Якименко Е.М.
Как пишется история
Я всегда придерживался того мнения, что все мало мальски заметные события из казачьей жизни, имеющие историческое значение, должны быть записаны самими казаками, ибо русские историки записывают в историю только то, что было плохого у казаков, если было хорошее, то это приписывалось «русским людям».
В Советской России вышла книга, где описываются события, бывшие в гор. Новороссийске в 1905 году и где стоявшие там льготные части: 2 Урупский полк и 17 Кубанский пластунский батальон разделаны так, как этого захотелось пролетарскому историку, который красочно описал все подвиги и заслуги пролетариата, договорился даже до того, что рабочие Новороссийских железнодорожных мастерских силой вывезли из Новороссийска в Екатеринодар 17 Кубанский пласт батальон численностью в 1000 штыков. Когда читаешь все это, то только улыбаешься. Пластунский батальон, во главе с командиром, с оружием, подчинился капризу местных рабочих и дал усадить себя в поезд... Прямо сказка для детей младшего возраста. Забавнее всего, что и эмигрантские публицисты приняли болтовню пролетарского историка «всерьез» и с самым серьезным видом пишут рецензии на эту, с позволения сказать, историю.
Как же на самом деле произошло то, что и 2 Урупский полк и 17 батальон ушли из Новороссийска: первый — самовольно в станицу Гиагинскую походным порядком, а второй — эшелонами по железной дороге в Екатеринодар и дальше в станицу Уманскую?
17 Кубанский пластунский батальон (3 очередь) зимой 1905-6 г. был расквартирован в Новороссийске, где нес службу по поддержанию порядка в городе. Из станиц приходили письма, и почти в каждом было полно новостей: были это все слухи, которые ходили тогда по станицам. Самыми страшными казались те, что скоро у казаков городовики отберут землю и что не будет в станицах атаманов и вообще «куркулей», а будет править староста, как в России. Ясно, что такие слухи волновали казаков.
— Ну, ничего, — говорили казаки, прочитав письма, — мы тут недалеко, когда станут землю отбирать, то мы пойдем домой и каждому укажем его место.
Батальон по-прежнему жил обычной воинской жизнью того времени, как вдруг получилось распоряжение: 17 батальону немедленно следовать в Батум. Тут то и забурлила казачья голова, сразу пронеслось: не поедем далеко от дома, а то нас увезут, а нашим добром будут распоряжаться чужие.
Несмотря на такое настроение, погрузка на пароходы все же началась и была доведена благополучно до конца. Правда, погрузка пластунов вещь не сложная, но все же занимает время. Во время самой погрузки матросы пугали пластунов, что им не следовало бы ехать, так как по Черному морю разбросаны мины и проч. Казачья смекалка, все же сразу сообразила, что это вздор, так как войны с турками нет, а кроме них никто другой не мог минировать море.
Когда погрузка была закончена, то среди команды кораблей началось брожение и они стали заявлять, что «куркулей» в Батум не повезут для того, чтобы они там проливали «братскую» кровь. Если их все же заставят везти «куркулей», то они их потопят в море вместе с кораблем.
Как сказано выше, пластуны неохотно грузились, а такое заявление со стороны команды и заставило их принять определенное решение, а именно: они отказались ехать в Батум и об этом заявили своим офицерам. 17 батальоном командовал войсковой старшина Энгельгард, который, заметя брожение среди пластунов, уже снесся по телеграфу с Екатеринодаром, откуда последовали инструкции, если батальон твердо решит не выполнять распоряжения о поездке в Батум, то не проявлять никаких насилий, а немедленно прибыть батальону в Екатеринодар. Командир батальона так и сделал. Как только выяснилось, что пластуны ехать в Батум не желают, войсковой старшина Энгельгард, делая вид, что этого еще не знает, собирает батальон и объявляет, что распоряжение о поездке в Батум Войсковым штабом отменено и что батальону приказано идти в Екатеринодар, вагоны для погрузки уже поданы.
— Хорошо, что не успели погрузиться совсем, — бросает командир батальона.
Пластуны переглядываются, ничего не понимают, но приходят к убеждению, что командир батальона об их нежелании ехать в Батум ничего не знает, так как он думает, что еще погрузка не закончена. С этой уверенностью казаки двинулись на вокзал, где их уверенность еще больше возросла, т. к. вагоны для погрузки действительно были готовы. Тут то «пролетариат» действительно постарался возможно скорее предоставить перевозочные средства, дабы избавиться от «куркулей», «мучителей рабочего класса».
