девятнадцать лет протекло со дня закладки ныне освященного Храма Божия. Эта медленность постройки независима от Войска, а слагалась она обстоятельствами: во-первых, война России с Турко-Англо-Французами, а потом, смерть подрядчика, принявшего на себя продолжение постройки после такового первого, начавшего было таковую и бежавшего из России, — вот были главные причины несвоевременного окончания этой святыни. Наконец, благодаря особенной энергии последних деятелей, преодолены все препятствия, и Храм Царя Славы приведен к давно желанному концу.
Несмотря на преподанные войском весьма немалые экономические средства, постройка храма обошлась далеко за двести тысяч рублей. Но да не посетуем об этом, а умиленно возблагодарим Всемогущего Творца за Его благость. Мы — по Его милости, имеем наш новый Войсковой Соборный Храм — прилично великолепный.
Изложив, по возможности, историю ныне освященного Войскового Соборного Храма, не могу умолчать и о нижеследующем.
Кубанцы! День этот, по мнению моему, должен быть достопамятнейшим днем в истории нашего казачества и стать наряду и даже выше тех дней, в которые мы собирались на немаловажные события нашей казачьей жизни.
Наши деды, отцы, братья, товарищи и многие из нас своею кровью и потом в тяжких трудах, омочив берега нашей родной Кубани, проложили путь мирным гражданам нашей Святой Руси безбоязненно водвориться на оседлую жизнь даже в трущобах бывшего когда-то грозного Кавказа и населить ими же город вместо бывшей нашей станицы. И все это совершилось при заботливости, с немалыми трудами нашего Начальства, при заботливом попечении которого город, во имя Бессмертной и Великой Императрицы Екатерины II, при всей своей молодости, становится не последним из городов русских. Но городу этому, при его возрождении, потребно было иметь и новый Храм Божий. И мы, казаки, как бы проникнутые будущностью, предуготовили таковой и не только для себя, но и для православных его новых сограждан в трудную минуту, да и навсегда. Глядя смиренно на этот величественный Храм Всевышнего, возблагодарим споспешествовавших этому святому делу и трудившихся при построении оного и мысленно испросим у милосердного Бога послания им долголетней жизни.
Пройдут десятки лет, и внуки наши, с благоговением указывая своим детям на освященную сегодня обитель Всесвятого Христа Бога нашего, скажут им: «Молитесь во храме этом за ваших предков, будьте истинными сынами вашего Отечества и ревностно чтите Православную Церковь».
8 ноября 187 года
гор. Екатеринодар
В. Вареник
(на 56-м году от роду)
------------------------------------
среда, 29 мая 2019 г.
1-я часть
Ткаченко П.И.
Соленая подкова
Гнев родительский
стр.77-81
Каждая человеческая жизнь, быстротечная и неповторимая, несет в себе ничем не заменимый опыт в общую сокровищницу человеческого бытия. Пусть самое малое, но такое, что не может быть повторено другой жизнью и другой судьбой. И если оно останется нам неведомо, если оно теряется во времени, ни о чем не напоминая потомкам, то это говорит не о его незначимости, а о нашем несовершенстве, нечуткости и непростительной беспечности. Ведь так устроено все на свете, что достичь хоть какого-то совершенства и благополучия можно не иначе, лишь как в полном составе людей, когда-то живших и живущих в народе. Уже только по этому положению каждая судьба необходима, ничем не заменима и драгоценна в общем замысле нашего земного бытия, если только такой замысел вообще существует...
Достичь благополучия, можно не путем «естественного отбора», в человеческом обществе недопустимого, ибо он открывает такие пропасти и бездны, о которых разум человеческий даже не подозревает и которые постичь не в состоянии, не «сбросом» части населения в мусор, что проповедуют доморощенные волчата от «демократии» и мировые волки глобализации, но именно в полном составе людей, живших и живущих в народе.
