Еще несколько обучалок для развития межславянского языка. Хотите понимать все славянские языки сразу без обучения - читайте по-межславянски. Словарь языка

Куртин В.А.
«За измену России и Казачеству»
Думы вслух

Кульминация цинизма. Манифестация застеночного «правосудия» и красноречивейшее memento поклонникам «доблестного служения» Единой. Не исторический факт из давних времен, на которые мы так богаты в прошлом, но свежая, еще не заросшая рана настоящего. Не просто надругательство над дерзнувшим иметь свое святая святых, но злобное удушение самого стремления к исповедованию своего Верую.
Казак душою и телом. Священник. Не поп. Честный до идеала. И не потому, что noblesse oblige, что на кристальную честность его обязывало положение. Честный потому, что таким родился, что таким его воспитала станица.
Выборный старшина Войска Кубанского, идейный и практический вождь партии «здравого смысла», казак станицы Новопокровской Александр Иванович Кулабухов мученически погиб...
 — За что?
 — «За измену России и Казачеству».
Надпись эта покрывала грудь повешенного. Ту грудь, где не было ни тени нелояльности к России и ничего другого, кроме беспредельной любви к Казачеству.
Действительно — кульминация цинизма. Формула признательности Казачеству Великодержавной Матушки великодержавных сынов...
Возмущение для одних и вечный, жгучий стыд для других казаков.
«Царь Иудейский»... на позорном кресте между разбойниками. Сатанинское надругательство над Дерзнувшим — для фарисеев, спасение и жизнь вечная — для уверовавших!
«За измену России»... России, разложившейся задолго до «измены»,
И «Казачеству»,
Какому?
Тому ли, что проповедовать свое Верую послало именно его, Алексея Ивановича, а само с оружием в руках прокладывать путь к Москве, через толщу Рязанских, Тамбовских и т. д. оболочек, или чиновным белым воронам?
 — Этим последним.
Нарядившись в черкески, «статские» и «тайные», «превосходительные» и «высокопревосходительные» игрались в казака. Ибо, что такое для них казак?
С какого конца его не возьми — все равно — казак. Булавин, Гордиенко, Разин, Некрасов и т. д. — разбойники. Кулабухов — изменник. Лихой ординарец — казак. Смелый, независимый, вольнолюбивый станичник — вор и разбойник.
И игра в казака не со вчерашнего дня. И в казаке видели казака лишь тогда, когда делилась Неделимая. Расползалась по всем швам... А спаяют казачьей кровью едино-неделимую, как Смаил Ага — дарами дарят: кому — кол, кому два столба с перекладиной...
 — Виси, мол, «за измену России и Казачеству».
 — Не нужОн больше.
Формула эта жила за всю историю России и Казачества. Вплоть до Кулабухова.
В мировую войну, например, все дырки казаками затыкали, а чуть что насчет валенок или там масла сибирского, —
 — А вы откуда взялись?
Какая-то армия Петра Амьенского. На своих хлебах за матушку Рассею дрались.  К «частной инициативе» за помощью прибегали:
 — Вы не наши.
 — Та шо ж мы, хиба ж — турэцьки?
Вот то-то и оно-то. В том-то и беда наша. Бывали мы и «турецкие», но по договору. И турчин «прывитае сиромаху», а русские — безоговорочно — рабов.
 — Признавай безоговорочно. Или ты — «Изменник России и Казачеству».
И признавали. Даже и здесь, после Кулабухова и Новороссийска, в великую казну трудовые динары и франки посылали, — чтобы и далее быть в «безоговорочном признании».
А доверия все равно не снискали. Даже и у в рассеянии сущих. Все равно клеймят: «союзники».
Как один белый вождь пишет о казаках другому вождю — красному.
Свой — своему. По душам.
Не пора ли, братцы, и нам поговорить по душам? Свой — со своим? Не крайний ли час вслух свои думы высказывать? И точки над i поставить? Не наболела ли уж до отказа душа казачья?
Наболела. А стыд, точно червь сосет. Стыд за самодумство наше. Думы то у нас у всех одни: казачьи, — а как дойдет до слов, опять — старые погудки.
Вот на днях погибших за Казачество вспоминали. Много их было, погибших. И за каждого теплые речи нашлись. Только председателя Рады, Рябовола, как бы случайно, мимоходом, коснулись. Да и сконфузились. А о мученике Кулабухове — ни слова. А знали и знают, что погиб-то он именно за Казачество. Но без мишурных привесок московских из «доблести», «верности», «бессменности» и т. д. Погиб как казак, и только за Казачество.
И потому о нем мы все еще только думаем. Но ведь чем дольше в груди вынашивается дума, тем крепче решение. И память о нем в сердцах казаков будет жить до тех пор, пока на земле останется хоть один казак...
Вечная память тебе, дорогой Алексей Иванович! Жертва нашей расточительности, своей кровью заплативший за интересы ненавидящих нас.
Ни ты, ни мы не изменяли никому. Но были слишком широкогрудые. Свободные духом — хотели и других видеть такими же. Мы не учли, что «рожденный ползать — летать не может».
Мы не учли, что нам по пути лишь с теми, кто идет в бой, а не с теми, что идут закабалять.
Ты это предвидел и — погиб.
Вечная память погибшему за Казачество!