Уже та ненависть, которую проявили матросы и рабочие по отношению к пластунам, является доказательством того, что о насильном их увозе из Новороссийска не может быть и речи. Ненависть была настолько велика, что при разгрузке вещей, чуть не половина пластунских «пожитков» была умышленно брошена за борт.
Батальон благополучно прибыл в Екатеринодар, где на вокзале был встречен старшим помощником наказного атамана генералом Бабичем. Поздоровавшись с пластунами, он начал говорить: о необходимости выполнить воинский долг, о необходимости ехать в Батум. Тут пластуны поняли, что не только командир батальона знал об их отказе ехать в Батум, но что знало и войсковое начальство. Свою речь, сказанную по-черноморски (17 батальон был комплектован черноморцами и сам генерал Бабич тоже черноморец) он закончил так:
— Ну, що ж браты, пойидэмо до Батуму?
— Ни, нэ пойидэмо, Ваше Превосходительство, — ответили в один голос пластуны.
Генерал Бабич, зная черноморцев, отлично понимал, что разговаривать было бесполезно, и батальон был перевезен в станицу Уманскую и распущен по домам «впредь до особого распоряжения». Когда казаки находились в станицах, «зачинщики бунта» были арестованы и преданы суду, но никто сурового наказания не понес.
Так было с 17 батальоном, так рассказывал мне мой отец, участник событий того времени, так рассказывали и другие участники: урядник Самсон Хайло,
Лазарь Тупик, Семен Радченко и др.
Совершенно иначе обстояло дело со 2 Урупским полком. Командир полка, полковник Котрохов, больной алкоголик, не обращал внимания на то, что командиры сотен: есаул Белгородский, есаул Козлов, есаул Булавинов и сотник Кучеров систематически недодавали казакам суточных, плохо кормили людей и лошадей. Если казаки мирились с тем, что сами недоедали, то они не могли мириться с тем, чтобы голодали лошади, ведь казачья поговорка говорит: «казак сам не ест, а коня кормит». Все жалобы казаков на действие офицеров, полковник Котрохов «клал под сукно», не производя расследований, и это привело к тому, что еще задолго до открытого выступления казаки сотен есаул Козлова и Белгородского не ответили на приветствие своих командиров. Когда произошло открытое выступление урупцев, то никакого насилия над офицерами произведено не было, никто не был оскорблен словами, а наоборот, некоторых офицеров, которых казаки любили, напр.: сотника Арканникова и хорунжего Сушкова, они уговорили ехать с собой.
Когда 4 сотни уходили из Новороссийска в Екатеринодар, то никто никаких препятствий не чинил, никаких мер остановить полк не принималось тоже. Полковник Котрохов настолько перепугался открытого выступления казаков, что спрятался в чужой квартире и его долго не могли найти офицеры полка. Меры стали приниматься только тогда, когда полк стал в станице Гиагинской. Полк вел урядник Курганов. Поступок полка политического характера не имел, а полковник Т. просто заявляет, что «никакого бунта не было», этим и объясняется, что «зачинщики» не понесли большого наказания, за исключением урядника Курганова, который был сослан в Сибирь на поселение и вернулся на Кубань только после революции 1917 года.
Пишущему эти строки пришлось видеть Курганова по возвращении его из Сибири. Он выступал перед казаками, призывая их к порядку, дисциплине и защите казачества. Высокого роста, с большой бородой, окруженный ореолом мученика, пострадавшего в искании правды, он производил на казаков впечатление.
Все описываемое о 2 Урупском полке не касается 4 и 5 сотен, т. к. они не принимали участия в уходе, а оставались нести порученную им службу: 4 сотня в Новороссийске, а 5 сотня — половина сотни в Екатеринодаре, а другая половина — в Горячем Ключе.
По утверждению современника и непосредственного свидетеля тех событий, виновато во всем войсковое начальство, которое, зная о безобразиях в Урупском полку, не убрало своевременно командира полка полковника Котрохова. Ни на 17 батальон, ни на 2-й Урупский полк никакого действия не производила агитация местных рабочих и уж, конечно, не может быть и речи о том, что казаки покинули Новороссийск, уступая силе «доблестного пролетариата».