Трофим Омельянович Ткаченко из станицы Староджерелиевской, двоюродный брат моего деда Ткаченко Ефима Семионовича слыл человеком сурового, даже деспотического нрава. Было ли это природным свойством его натуры или приобретенным трудной казачьей жизнью, теперь уже установить невозможно. Но любовь к детям казаки нередко выражали не иначе как через строгость, доходящую до жестокости. Видимо, это все же не было прихотью или ничем не мотивированным самодурством, но, так или иначе, вызывалось обстоятельствами жизни. Если, бывало, дите заиграется на улице и опоздает к ужину, вечере, оно не только ляжет спать голодным, но и со жгучим рубцом через спину от ремня, обиду которого будет помнить всю жизнь. Может быть, суровость казачьей жизни требовала такой жестокой ее организации и такой дисциплины, которые достигались зачастую силой, волей и даже жестокостью родителей.
Хорошо это или плохо? Наверное, все-таки плохо. Но иного способа выжить у несчастного казачьего племени, может быть, и не было... Ведь казачество оказалось единственным образованием в России, которое подвергалось физическому уничтожению именно по этническому признаку. Как не старались выставить казачество сословием, дабы скрыть его геноцид и «оправдать» его исполнителей, ничего из этого не вышло. В истории геноцид казачества остался страшной страницей, мало кем осознаваемой. Геноцид во имя, разумеется, «прогресса» и «светлого будущего», почему-то так и не наступившего...
(продолжение следует)
Ткаченко П.И.
Соленая подкова
Гнев родительский
стр.77-81
Каждая человеческая жизнь, быстротечная и неповторимая, несет в себе ничем не заменимый опыт в общую сокровищницу человеческого бытия. Пусть самое малое, но такое, что не может быть повторено другой жизнью и другой судьбой. И если оно останется нам неведомо, если оно теряется во времени, ни о чем не напоминая потомкам, то это говорит не о его незначимости, а о нашем несовершенстве, нечуткости и непростительной беспечности. Ведь так устроено все на свете, что достичь хоть какого-то совершенства и благополучия можно не иначе, лишь как в полном составе людей, когда-то живших и живущих в народе. Уже только по этому положению каждая судьба необходима, ничем не заменима и драгоценна в общем замысле нашего земного бытия, если только такой замысел вообще существует...
Достичь благополучия, можно не путем «естественного отбора», в человеческом обществе недопустимого, ибо он открывает такие пропасти и бездны, о которых разум человеческий даже не подозревает и которые постичь не в состоянии, не «сбросом» части населения в мусор, что проповедуют доморощенные волчата от «демократии» и мировые волки глобализации, но именно в полном составе людей, живших и живущих в народе.
Трофим Омельянович Ткаченко из станицы Староджерелиевской, двоюродный брат моего деда Ткаченко Ефима Семионовича слыл человеком сурового, даже деспотического нрава. Было ли это природным свойством его натуры или приобретенным трудной казачьей жизнью, теперь уже установить невозможно. Но любовь к детям казаки нередко выражали не иначе как через строгость, доходящую до жестокости. Видимо, это все же не было прихотью или ничем не мотивированным самодурством, но, так или иначе, вызывалось обстоятельствами жизни. Если, бывало, дите заиграется на улице и опоздает к ужину, вечере, оно не только ляжет спать голодным, но и со жгучим рубцом через спину от ремня, обиду которого будет помнить всю жизнь. Может быть, суровость казачьей жизни требовала такой жестокой ее организации и такой дисциплины, которые достигались зачастую силой, волей и даже жестокостью родителей.
Хорошо это или плохо? Наверное, все-таки плохо. Но иного способа выжить у несчастного казачьего племени, может быть, и не было... Ведь казачество оказалось единственным образованием в России, которое подвергалось физическому уничтожению именно по этническому признаку. Как не старались выставить казачество сословием, дабы скрыть его геноцид и «оправдать» его исполнителей, ничего из этого не вышло. В истории геноцид казачества остался страшной страницей, мало кем осознаваемой. Геноцид во имя, разумеется, «прогресса» и «светлого будущего», почему-то так и не наступившего...