25 мая 1928 года
журнал «ВК» № 11
стр. 13-14

Александр Кокунько

Миж морямы та горамы,
Миж пивдэнными стэпамы
Виковичный Лыцарь спыть,
Мрию про Кубань таить.

* * *

Вик викив вин на сторожи
Краю вильного стояв,
Вартував, шоб в подорожи
Гисть лыхый нэ завитав.

Гай и полэ зэлэнилы,
Нывы золотом горилы...

По стэпах и по лыманах
Козакы колысь жилы, —
Нэ жилы, а панувалы
Воли буйнойи сыны...

 — Шо ж це полэ почорнило,
Шо так скризь всэ помарнило?

Витэр з пивночи посияв
Зилля лыха — кров рабив
И на Лыцаря навияв
Сон тяжкый на сто рокив.

Лыцарь зтруйиный упав, —
Ворог долю закував.

* * *

Прыйдэ щастя юнакови,
Прыйдэ доля козакови, —
Знову гай зазэлэние,
Знову ныва зчервоние.

Станэ Лыцарь, стрэпэнэться, —
Ворог кровью обиллется, —
Стэп козачий — усмихнэться.

25 мая 1928 года
журнал «ВК» № 11
стр. 5

Славянск-на-Кубани

Хроники коронавирья

Новороссийск

Цифровые пропуска

Слава Кубани. Жесткий карантин, цифровой ошейник и несоразмерные с помощью людям штрафы — средневековая чушь. Кубани нужна шведская и белорусская модель борьбы с вирусом. Вакцина будет через год. За это время люди просто не выживут под домашним арестом. Наш путь — все на работу и учебу. Изоляция и помощь только для пожилых и хроников. Остальные приобретут коллективный иммунитет. Часть россиян, возможно, уже перенесла вирус осенью, зимой. Зачем морить здоровых людей, разрушать семьи и психическое здоровье людей. Кубань — это вольный край, здесь не было рабства и холопства изначально. И никогда не будет.

                                   Interslavic language - межславянский язык

Салон красы (разговорник)

Одкрыто. Закрыто. Прєрыв (пауза) 5 минут. Обєд. Викендовы денj

Мужскы мајстр. Брадобривец

Женскы мајстр.

Брити се? Стрижете се?

Jедино (толико) остриженје.

Не силно кратко. Много кратко. Не силно долго.

Слегка равнити се.

Влас. Власы. Брада. Брадач. Вусы. Коса. Челка. Виске.

Ногот. Ногте. Прст. Прсты

Что будемо дєлати?

Мыти главу. Хемија. Барва. Барвити влосы (ногте). Масаж

Рука. Рукы. Нога. Ногы. Хребет. Кожа.

Остриженје. Маникjур. Педикjур. Депилjациjа. Очишченје лица

Каку барву хочете?

Покрыти лаком (барвоjу)?

Бєлы, чрвены, зелены, чрны, синjи, небескы, рожевы, каштановы, жолты, сєры, сивы

Блондин (-ка). Брунет(-ка). Руды (-а). Шарм. Мода

Трохы кратше. Трохы долгше

Бигуди. Фен. Орудје (прибор) длjа остриженја. Ножице, шампон, пилка.

Парфум. Крем. Маст. Масло

Колико коштуjе? Сколько часу трва?

Добро. Запишете ме на ов час.

* * *

Salon krasy (razgovornik)

Odkryto. Zakryto. Prěryv (pauza) 5 minut. Oběd. Vikendovy denj

Mužsky maјstr. Bradobrivec

Žensky maјstr.

Sedite se (sedteti se), prosim

Briti se? Strižete se?

Jedino (toliko) ostriženјe.

Ne silno kratko. Mnogo kratko. Ne silno dolgo.

Slegka ravniti se.

Vlas. Vlasy. Brada. Bradač. Vusy. Kosa. Čelka. Viski. Viske.

Nogot. Nogte. Prst. Prsty

Čto budemo dělati?

Myti glavu. Hemiјa. Barva. Barviti vlosy (nogte). Masaž

Ruka. Ruky. Noga. Nogy. Hrebet. Koža.
Ostriženјe. Manikjur. Pedikjur. Depiljacija. Očiščenјe lica

Kaku barvu hočete?

Pokryti lakom (barvoju)?

Běly, črveny, zeleny, črny, sinji, nebesky, roževy, kaštanovy, žolty, sěry, sivy

Blondin (-ka). Brunet (-ka). Rudy (-a). Šarm. Moda

Trohy kratše. Trohy dolgše

Bigudi. Fen. Orudјe (pribor) dlja ostriženјa. Nožice, šampon, pilka.

Parfum. Krem. Mast. Maslo

Koliko koštuje? Koliko času trva?

Dobro. Zapišite me na ov čas.

сайт языка

словарь с падежами и склонениями

Павел Поляков

Казакам

Гей, готовьте сбрую, наточите шашки —
День последней схватки близок — недалек!
По степи родимой расцветает кашка
И ковыль шевелит вольный ветерок.

У кого есть седла, у кого винтовки —
Осмотри, почисти — близится война.
Мы крепки, как скалы, как пантеры ловки —
Старых вожделений близки времена.

Мы поищем правды, не бояся бури,
Смоем боль столетий кровяным дождем,
Сверженному Богу фимиам воскурим
И у ног Свободы жертвы принесем.

