1-я часть
Киселева В.А.
«Настин рушник»
Страшная история
Краснодар, 2010
стр.85-86
Святой вечер перед Рождеством не только молодые хлопцы, но и те казаки, чьи чубы уже давно сивые, крутят усы и потирают носы в ожидании праздников.
Старый Фома Мандрыка, по прозвищу Зюзя, не был исключением. Те, кто не знал его, могут и удивиться такому странному именованию, но кто знал его жену, удивляться не станут. Баба его, почти ежедневно видя благоверного ползущим к дому, держащимся за соседские плетни и заборы, горестно в такой момент произносила только одно слово: «назюзился», оттого и стал он Зюзей.
Дед Фома причислял себя к той славной когорте вояк, которые почитали главным достоинством умение крепко держать саблю в бою и, не менее крепко, кружку с вином в шинке.
Весь голодный день прошел в трепетном ожидании визита к куму с поздравлениями, и дед искал удобный момент улизнуть из дома.
День был хлопотный. Жена гремела чугунами у печи, сноха убирала хату.
Он оказался безнадзорным в этой пропахшей пирогами и колбасами суматохе.
Наконец, торжественно одев праздничную смушковую шапку, легкой трусцой направился к своему куму, станичному бондарю Ивану Вырвикишке.
Душа его пела. Душа деда Фомы жаждала праздника. Длительный пост подогрел воспоминания о прежних кутежах в кругу верных друзей. Нет, не надейтесь, что старый Фома без боя сдался богомольным бабам. Он знал, где в его кладовой хранится сало, окорока и прочая запретная снедь.
Когда старуха была занята делами, он позволял себе «поправить здоровье» чаркой доброй горилочки и шматочком ароматного розового сала.
Легкая трусца перешла почти в галоп по мере приближения к хате кума. За пазухой пригрелся соответствующий случаю подарок — штоф водки, которую в самом начале лета его жинка настояла на смородиновых почках.
Визит оправдал надежды.
Когда Зюзя выходил с кумового подворья на уже уснувшую улицу, радость и непреодолимое желание громко, во всю ширь казацкой души спеть любимую «Наша доля ще нэ вмэрла» вырвалось наружу в виде невнятного мычания.
На перелазе он наступил на полу своего кожуха и упал лицом в снег.
Повалявшись с боку на бок, прежде чем подняться на ноги, он все же направился в сторону родной хаты.
Пройдя немного, неожиданно обнаружил, что замерзла голова. Ощупал ее — и не обнаружил на месте любимой смушковой шапки.
— Цэ ж я йи забув у кума, — сообразил дед.
Вернувшись в хату Вырвикишки, он до смерти напугал его жинку, свалив в сенцах цибарку с водой. Водрузив на голову первую попавшуюся шапку из висевших на крючках вместе с кожухами, он, наконец, выбрался на улицу. За калиткой ему под ноги попалась его собственная, оброненная при недавнем падении. Будучи человек хозяйственным, Фома сунул найденную вещь за пазуху, радуясь такой богатой находке.
Дома, стараясь не видеть осуждающих взглядов своей половины, он быстренько направился в закуток за занавеской, где стояла их кровать.
— Стико ж годов цией кровати? — бормотал гуляка, вползая на подушки, которые по перышку собрала верная жена. — Годив, этак, пятьдесят. С гаком.
Это была последняя трезвая мысль, неизвестно зачем невпопад явившаяся в нетрезвую голову.
Утро было тяжким. Голову легче было снять с плеч, чем поднять с подушки. В хате было тихо. Хозяйка уже пошла доить корову.
В холодных сенцах дед набрал корячком ледяной воды из цибарки, смочил ее лоб, напился и облегченно вздохнул. И неожиданно вдох его прямо-таки застрял в груди. Что-то было не так. Но что? Все вроде на своих местах. Вот коромысло, ведра, чугунки с борщем и кашей, «мыски» с холодцом, с вечера вынесенные в студеные сенцы. Одежа, в которой выходил «по хозяйству», висела на гвозде. Полыця, на которой лежали две шапки. Две! Одна была чужая!
— Эгэ! Так шо, значить, покы я був у кума, к моей жинке прыходыв хтось, хто, спасаясь бегством при моем возвращении, забув шапку!
Расправа с женой была короткой.
Управив хозяйственные дела, супруги отправились в церковь. Жена шла, закутав лицо праздничным платком, а старый вояка — угрюмо надвинув любимую шапку на брови.
(продолжение следует)
Киселева В.А.
