6-я часть
Куртин В. А.
Крым — Далмация
(записки)
В госпитале
Автомобиль еще не успел остановиться под мрачным сводом подъезда, как мы услыхали грубое, презренное: alles! а затем фьюить! — посвистыванье как на собак. В первый раз это меня удивило, оскорбило... а потом? Потом привык. Вспомнил Достоевского: «Ко всему то, подлец-человек, привыкает».
Мы узнали, что это обычное обращение французов с русскими.
Ничего, думал я. Вымоюсь, отдохну и удеру в город.
Так или приблизительно так думали многие, подобно мне «списавшиеся» с парохода в погоне за баней.
Два санитара — негр и француз — повели нас по длинным темным коридорам. Время от времени они останавливались, чиркали спичками, что-то рассматривали. При свете спички я мог увидеть на полу у стен, два ряда человеческих тел, прикрытых шинелями и бурками. Все это, что было под шинелями и бурками, стонало, охало, хрипело. Все время слышалось невнятное бормотанье.
Наконец, француз крикнул:
— Couchez — vous le! — и ушел. Ушел и негр. Мы остались сами.
— Что он сказал? — спрашивают казаки.
Сказал, чтобы мы здесь ложились.
— Да где же здесь ложиться?
— Это вы не так его поняли... а тоже — образованные...
Подошел юноша со свечою в руках. Увидав в нас, «новоприбывших», юноша посоветовал нам без лишних разговоров ложиться на тех местах, где сейчас каждый из нас стоит, спать не особенно крепко и не разбрасывать вещей:
— А то эти, черти, даже нашими лохмотьями не брезгуют: тянут все!
Он указал нам место, где можно найти 5—6 матрасов.
— Впрочем, — сказал он, — может быть, с них еще не убрали мертвых, так вы сами вытащите из-под них матрацы и возьмите себе.
Среди нашей группы не оказалось охотника воспользоваться матрацами мертвецов.
Всю долгую ночь просидел на своем маленьком чемоданчике. Вшей здесь было так много, и они были такие крупные, что хрустели под ногами. Где-то, невдалеке от нас находилась уборная, и оттуда несло убийственно. Откуда-то неслись стоны, временами переходившие в звериное рычание; где-то отборными словами ругали французов. Совсем недалеко от меня кто-то тяжело, прерывисто хрипел. Похоже, как будто качают воду расшатанной помпой.
Утром мы осмотрелись. Оказалось, что мы «спали» приблизительно посредине длинного коридора, против дверей клозета, откуда широким потоком стекали в коридор нечистоты. Кроме нашей партии в коридоре лежало еще чел. 60. Хрипевший невдалеке от меня человек теперь молчал, неподвижно уставившись в потолок, неестественно длинно вытянув правую ногу, а левую поджав под себя. Один из его соседей, солдат или просто крестьянин, посмотрел на спящего и спокойно сказал:
— А Тимофей должно быть того... эвакуировался!..
— Все там будем, — равнодушно процедил кто-то.
Через полчаса Тимофея уже схватили чернокожие и, смеясь, сквозь белые зубы, оттащили его в покойницкую.
В 8 ч. утра француз принес нам в чайнике мутную, горьковатую жидкость. Жидкость эта почему-то называлась «кофе». Этот же француз сообщил нам, что в 10 ч. мы должны идти в баню.
— Наконец-то!
Старожилы загадочно улыбались, видя с каким нетерпением мы ожидаем баню.
— Мы тоже так ожидали, — уклончиво отвечали они на наши недоуменные вопросы. Более сердобольные советовали нам спрятаться на это время. Я не послушал благого совета.
— Как? Отказаться от бани, ради которой и сбежал я с парохода?!
В большой конюшне нас не раздели, а буквально ободрали чернокожие «банщики», более похожие на чертей из преисподней, чем на банщиков. Потом остригли (стриг армянин). Стриг он и бороды и усы. Никогда не забуду, как горько плакал один старик-казак, очевидно старообрядец, когда ему армянин остриг его дивную седую бороду.
Остригли. Вогнали в «душ». Это и была «баня». Кранов «душа», из которых капала холодная вода, было всего четыре. Столпившись под душем, кое-как «мылись». Но не успел я смыть с головы, как раздалась «команда» — alles!, фьюить! И негры, жестикулируя, подталкивая нас ногами (очень искусно!), выгнали всех в «предбанник» (конюшню), чтобы впустить новую партию. Дрожа от холода, кинулись мы к своему тряпью, но — ничего кроме поясов, ботинок и шапок не нашли.
Все было в «дезинфекции». Два часа ждали одежду. Принесли только верхнюю, а белье обратной выдаче не подлежало. А смены ни у кого не было! Пришлось мокрые френчи и шинели натягивать на голое тело. Особенно плохо пришлось тем, у кого штаны были с кожаными вставками. При дезинфекции кожа сгорела и... После бани и дезинфекции нас отвели в тот же коридор и водворили на старые места.
Вторую ночь я спал в комнате тифозных на одной койке с сотником С... грелись, тесно прижавшись друг к другу. А к утру сотник умер. Всю ночь он мне рассказывал о своем «грехе», а к утру застыл. Утром, когда я открыл бурку, он был так спокоен. Даже весел. И только потому, что не дышал, я заметил, что он умер. А койка перешла всецело в мое распоряжение.
(продолжение следует)
журнал Вольное казачество
№ 61 стр. 16-17
Куртин В. А.