Нам не страшны сабли, нам не страшны пули —
Наших сил казачьих смерти не сломить.
Вихрем наши лавы в гике, реве, гуле
Вновь сумеют Степи волю воротить.

Нам враги не страшны, не грозим отмщеньем —
Мы хотим свободы, правды и любви.
Может быть, мы слишком полны всепрощеньем,
Выросшем на нами пролитой крови.

Нам войны не надо для завоеваний,
На чужую хату местью не пойдем, —
Но сумеем биться за родные грани
И за нашу волю на степи умрем.

Кто понять нас сможет, кто понять сумеет
Из души казачьей всем пошлем привет,
В нашем сердце жажда воли пламенеет
И отмщенью места в нашем кличе нет.

За заветы воли, за казачью славу,
За свою свободу мы зовем на бой.
До родной станицы пронесутся лавы
И трубач сыграет переливно: «стой!»

10 мая 1928 года
журнал «ВК» № 11
стр. 1

Рудик Я.

Надо мною ще лэтять
Зграи чорных, довгых днив...
Чи замучиты хотять,
Чи посиять бильш тэрнив?

Чув давно вже воркит хвыли,
Що плывэ там по Кубани;
Чув давно вже писни мыли,
Що в дытынстви чув в тим Крае.

Нэ мылують бильше очи
Золоти, широки нывы;
Обиймають часто ночи
Чорных роспачив и сумнивы.

Шо блакыть своих нэбэс
Скоро бачиты я буду,
Шо тэрныстый шлях увэсь
Пэрэйду. Нудьгу забуду.

Та лэлиять буду мрии,
Шо допью я кэлых горя;
Розбужу од сна надии,
Шо засяе щастя — зоря!

25 апреля 1928 года
журнал «ВК» № 10
стр. 5

                        Choir Dustyesky. Даже австралийцы умеют балакать )

                                               Йихав козак за Дунай

                                            По полю танки грохотали

                                                      Степь широкая

                                                                 * * *

Еще одна хорошая антивирусная песня. Первая была Семена Слепакова.

