4-я часть
Петр Ткаченко

Где спит казацкая слава
Абин
стр. 38-49

Вот они уже и в крепости, и тут только вполне очухался писарек и стал бояться последствий своей малиновой экскурсии, но благодаря Гусарову все обошлось благополучно. Под вечер к Гусарову явились перебежчики и сообщили, что черкесы огромным скопищем собираются напасть на Абин. Тотчас был подан строжайший приказ усилить до последней степени бдительность охраны. Чуть не днем еще ворота были забиты. Все в крепости подтянулось, все было на чеку, спустилась на землю темная, безлунная ночь. Крепость погрузилась в тревожный сон, и только часовые стоят на валу, перекликаясь протяжными звонкими окликами:
 — Слу-ша-ай!
Да птичка-дремлюга в сонном лесу упорно не слушается предостережений бдительных часовых и негромко твердит свое опасное признание:
 — Сплю! Сплю!
Спокойно протекает чуть не половина ночи. Ничего подозрительного незаметно, и только изредка тревожному уху часовых начинает мерещиться какой-то неясный, неопределенный шум: не то горная речка шумит на перекатах, не то ветерок шевелит листву на сонных деревьях, не то иное что — не разобрать. Но все же вчерашняя дремота не идет на ум тревожно настороженных часовых. Не слушается заливная песня соловьиная. Невольная оторопь нападает на часовых, и чаще и звонче обыкновенного несется среди безмолвной ночной тишины их взбудораживающий оклик: «Слу-ша-ай!» Вот зафыркали казацкие лошади у коновязи, да крепостная собачка ни с чего ради вдруг так тоскливо завыла.
 — На свою голову! — прикрикнул на нее проснувшийся казак. — Цибэ! А щоб тоби здохла, чертова кукла!
А ночь как нарочно еще темнее стала: с моря надвинулись тучи и сплошной пеленой закрыли небо, уничтожив и слабый звездный свет. Вокруг все темно и тихо. И начинает мало-помалу оседать взбудораженное внимание. Понемногу предрассветная дрема овладевает часовыми и думается им в борьбе с дремотой: ну разве можно ожидать нападения в такую темень, да еще в незнакомой обстановке? И все слабее, притупленнее становится внимание часовых. Все меньше прислушиваются они к неопределенному слабому шуму извне. Стоит часовой, слегка подремывает, хотя и старается не спать окончательно. И замечает он, чуть померещится ему, как будто пробирается в амбразуру собака серая, большая. Чуть заметно проползет и приляжет, его, что ли, боится. Присматривается часовой и никак за темнотою разобрать не может — в самом ли деле ползет что или, может, и вовсе ему только «ввыжжаиця»? Но нет — серая собака, сдается, все ближе к нему подбирается. И думает часовой: «Хиба видьма? Чого б собаци лазыть по амбразурам? Одначе на то вона й собака, щоб лазыть дэ йий здумаиця! А, може, видьма?»

(продолжение следует)