«Настин рушник»
Страшная история
Краснодар, 2010
стр.85-86
Святой вечер перед Рождеством не только молодые хлопцы, но и те казаки, чьи чубы уже давно сивые, крутят усы и потирают носы в ожидании праздников.
Старый Фома Мандрыка, по прозвищу Зюзя, не был исключением. Те, кто не знал его, могут и удивиться такому странному именованию, но кто знал его жену, удивляться не станут. Баба его, почти ежедневно видя благоверного ползущим к дому, держащимся за соседские плетни и заборы, горестно в такой момент произносила только одно слово: «назюзился», оттого и стал он Зюзей.
Дед Фома причислял себя к той славной когорте вояк, которые почитали главным достоинством умение крепко держать саблю в бою и, не менее крепко, кружку с вином в шинке.
Весь голодный день прошел в трепетном ожидании визита к куму с поздравлениями, и дед искал удобный момент улизнуть из дома.
День был хлопотный. Жена гремела чугунами у печи, сноха убирала хату.
Он оказался безнадзорным в этой пропахшей пирогами и колбасами суматохе.
Наконец, торжественно одев праздничную смушковую шапку, легкой трусцой направился к своему куму, станичному бондарю Ивану Вырвикишке.
Душа его пела. Душа деда Фомы жаждала праздника. Длительный пост подогрел воспоминания о прежних кутежах в кругу верных друзей. Нет, не надейтесь, что старый Фома без боя сдался богомольным бабам. Он знал, где в его кладовой хранится сало, окорока и прочая запретная снедь.
Когда старуха была занята делами, он позволял себе «поправить здоровье» чаркой доброй горилочки и шматочком ароматного розового сала.
Легкая трусца перешла почти в галоп по мере приближения к хате кума. За пазухой пригрелся соответствующий случаю подарок — штоф водки, которую в самом начале лета его жинка настояла на смородиновых почках.
Визит оправдал надежды.
Когда Зюзя выходил с кумового подворья на уже уснувшую улицу, радость и непреодолимое желание громко, во всю ширь казацкой души спеть любимую «Наша доля ще нэ вмэрла» вырвалось наружу в виде невнятного мычания.
На перелазе он наступил на полу своего кожуха и упал лицом в снег.
Повалявшись с боку на бок, прежде чем подняться на ноги, он все же направился в сторону родной хаты.
Пройдя немного, неожиданно обнаружил, что замерзла голова. Ощупал ее — и не обнаружил на месте любимой смушковой шапки.
— Цэ ж я йи забув у кума, — сообразил дед.
Вернувшись в хату Вырвикишки, он до смерти напугал его жинку, свалив в сенцах цибарку с водой. Водрузив на голову первую попавшуюся шапку из висевших на крючках вместе с кожухами, он, наконец, выбрался на улицу. За калиткой ему под ноги попалась его собственная, оброненная при недавнем падении. Будучи человек хозяйственным, Фома сунул найденную вещь за пазуху, радуясь такой богатой находке.
Дома, стараясь не видеть осуждающих взглядов своей половины, он быстренько направился в закуток за занавеской, где стояла их кровать.
— Стико ж годов цией кровати? — бормотал гуляка, вползая на подушки, которые по перышку собрала верная жена. — Годив, этак, пятьдесят. С гаком.
Это была последняя трезвая мысль, неизвестно зачем невпопад явившаяся в нетрезвую голову.
Утро было тяжким. Голову легче было снять с плеч, чем поднять с подушки. В хате было тихо. Хозяйка уже пошла доить корову.
В холодных сенцах дед набрал корячком ледяной воды из цибарки, смочил ее лоб, напился и облегченно вздохнул. И неожиданно вдох его прямо-таки застрял в груди. Что-то было не так. Но что? Все вроде на своих местах. Вот коромысло, ведра, чугунки с борщем и кашей, «мыски» с холодцом, с вечера вынесенные в студеные сенцы. Одежа, в которой выходил «по хозяйству», висела на гвозде. Полыця, на которой лежали две шапки. Две! Одна была чужая!
— Эгэ! Так шо, значить, покы я був у кума, к моей жинке прыходыв хтось, хто, спасаясь бегством при моем возвращении, забув шапку!
Расправа с женой была короткой.
Управив хозяйственные дела, супруги отправились в церковь. Жена шла, закутав лицо праздничным платком, а старый вояка — угрюмо надвинув любимую шапку на брови.
(продолжение следует)
Комментариев нет:
Отправить комментарий