                                    А теперь  Александар и Дац

                                         Шутка на межславянском языке

Борис Кундрюцков
Два мира

Две души, как два мира, стали друг перед другом. Две души — столь разные, столь чуждые друг другу, что казак Митякинской станицы, Тарасов Василий Степанович, денщик, не знал на какую сторону склониться, какой души послушаться...
Две души эти были — сотник и сотничиха.
И вот — если к своему казачьему офицеру Василий чувствовал доверие и привязанность, то стройная сотничиха, с копной светлых кудряшек цвета золотистой соломы «гирьки», внушала своей непонятностью и хрупкостью сложное чувство робости и мучительного любопытства.
Василий знал, что сотник брал отпуск, уезжал в Петербург, где эта краля жила (были они знакомы, видно, раньше), женился там и привез ее в полк, не заехав даже к отцу на Дон; что старик-отец сыну домой являться заказал, и только мать втихомолку еще и по сю пору плачет, да убивается из-за ссоры; знал Василий, что она не казачка и ко всем прочим чувствам присоединилась какая-то настороженность.
В первый же вечер, когда к Бирюкову собрались офицеры и пришел станичник-вахмистр, зашедший по службе, она встала и ушла в спальню. В спальне, из темной комнаты — проходной, в полуоткрытую дверь, Василий видел ее, сидящую под лампадкой на кровати, с опущенной головой. И когда в это же короткое мгновение из столовой донеслась заунывная песня, ему послышался долетевший хруст тонких, занятно сплетенных пальцев.
 — Во-о, — подумал Василий.
Что-то было в этих протянутых на коленях руках, что-то такое, что сжалось сердце и легкой жалостью и легким возмущением...
Удивился Тарасов и... застрял, как неуклюжий метеор в проходной комнате.
Пошли в доме удивительнейшие вещи! Барыня казачьих песен слышать не могла, так же как-то, само собой, разбежались и гости, а в комнатах так запахло духами, что Василий, убирая, старался не дышать и, когда выбирался на кухню, голова кружилась и прыгали белые двери спальни, в щели которых проползал этот колдовской аромат.
Давно уже вестовой, сбивая с сапог снег, проговорил свое — будить его благородие, давно они ушли верхом со двора, а барыня все нежилась в широкой теплой кровати. В спальне прибирала полька, она же и готовила, с ней же чаще всего и охотнее беседовала барыня.
Звали барыню — Александра Леонтьевна. Целый день с книгой у окна, она иногда так смотрела на Тарасова своими голубыми большущими глазами, что он уменьшался до размеров зеленого цветка на обоях и сливался с незамысловатым повторяющимся узором...
 — И где они, такие девки родятся, — думал казак, и барыня затейливой игрушкой казалась степняку, до того она была бесчувственна и удивительна.
И говорила она всегда ровно, и руками не размахивала, чай аккуратно так наливала в китайские чашки и на чайник... вязаного петуха одела. Ну, черти что!
Везде все было так уж чересчур зализано и порядочно. Васька к вещам даже боялся приторкнуться. Все, к чему прикасались тонкие, с розовыми концами пальцы, как будто заколдованным становилось и томило душу что-то чужое, страшно так точно рассчитанное и поверхностное. Душа улетела из комнат; из столовой, из проходной и из передней, где висело ее пальто на шелковой подкладке с широким, черного меха, воротником... и вся-то эта квартирная душа, сжавшись, умостилась, вобралась в спальню, и было там — душно, слишком тепло, слишком тесно и пряно.
В чулане спал Тарасов, а в сарае у коней вестовой. Тарасов рубил дрова, таскал их в кухню, толкался в той же кухне после уборки. Нетрудная была работа. Хозяйственный глаз зорко следил и за хозяевами, чтоб овес и сено из конюшни не тянули, и за стряпухой. Скоро выходил Василию срок, близки уже были родные, жена и сынишка. От них письма приходят со многими поклонами, со многими новостями, со многими пожеланиями. Иногда, неожиданно, к смутной радости Тарасова глянет с белого листка чернильная пятерня сынка с линиями детской ладони, и, подобно гадателю-хироманту, долго вглядывается в них отец, желая разгадать будущее дитяти...
 — Растет пострел, шустрый, поди...
Свернет бережно письмо, сунет в конверт — конверт с семикопеечной синей маркой уляжется наверху таких же в деревянном сундучке. Были у него и книжки кой-какие, но они были по три раза прочитаны и достаточно затасканы. От скуки ли Прусской границы, от тоски ли за родней в далекой станице, Василий близко принимал жизнь сотника и его высокая, широченная фигура со смешной поспешностью качалась из стороны в сторону, когда он с отеческой заботливостью стягивал с офицера шинель и стряхивал снежный башлык. Сотник Бирюков, тоже крупный и молчаливый, хлопал его по плечу:
 — Ну и холодина же, Васька. Почты не было?
 — Никак нет, — отворачиваясь, грустно гудел басом Тарасов и ретировался, так как барыня, показавшись в дверях, стояла, молча глядя на него, и только за его спиной он слышал, как она начинала говорить или, редко, целовала сотника.
Однажды, когда, убрав комнату, Василий вышел на крыльцо, во двор въехал вестовой с расстроенным лицом.
 — Ты чего? — спросил денщик.
 — Какая оказия, Степаныч, ктой-то в Бирюковском взводе у Хварапонова шаравары новые скрал.
 — Бедняга, — пожалел Тарасов и почесал затылок. Представился Фарапонов, небогатый казачек...
 — Как же так? Не могет этого быть!
 — То-то и оно. Его благородие приказали табе его шаравары из сундука достать. Отвезу я.
Василий молча повернулся и пошел в комнаты. Шел и думал — барыне надо сказать.
Александра Леонтьевна выслушала его, и безразличное лицо ее в первый раз чуть ожило на его, Тарасово, горе.
 — Скажи вестовому, что «барыня не дали». Что такое? У них крадут...
«У них»,  — отозвалось где-то.
«Пьянствуют... у солдата, простите за выражение, штаны украли!»
«У солдата», опять кто-то подчеркнул.
«А тут он свои отдает. Чушь какая-то. Найти виновного, наказать надо, а не потакать».
Говорила, не повышая голоса, и только чуть-чуть поднялись брови, и порозовело лицо.
 — Нет виновного?! Да свой кто-нибудь и взял...
Только сказала, и то, что запало в память, напомнилось еще раз — «у них», «у солдата», «свой взял»...
Насупился Василий, в первый раз за три месяца возразил:
 — Казак у казака не возьмет... разве стрекулист какой, — сказал, не глядя, и пошел из комнат к себе, в чулан.
Достал аккуратно сложенные шаровары с широким алым лампасом, завернул в кусок бумаги, разглаженной толстыми пальцами, и, выйдя, отдал вестовому:
 — Вези!
Во время ж обеда, когда снял с сотника шинель, задержался.
Сотник молчал и избегал на него смотреть, потом поднял вдруг руку ко лбу, привычный бессознательный жест, потер его и усмехнулся:
 — Чьи шаравары прислал?
 — Свои.
 — Я же мои приказывал...
Тарасов открыл рот и как рыба остался — в двери выплыла стройная фигурка и шапка золотых волос. Обернулся Бирюков... Дрогнуло лицо...
И вот тут Василий Тарасов, застрявший между двух душ, как между двух разных миров, стремительно полетел в сторону наибольшего притяжения, сгорая в своем быстром движении, восторгаясь силой полета и сладостью движения — даже бровью не повел, увидев барыню.
 — Дозвольте в сотню уйти, Ваше благородие...
Бирюков посмотрел ему в глаза и от пытливых офицерских глаз, в которых казак прочитал затаенную муку и грусть, опустил Василий голову.
 — Уходишь?
 — Ухожу, — выдохнул широкой грудью.
И вдруг сотник сказал с тем же сокрушенным выражением лица, как и вестовой:
 — Вот оказия какая... Ну, иди... Хорошо... Поговорю, Васька...
Звякнули шпоры от медленного задумчивого поворота, зазвенели в медленных шагах, на серебро погон, прилипая к звездочкам, легли тепленькие ладони и стали они, погоны, от этого ровными и прямыми, настоящими офицерскими погонами, но глаза Бирюкова смотрели куда-то выше золотистых шаловливых прядок, и стояли друг против друга две души — как два мира.

Загреб, 1928 год
журнал «ВК» № 10
стр. 1-2

Константин Поляков

Разнуздались мысли, разлетелись
В буйном вихре огневых страстей —
Мы умом и сердцем в даль былую въелись
И сожгли любовью грань постылых дней...

На широких шляхах пыль давно слежалась,
Расковались кони, грустно ржанье их...
На волнах свинцовых корабли качались, —
Казаков украла даль морей чужих.