(продолжение следует)
вторник, 28 мая 2019 г.
ПВД (поход выходного дня) Горы Кабахаха-Сапун-Острая-Широкая Балка
Поход рассчитан 3,5 часа, рассчитан на обычного городского человека, уставшего от шума и суеты. Вырваться на пару часу на природу, особо не напрягаясь и не вкладываясь в путешествие. С вас только проехать маршруткой (автобусом) и в удобной обуви с запасом воды гулять и дышать, слушать пение птиц и журчанье ручьев, шум прибоя и лесных деревьев.
Садимся на маршрутку "Широкая балка" около автовокзала. Выходим на остановке Крематорий. Обходим кладбище Кабахаха справа от входа. Сразу за бетонным забором поворачиваем и по тропе уходим в сторону гор Навагира. Сверху вид на горы Амзай и Колдун. Снизу вид на Сапун гору.
Скумпия цветет. Будет отдельный репортаж по ней, уж очень красивая и полезная. Из нее добывали краски. На мангале не дает дыма.
Тропа на Сапун. Есть любопытный сайт, где собраны все тропы по Черноморке. Просто кликайте на ваше местоположение и сайт высветит все маршруты и достопримечательности
Все цветет и пахнет медом в мае. Трава местами по грудь высотой.
Вид с горы Сапун на Маркотх. на горе Сапун большой некрополь древних касогов. Больше ста курганчиков. Поход туда и фото курганов смотри в списке на сайте.
Можжевельник красный вдоль тропы
Скумпия кругом, очень густые заросли на Навагире
Плющ покрывает все свободное пространство
Все деревья, пни, земля в плюще
Деревья в лесу покрыты густым мхом. Вообще это чудо, за 3,5 часа пройти несколько климатических зон подряд. Выгоревший каменно-песчаный Израиль с пожухлой травой и солнцепеком. Через полчаса влажный лес с росой, мхом на стволах и травой по грудь. Еще через полчаса уже Греция с приморским склонами колючего вечнозеленого и средиземноморским пейзажем.
Плющ еще и плодоносит
Стволы деревьев обвиты толстыми ветками плюща
Толщина стволов плюща крупнее руки. Живет за счет дерева, пока оно не завалится.
Плющ на дубе
Еще плющ тянет соки с ясеня
А вот и полоска моря, вид с горы Острой. Далековато, но море в мае зовет
Выходим по тропе между Южной Озереевкой и Широкой Балкой. В Озерейке мы недавно были, сворачиваем влево в сторону Широкой Балки. Тропа идет вдоль кромки обрыва, метров 300 высота.
Спуска не нашел, возможно, где-то есть тропа вниз.
Черное море в мае
Кораблик вдали
Вид в сторону Лиманчика, Дюрсо и Озерейки
Цвет моря меняется от рассвета и до заката. И даже от угла съемки, десятки оттенков синего.
Дачи на горе Амзай. Рай на земле. Море справа снизу. Новороссийск через две горы дальше.
Тропа с горы в Широкую Балу проходит вдоль обрыва моря и забора пансионатов. По ней вы спускаетесь в этом месте на пляж Широкой Балки. Ну, или поднимаетесь в обратную сторону.
Советская архитектура. Напоминает украинскую Феодосию времен Кучмы
А як же ж бэз Чорномора )
На пляже уже купаются и загорают туристы. Их немного - это вам плюс, в августе будет просто ужас. Раздевалки, кафешки, маршрутки уже работают. Грибочки и квас - еще нет. Вода теплая, лично проверил. Прямо вдоль пляжа ходят городские маршрутки в Новороссийск. Стоимость 50 рублей. Периодичность - раз в час. Можно уходить с пляжа за пять минут до посадки. В июле-августе выгоднее ближе к конечной остановке пройти, чтобы ехать в город сидя.
Подписаться на:
Сообщения (Atom)