12 августа 1934 года
4 июля 1934 года
журнал «ВК» № 156
стр. 19-20
Как пишется история
Я всегда придерживался того мнения, что все мало мальски заметные события из казачьей жизни, имеющие историческое значение, должны быть записаны самими казаками, ибо русские историки записывают в историю только то, что было плохого у казаков, если было хорошее, то это приписывалось «русским людям».
В Советской России вышла книга, где описываются события, бывшие в гор. Новороссийске в 1905 году и где стоявшие там льготные части: 2 Урупский полк и 17 Кубанский пластунский батальон разделаны так, как этого захотелось пролетарскому историку, который красочно описал все подвиги и заслуги пролетариата, договорился даже до того, что рабочие Новороссийских железнодорожных мастерских силой вывезли из Новороссийска в Екатеринодар 17 Кубанский пласт батальон численностью в 1000 штыков. Когда читаешь все это, то только улыбаешься. Пластунский батальон, во главе с командиром, с оружием, подчинился капризу местных рабочих и дал усадить себя в поезд... Прямо сказка для детей младшего возраста. Забавнее всего, что и эмигрантские публицисты приняли болтовню пролетарского историка «всерьез» и с самым серьезным видом пишут рецензии на эту, с позволения сказать, историю.
Как же на самом деле произошло то, что и 2 Урупский полк и 17 батальон ушли из Новороссийска: первый — самовольно в станицу Гиагинскую походным порядком, а второй — эшелонами по железной дороге в Екатеринодар и дальше в станицу Уманскую?
17 Кубанский пластунский батальон (3 очередь) зимой 1905-6 г. был расквартирован в Новороссийске, где нес службу по поддержанию порядка в городе. Из станиц приходили письма, и почти в каждом было полно новостей: были это все слухи, которые ходили тогда по станицам. Самыми страшными казались те, что скоро у казаков городовики отберут землю и что не будет в станицах атаманов и вообще «куркулей», а будет править староста, как в России. Ясно, что такие слухи волновали казаков.
— Ну, ничего, — говорили казаки, прочитав письма, — мы тут недалеко, когда станут землю отбирать, то мы пойдем домой и каждому укажем его место.
Батальон по-прежнему жил обычной воинской жизнью того времени, как вдруг получилось распоряжение: 17 батальону немедленно следовать в Батум. Тут то и забурлила казачья голова, сразу пронеслось: не поедем далеко от дома, а то нас увезут, а нашим добром будут распоряжаться чужие.
Несмотря на такое настроение, погрузка на пароходы все же началась и была доведена благополучно до конца. Правда, погрузка пластунов вещь не сложная, но все же занимает время. Во время самой погрузки матросы пугали пластунов, что им не следовало бы ехать, так как по Черному морю разбросаны мины и проч. Казачья смекалка, все же сразу сообразила, что это вздор, так как войны с турками нет, а кроме них никто другой не мог минировать море.
Когда погрузка была закончена, то среди команды кораблей началось брожение и они стали заявлять, что «куркулей» в Батум не повезут для того, чтобы они там проливали «братскую» кровь. Если их все же заставят везти «куркулей», то они их потопят в море вместе с кораблем.
Как сказано выше, пластуны неохотно грузились, а такое заявление со стороны команды и заставило их принять определенное решение, а именно: они отказались ехать в Батум и об этом заявили своим офицерам. 17 батальоном командовал войсковой старшина Энгельгард, который, заметя брожение среди пластунов, уже снесся по телеграфу с Екатеринодаром, откуда последовали инструкции, если батальон твердо решит не выполнять распоряжения о поездке в Батум, то не проявлять никаких насилий, а немедленно прибыть батальону в Екатеринодар. Командир батальона так и сделал. Как только выяснилось, что пластуны ехать в Батум не желают, войсковой старшина Энгельгард, делая вид, что этого еще не знает, собирает батальон и объявляет, что распоряжение о поездке в Батум Войсковым штабом отменено и что батальону приказано идти в Екатеринодар, вагоны для погрузки уже поданы.
— Хорошо, что не успели погрузиться совсем, — бросает командир батальона.
Пластуны переглядываются, ничего не понимают, но приходят к убеждению, что командир батальона об их нежелании ехать в Батум ничего не знает, так как он думает, что еще погрузка не закончена. С этой уверенностью казаки двинулись на вокзал, где их уверенность еще больше возросла, т. к. вагоны для погрузки действительно были готовы. Тут то «пролетариат» действительно постарался возможно скорее предоставить перевозочные средства, дабы избавиться от «куркулей», «мучителей рабочего класса».