Полонила доля долгого изгнанья,
Иссушила в шахтах угольных нужда, —
Но они привыкли к плачу и рыданьям
Тех, кто их не видел долгие года.

Доля всех казачек — пред иконой никнуть,
А казак с винтовкой вьется на коне
И в краю далеком обновляет пику,
Закаляет шашку в дымовом огне.

Матерям далеким, сестрам одиноким,
Жизнь в тоске проведшим, да в святом углу,
Песнь пою я эту, голосом глубоким,
Голосом от сердца я пронзаю тьму.

25 апреля 1928 года
журнал «ВК» № 10
стр. 1

                         Казачья тематика на упаковках Каневского мясокомбината

 фото Alexander Drozd

П. Атаманцев
Степь

ШирОко, привольно раскинулась степь —
Не видно начала и края!
Дрожащего марева дивная цепь
Бежит над землей, замирая.

Бездонная чаша лазурных небес
Краями всю степь охватила.
Над берегом Дона задумчивый лес
Волшебная тишь усыпила.

Сидит неподвижно, бросая свой взор
По вольному Дикому Полю,
Могучий орел, — как крылатый дозор,
Блюдет он старинную волю.

* * *

Гей, Дикое Поле, старинный простор!
Гей, волюшка — воля степная!
Блюдет вас теперь лишь крылатый дозор,
Над вами под солнцем летая!

10 апреля 1927 года
журнал «ВК» № 9
стр. 1

О. Олесь

Нэ складайтэ крыл журлыво,
Нэ хылить сумных голив:
Хтось могучий полохлыво
В тэмном лиси затрэмтив.

Швыдко сонце схид запалыть,
Позлотыть сумни ланы.
Швыдко Воля каминь звалыть,
Встанэ знову из турны.

И нэ з помстою, нэ з гнивом
Пидэ Воля по ланах,
А с нэбэсно-нижным спивом
И с бальзамом у руках.

И над кожным, хто у поли
Впав, поранэный  в бою,
Вона сумно мымоволи
Схылыть голову свою.

Нэ складайтэ крыл журлыво:
Хтось могучий затрэмтыв,
Хтось тикае полохлыво
В чорну тэмряву лисив.

10 апреля 1927 года
журнал «ВК» № 9
стр. 3

                             Языковые параллели в славянских языках. Interslavic language

                                                                     1-я ссылка 

                                                                     2-я ссылка

                                                                     3-я ссылка

                                                                     4-я ссылка

                                                                     5-я ссылка

                                                                     6-я ссылка

                                                                     7-я ссылка

                                                                     8-я ссылка

                                                                     9-я ссылка

                                                                    10-я ссылка

                                                                    11-я ссылка

                                                                    12-я ссылка

                                                           

              Новый памятник Александру Невскому в Краснодаре. Александр Невский - важная часть кубанской казачьей православной культуры. А монументы Лениным, Свердловым и Дзержинским - к едреной матери!

                                                    фото Елены Алешичевой

                                                  кто такой Александр Невский

Туроверов Н.Н.

Мы шли в сухой и пыльной мгле
По раскаленной крымской глине.
Бахчисарай, как хан в седле,
Дремал в глубокой котловине
И в этот день в Чуфут-кале,
Сорвав бессмертники сухие,
Я выцарапал на скале:
Двадцатый год — прощай Россия!

* * *

Помню горечь соленого ветра,
Перегруженный крен корабля;
Полосою синего фетра
Уходила в тумане земля;
Но ни криков, ни стонов, ни жалоб,
Ни протянутых к берегу рук, —
Тишина переполненных палуб
Напряглась, как натянутый лук,
Напряглась и такою осталась
Тетива наших душ навсегда.
Черной пропастью мне показалась
За бортом голубая вода.

* * *

Не выдаст моя кобылица,
Не лопнет подпруга седла.
Дымится в Задоньи, курится
Седая февральская мгла.
Встаёт за могилой могила,
Темнеет калмыцкая твердь
И где-то правее — Корнилов,
В метелях идущий на смерть.
Запомним, запомним до гроба
Жестокую юность свою,
Дымящийся гребень сугроба,
Победу и гибель в бою,
Тоску безъисходного гона,
Тревоги в морозных ночах,
Да блеск тускловатый погона
На хрупких, на детских плечах.
Мы отдали всё, что имели,
Тебе восемнадцатый год,
Твоей азиатской метели
Степной — за Россию — поход.

* * *

В эту ночь мы ушли от погони,
Расседлали своих лошадей;
Я лежал на шершавой попоне
Среди спящих усталых людей.
И запомнил и помню доныне
Наш последний российский ночлег,
Эти звёзды приморской пустыни,
Этот синий мерцающий снег.
Стерегло нас последнее горе, —
После снежных татарских полей, —
Ледяное Понтийское море,
Ледяная душа кораблей.

ссылка на источник

У казачьей группы «Бирючий кут» есть песня на эти стихи Туроверова Н. Н. (Прощай Россия)

Александр Туроверов

Конь боевой

Конь боевой с походным вьюком
У церкви ржет, кого-то ждет.
В ограде бабка плачет с внуком,
Молодка слезы льет.

А из дверей святого храма
Казак в доспехах боевых,
Идет к коню, из церкви прямо,
С отцом, в кругу своих родных.