Крым — Далмация
(записки)
В госпитале
Автомобиль еще не успел остановиться под мрачным сводом подъезда, как мы услыхали грубое, презренное: alles! а затем фьюить! — посвистыванье как на собак. В первый раз это меня удивило, оскорбило... а потом? Потом привык. Вспомнил Достоевского: «Ко всему то, подлец-человек, привыкает».
Мы узнали, что это обычное обращение французов с русскими.
Ничего, думал я. Вымоюсь, отдохну и удеру в город.
Так или приблизительно так думали многие, подобно мне «списавшиеся» с парохода в погоне за баней.
Два санитара — негр и француз — повели нас по длинным темным коридорам. Время от времени они останавливались, чиркали спичками, что-то рассматривали. При свете спички я мог увидеть на полу у стен, два ряда человеческих тел, прикрытых шинелями и бурками. Все это, что было под шинелями и бурками, стонало, охало, хрипело. Все время слышалось невнятное бормотанье.
Наконец, француз крикнул:
— Couchez — vous le! — и ушел. Ушел и негр. Мы остались сами.
— Что он сказал? — спрашивают казаки.
Сказал, чтобы мы здесь ложились.
— Да где же здесь ложиться?
— Это вы не так его поняли... а тоже — образованные...
Подошел юноша со свечою в руках. Увидав в нас, «новоприбывших», юноша посоветовал нам без лишних разговоров ложиться на тех местах, где сейчас каждый из нас стоит, спать не особенно крепко и не разбрасывать вещей:
— А то эти, черти, даже нашими лохмотьями не брезгуют: тянут все!
Он указал нам место, где можно найти 5—6 матрасов.
— Впрочем, — сказал он, — может быть, с них еще не убрали мертвых, так вы сами вытащите из-под них матрацы и возьмите себе.
Среди нашей группы не оказалось охотника воспользоваться матрацами мертвецов.
Всю долгую ночь просидел на своем маленьком чемоданчике. Вшей здесь было так много, и они были такие крупные, что хрустели под ногами. Где-то, невдалеке от нас находилась уборная, и оттуда несло убийственно. Откуда-то неслись стоны, временами переходившие в звериное рычание; где-то отборными словами ругали французов. Совсем недалеко от меня кто-то тяжело, прерывисто хрипел. Похоже, как будто качают воду расшатанной помпой.
Утром мы осмотрелись. Оказалось, что мы «спали» приблизительно посредине длинного коридора, против дверей клозета, откуда широким потоком стекали в коридор нечистоты. Кроме нашей партии в коридоре лежало еще чел. 60. Хрипевший невдалеке от меня человек теперь молчал, неподвижно уставившись в потолок, неестественно длинно вытянув правую ногу, а левую поджав под себя. Один из его соседей, солдат или просто крестьянин, посмотрел на спящего и спокойно сказал:
— А Тимофей должно быть того... эвакуировался!..
— Все там будем, — равнодушно процедил кто-то.
Через полчаса Тимофея уже схватили чернокожие и, смеясь, сквозь белые зубы, оттащили его в покойницкую.
В 8 ч. утра француз принес нам в чайнике мутную, горьковатую жидкость. Жидкость эта почему-то называлась «кофе». Этот же француз сообщил нам, что в 10 ч. мы должны идти в баню.
— Наконец-то!
Старожилы загадочно улыбались, видя с каким нетерпением мы ожидаем баню.
— Мы тоже так ожидали, — уклончиво отвечали они на наши недоуменные вопросы. Более сердобольные советовали нам спрятаться на это время. Я не послушал благого совета.
— Как? Отказаться от бани, ради которой и сбежал я с парохода?!
В большой конюшне нас не раздели, а буквально ободрали чернокожие «банщики», более похожие на чертей из преисподней, чем на банщиков. Потом остригли (стриг армянин). Стриг он и бороды и усы. Никогда не забуду, как горько плакал один старик-казак, очевидно старообрядец, когда ему армянин остриг его дивную седую бороду.
Остригли. Вогнали в «душ». Это и была «баня». Кранов «душа», из которых капала холодная вода, было всего четыре. Столпившись под душем, кое-как «мылись». Но не успел я смыть с головы, как раздалась «команда» — alles!, фьюить! И негры, жестикулируя, подталкивая нас ногами (очень искусно!), выгнали всех в «предбанник» (конюшню), чтобы впустить новую партию. Дрожа от холода, кинулись мы к своему тряпью, но — ничего кроме поясов, ботинок и шапок не нашли.
Все было в «дезинфекции». Два часа ждали одежду. Принесли только верхнюю, а белье обратной выдаче не подлежало. А смены ни у кого не было! Пришлось мокрые френчи и шинели натягивать на голое тело. Особенно плохо пришлось тем, у кого штаны были с кожаными вставками. При дезинфекции кожа сгорела и... После бани и дезинфекции нас отвели в тот же коридор и водворили на старые места.
Вторую ночь я спал в комнате тифозных на одной койке с сотником С... грелись, тесно прижавшись друг к другу. А к утру сотник умер. Всю ночь он мне рассказывал о своем «грехе», а к утру застыл. Утром, когда я открыл бурку, он был так спокоен. Даже весел. И только потому, что не дышал, я заметил, что он умер. А койка перешла всецело в мое распоряжение.
(продолжение следует)
журнал Вольное казачество
№ 61 стр. 16-17
Комментариев нет:
Отправить комментарий