Уже та ненависть, которую проявили матросы и рабочие по отношению к пластунам, является доказательством того, что о насильном их увозе из Новороссийска не может быть и речи. Ненависть была настолько велика, что при разгрузке вещей, чуть не половина пластунских «пожитков» была умышленно брошена за борт.
Батальон благополучно прибыл в Екатеринодар, где на вокзале был встречен старшим помощником наказного атамана генералом Бабичем. Поздоровавшись с пластунами, он начал говорить: о необходимости выполнить воинский долг, о необходимости ехать в Батум. Тут пластуны поняли, что не только командир батальона знал об их отказе ехать в Батум, но что знало и войсковое начальство. Свою речь, сказанную по-черноморски (17 батальон был комплектован черноморцами и сам генерал Бабич тоже черноморец) он закончил так:
— Ну, що ж браты, пойидэмо до Батуму?
— Ни, нэ пойидэмо, Ваше Превосходительство, — ответили в один голос пластуны.
Генерал Бабич, зная черноморцев, отлично понимал, что разговаривать было бесполезно, и батальон был перевезен в станицу Уманскую и распущен по домам «впредь до особого распоряжения». Когда казаки находились в станицах, «зачинщики бунта» были арестованы и преданы суду, но никто сурового наказания не понес.
Так было с 17 батальоном, так рассказывал мне мой отец, участник событий того времени, так рассказывали и другие участники: урядник Самсон Хайло,
Лазарь Тупик, Семен Радченко и др.
Совершенно иначе обстояло дело со 2 Урупским полком. Командир полка, полковник Котрохов, больной алкоголик, не обращал внимания на то, что командиры сотен: есаул Белгородский, есаул Козлов, есаул Булавинов и сотник Кучеров систематически недодавали казакам суточных, плохо кормили людей и лошадей. Если казаки мирились с тем, что сами недоедали, то они не могли мириться с тем, чтобы голодали лошади, ведь казачья поговорка говорит: «казак сам не ест, а коня кормит». Все жалобы казаков на действие офицеров, полковник Котрохов «клал под сукно», не производя расследований, и это привело к тому, что еще задолго до открытого выступления казаки сотен есаул Козлова и Белгородского не ответили на приветствие своих командиров. Когда произошло открытое выступление урупцев, то никакого насилия над офицерами произведено не было, никто не был оскорблен словами, а наоборот, некоторых офицеров, которых казаки любили, напр.: сотника Арканникова и хорунжего Сушкова, они уговорили ехать с собой.
Когда 4 сотни уходили из Новороссийска в Екатеринодар, то никто никаких препятствий не чинил, никаких мер остановить полк не принималось тоже. Полковник Котрохов настолько перепугался открытого выступления казаков, что спрятался в чужой квартире и его долго не могли найти офицеры полка. Меры стали приниматься только тогда, когда полк стал в станице Гиагинской. Полк вел урядник Курганов. Поступок полка политического характера не имел, а полковник Т. просто заявляет, что «никакого бунта не было», этим и объясняется, что «зачинщики» не понесли большого наказания, за исключением урядника Курганова, который был сослан в Сибирь на поселение и вернулся на Кубань только после революции 1917 года.
Пишущему эти строки пришлось видеть Курганова по возвращении его из Сибири. Он выступал перед казаками, призывая их к порядку, дисциплине и защите казачества. Высокого роста, с большой бородой, окруженный ореолом мученика, пострадавшего в искании правды, он производил на казаков впечатление.
Все описываемое о 2 Урупском полке не касается 4 и 5 сотен, т. к. они не принимали участия в уходе, а оставались нести порученную им службу: 4 сотня в Новороссийске, а 5 сотня — половина сотни в Екатеринодаре, а другая половина — в Горячем Ключе.
По утверждению современника и непосредственного свидетеля тех событий, виновато во всем войсковое начальство, которое, зная о безобразиях в Урупском полку, не убрало своевременно командира полка полковника Котрохова. Ни на 17 батальон, ни на 2-й Урупский полк никакого действия не производила агитация местных рабочих и уж, конечно, не может быть и речи о том, что казаки покинули Новороссийск, уступая силе «доблестного пролетариата».
12 августа 1934 года
4 июля 1934 года
журнал «ВК» № 156
стр. 19-20
Комментариев нет:
Отправить комментарий