Жена коня подводит мужу,
Племянник пику подает.
«Вот» — Говорит отец, — «послушай
Моих речей ты наперед:

Мы послужили государю,
Теперь тебе черед служить.
Ну, поцелуй ты женку Варю
И Бог тебя благословит...

И да пошлет тебе он силы,
Долг службы свято соблюдать;
Служить, как мы служили
И славу рода поддержать

Но, ни в бою, ни перед боем,
Ты не бранися, не серчай;
Будь казаком и перед боем,
Крестом себя, ты осеняй!

Коня тебе даю лихого,
Он добровит был у меня,
Он твоего отца седого
Носил в огонь и из огня!

А добрый конь, все наше счастье,
И честь и слава казака,
Он нужен в счастьи и в несчастьи,
И за врагом и на врага...

Конь боевой всего дороже,
И ты, мой сын, им дорожи;
И лучше сам ты ешь поплоше,
Коня же в холе содержи...

Тот колет пикою ловчее,
И в деле, тот и молодец,
Кому коня добыл добрее,
Дед, прадед, дядя иль отец!

А вот и пика родовая,
Подруга славная побед,
И наша шашка боевая —
С ней бился я и бился дед!..

Исправен будь и слушай старших,
Найди товарища себе,
Живите с ним душа вы в душу,
Клянитесь выручать в беде...

Куда придешь ты, первым делом,
Разведай все до пустяка,
Где тракт какой, кто есть, примером,
Где лес, где села, где река!

Тогда ты — свой, в чужой сторонке,
И командирам ты рука!
Ведь ловкость, сметка да сноровка,
Весь капитал у казака!»

Ленивов А.К.
Галерея казачьих писателей
Часть 1
стр. 196-197

Туроверов Н.Н.

Знамя

Мне снилось казачье знамя,
Мне снилось — я стал молодым.
Пылали пожары за нами,
Клубился пепел и дым.
Сгорала последняя крыша
И ветер веял вольней, —
Такой же — с времен Тохтамыша,
А может быть, даже древней,
И знамя средь черного дыма.
Сияло своею парчей, —
Единственной, неопалимой,
Нетленной в огне купинои.
Звенела новая слава,
Еще неслыханный звон...
И снилась мне переправа
С конями, вплавь, через Дон...
И воды прощальные Дона
Несли по течению нас,
Над нами на стяге иконы,
Иконы — иконостас;
И горький ветер усобиц,
От гари став горячей,
Лики всех Богородиц
Качал на казачьей парче.

Ленивов А.К.
Галерея казачьих писателей
Часть 1
стр. 199

Юрий Гончаров

Узор летящих листьев, парка лик мгновенный
И тонкое лицо, как сон звенящих струн,
И алый женский рот изогнутый надменно
Я заключил в овал, завистливый колдун.

У ног я начертал причудливые руны
И на скамье поник, закутавшись во сны.
И мимо нас прошли чредой скользящей луны,
Тая холодный страх в обличьях вырезных...

Следя полет веков, предав свой мир безмолвью,
Вплетясь в ажуры дрем за сказочной межой,
Я вижу тот же взгляд под прихотливой бровью,
Понявший злую мысль — надменный и чужой.

5 ноября 1927 года
журнал «ВК» № 8
стр. 2

П. Покотило

Гэй, Кубанэ, краю ридный,
Твоя слава нэ вмира, —
Гомин сурм твоих побидных,
Сэрце наше видчува!

Гэй, Кубанэ, наша маты!
Вирни вси твои сыны,
Як одын пидуть вмираты
В бий за щастя Видчины!

А в далэкий ций чужини
Мы тобою лыш живэм,
За твои станыци вильни
Буйни головы складэм...

Гэн по всих свитах просторых,
Дэ лышь е твои сыны,
Там спивають дружным хором
Про Кубань твои писни!

Гэй, Кубанэ, краю ридный,
Наша славна Видчина, —
Гомин сурм твоих побидный
Вже збудыв нас всих од сна.

25 марта 1927 года
журнал «ВК» № 8
стр. 4

Гнат Билый
К. Л. Бардиж

       Дэсять рокив тому назад, 22-III-1918 (9-III по старому стылю), на Туапсинському молови од большовицькых катив загынув з двома своими сынами одын з найкращих сынив Кубани — К. Л. Бардиж.
       Мовчкы та побожно скыдаемо мы шапкы в цей смутный ювилэйный дэнь пэрэд памьятью К. Л.. Небагата була Кубань на своих ватажкив в найтрудниши часы, шо прыпалы ий на долю. Та и тых нэбагатьох, якых мала, — загубыла. Одни убылы Бардижа, други — Рябовола. А дэ ж воны ще?
       К. Л. Бардиж народывся 9 бэрэзня (марта по ст. ст.) 1858 р.. Скинчив гимназию, а потим юнкэрську школу в Ставрополи, алэ вийськовой карьеры нэ зробыв.Уже в чини пидосаула мы бачимо його отаманом своей ридной станыци Брюховэцькой. Брюховэцькый отаман Бардиж чотыри разы выбираеться кубанськыми козакамы члэном Дэржавной Думы, обираеться. нэ глядячи на тэ, шо «начальство» «з усией мочи» старалось дискэдитуваты його пэрэд козакамы та провалыты його кандидатуру.
       Колы кубанськи козакы почалы сами будуваты соби зализни дорогы, — мы бачимо К. Л. серед «учредителей» Чорноморсько-Кубанськой зел. дороги, а потим и йи дирэктором. Колы прыйшла рэволюция 1917 р., К. Л. вэртаеться з Петрограду на Кубань комисаром Тимчасового Уряду. Алэ, колы Рада прыйняла пэршу Кубанську Конституцию 1917 р. и обрала Войськового отамана та Законодавчу Раду К. Л. Бардиж «подав до дэмисии»... Ради. «Минє отпущаєши»... поклонывся вин Ради и був обраный послом Кубани биля Уряду Российського. Алэ цього свого титула вин нэ корыстав и с Кубани уже никуды нэ пойихав. Для Кубани надходылы страшни часы, — це добрэ пэрэдбачав и розумив К. Л..
       Зараз вси уже розумиють, яку вэлыку помылку зробыла тоди Рада, колы пэршим отаманом нэ обрала Бардижа. Алэ того нэ повэрнэш.
       Це вин помырыв «фронт» и «тыл» на Ради в грудни 1917 р.. Нэ Войськовый отаман, нэ голова Уряду, а К. Л. Бардиж заставыв фронтовыкив «до зэмли» вклонытыся своим батькам...
А колы загрэмили на Кубани пэрши большовыцьки гарматы, К. Л.,  як Тарас Бульба, з двома своими сынамы вырушив на ворога. Правду кажучи, вин, тоди прыватна людына. выявыв стилько энэргии, шо, напрыклад, «робота» тодишнього В. отамана в поривнанню з дияльнистю К. Л. була никчемна. Це К. Л. Бардиж оголосыв на Кубани сполох, це вин засновуе тоди курини «вильного козацтва» на Чорномории, яки зараз же клыче до збройной боротьбы проты ворога козачого. Вин нэ пэрэмиг, алэ хто тоди пэрэмиг?
       27 лютого (по ст. ст.), за дэнь до залышення Катэрынодару Радою та Урядом, К. Л. Бардиж з своими сынамы вырушив на ст. Ключову. Из-за якыхсь нэпорозуминь, чи то з В. отаманом. чи то з Покровськым, вин нэ пишов з Радою. Доля його дали уже видома: люта смэрть од лютых ворогив и його, и сынив. К. Л. убытый в той же дэнь 9-III, в якый вин и народывся, це в той дэнь було йому як раз 50 рокив.
       Прыйдэ пора, колы Кубань своим вызволэнням з найтяжкой нэволи одплатыть за Бардижа; прыйдэ пора, колы кубанськи школяры по кныжци, шо будэ напысана про життя та долю К. Л., будуть учитысь, як трэба любыты батькивщину.

25 марта 1927 года
журнал «ВК» № 8
стр. 9

(окончание)
3-я часть
Александр Туроверов
Вольный воздух

* * *

Где-то за крышами догорал закат, в улицах стояли, как легкий дым, сиреневые сумерки, — но уже горело электричество, и большие бульвары начинали свою обычную вечернюю жизнь. Сверкали витрины; светились рекламы; автомобили, неистово гудя, текли непрестанным потоком, и прохожие рысью перебегали через дорогу.
На панели, рекламируя портного, четко шагал, блестя своим восковым лицом, механический человек, над ним, на трехэтажной высоте, картонные козлы били золотыми рогами вспыхивающую электрическую лампу и совсем высоко под небом бежали светящиеся строчки: американский летчик вторые сутки летел где-то над хлябью океана из Нью-Йорка в Париж.
Черпаков, заломив на затылок котелок и обнимая тянущуюся к нему Ивонн, катался на такси.
Сегодня, после обеда, Ивонн, сидя у него в номере в одной рубахе и зашивая порвавшийся чулок, сказала, что она не перенесет его измены и сразу убьет себя; и ткнула пальцем в грудь — вот так, мол: ножом, прямо в сердце. Черпаков поверил, умилился и, в благодарность, возил ее на такси, а теперь, желая сделать ей приятность, крикнул шоферу:
 — Данцинг!
В дансинге Черпаков танцевал с Ивонн чарльстон, ловко, по-негритянски, выбивая чечетку, потом пил вино, пиво, ликеры, опять пиво и захмелев от выпитого, от духоты, музыки и огней, неожиданно оттолкнул Ивонн, сделал выход, отбил ладонями по воображаемым голенищам такт и, к удовольствию публики, свободно, легко и далеко выкидывая ноги, пошел вприсядку.
И, когда он кончил, перевернувшись через голову и упруго став на ноги, все зааплодировали, даже негры-музыканты, а Ивонн, щебеча и смеясь, повисла у него на шее.
Черпаков опять пил у стойки что-то красное и сладкое, шипел сифоном в стакан и, купив у дамы для Ивонн две пары чулок, поехал в ресторан «Лафет», который держал в еврейском пассаже вахмистр Усачев.
Дорогою Ивонн, как часто делала и раньше, взяла у Чепракова деньги, чтобы тот спьяна не потерял, Чепраков хотел отобрать, но раздумал, решив, что возьмет при прощаньи...
В ресторане, похожем на барак, посетителей уже не было, горела одна лампочка, и под ней, блестя лысиной, сидел в жилете грузный, бородатый Усачев и щелкал на счетах.
Он их ждал — (Черпаков предупредил его днем) — и сейчас же принес из кухни нарезанных с луком помидор, селедку с травой во рту и пузатый графин водки.
Ивонн, обжигаясь и морщась, выпила рюмку, и, взобравшись на колени к Черпакову, жарко задышала ему в ухо — идем спать, хочу целоваться, а Черпаков, жалея, что не увидит больше этих синих, веселых глаз с лохматыми от краски ресницами, затянул во весь голос:
 — Поехал казак на чужбину далеку... — но Усачев, не любивший шума по вечерам, перебил:
 — Не ори дуром, эту песню надо играть с понятием, а не солом.
Черпаков осекся, ссадил Ивонн с колен, выпил водки, замотал головой и достал билет. Половины слов он не знал, но помогая жестами, объяснил — что этой ночью, сейчас едет он из Парижа в Пиренеи, когда там обживется, напишет, и она, если хочет, приедет. И только собирался объяснить про работу, про лес, как Ивонн, молча и внимательно слушавшая его, поняла все и с внезапно покрасневшим лицом, закричала:
 — Он уезжает... Он ее бросает! И отлично, таких как он, она найдет себе сколько угодно; но он воображает, что она поедет к нему из Парижа в эти дурацкие Пиренеи?
 — О-ме-ме!
(Ивонн повернулась задом и сделала непристойность: на, мол, выкуси). Она была слепой дурой, когда возилась столько времени с этой русской свиньей!
Черпаков остолбенел — он ждал рыданий, просьб взять ее теперь же с собой, но от «русской свиньи» обиделся, остервенел и полез ловить Ивонн за волосы, чтобы ударить; она ловко увернулась, плюнула ему в галстук и выскочила на улицу.
Усачев, оберегавший во время перепалки посуду на столике, крикнул:
 — Держи!
Черпаков погнался, но не успел: Ивонн вскочила на улице в такси, автомобиль загудел, наддал хода и скрылся в переулке.

* * *

Поезд отошел перед рассветом.
В купе, кроме Черпакова и дремлющей напротив него немолодой, похожей на армянку дамы, никого не было.
Черпаков собрал из всех карманов мелочь, зажал в кулак и посчитал — набралось двадцать два франка. Вспомнив про увезенные Ивонн двести франков, от досады и злобы громко застонал, — дама вздрогнула, удивленно на него посмотрела и опять закрыла глаза.
Поезд, вздрагивая на стрелках, наддавал хода, мелькали в окно редкие фонари. ровно и скучно горела под потолком электрическая лампочка. Усевшись удобно, Черпаков от нечего делать начал рассматривать соседку; лицо ее вдруг стало нехорошим, сердитым, она едко улыбалась, раскрыла свой чемоданчик и выпустила оттуда котенка, который стал быстро пухнуть, расти, превратился в огромного кота, фыркнул и выпустил когти.
Черпаков ужаснулся, закричал и проснулся. Дама, завалив голову на спинку сидения, спала с открытым ртом и храпела.
Окна вагона были уже мутно синие; свернув из последних остатков махорки толстую папиросу и опасаясь курить в купе, Черпаков опустил оконное стекло.
Поезд, весело стуча колесами, бежал по ровному пустынному полю.
Сзади, на востоке, небо было уже светлое, прозрачное; низко и ярко горела утренняя звезда, но впереди еще была ночь — горизонт был мглист, и на густо лиловом небе стояла боком ущербленная луна. Черпаков курил, смотрел на близко пробегающие за окном высокие серые хлеба и думал о Пиренеях — они ему представлялись большим веселым лесом, с зайцами, сороками и непременно при реке, в которой можно будет рыбалить бреднем.

(окончание)
ноябрь 1927 года
журнал «ВК» № 4
стр. 4-5

Юрий Гончаров

По степям — напев унылый
Да набатов звон...

За родные могилы
Стань, мятежный Дон!

Эй! В степях огни мелькнули!
Шашки вновь звенят.

Запоют лихие пули...
Враг слетит с коня...

И патрон влагая новый
В дымовом кругу,

Позавидую сурово
Павшему врагу.

Если ж пулю в час безликий
Сам себе сыщу,

Умирая в поле диком —
Всем и все прощу...

15 декабря 1927 года
журнал «ВК» № 7
стр. 1

* * *
Юрий Гончаров

Меня матушка в люльке не баюкала,
Из Святого угла Спас в лицо не взглянул.
Волчьим голосом небо выло, гукало,
Стужный ветер мне руки карежил и гнул.
Где родитель теперь мой — я не ведаю,
Коль сойдусь, — толковать с ним придется, — о чем?
Может быть, обнимусь с ним за беседою,
Может — шашкой стальной стебану чрез плечо.
Или сам он — с чужими да с погаными,
Там, где ветер в степях под травой шелохтит,
Где замля цветет древними курганами,
Злою пулей сыночка на смерть угостит...
И-и! О том ли тужить мне, окаянному?
Положусь на ночлег над рекой у костра.
Вы, туманики, клубитесь над полянами,
Крепкий сон мой стерегите до утра.

10 февраля 1928 года
журнал «ВК» № 7
стр. 1

У казачьей группы «Бирючий кут» есть песня на эти стихи Ю. Гончарова (По степям)

ссылка на сайт о древней Кубани

В походы по горам пока нельзя ходить из-за карантина. Вот фотографии походов прошлых лет. Сосны и море.