2-я часть
Владимир Куртин
Осколок

— Да, это ясно... ты умерла от цианистого калия...
Перечитываем еще раз, еще раз. Признаки несомненны ...
Старичок твой берет меня за руку.
— Слушай, сын мой, а ведь у Анжелочки не было запаха миндаля. Не заметил я и расширения зрачков ... Кожная чувствительность, конечно, была несколько притуплена ... Нет, это не цианистый калий... Да и откуда бы взяться ему?..
И он долго, долго рассказывал о нашей жизни. Рассказывает с твоих слов и писем к нему. Делится своими сокровеннейшими мечтами — мечтами о внуках, о жизни с нами. Лицо его делается таким светлым и вместе трогательно скорбным ... Нервы мои не выдерживают дольше... Сердце готово разорваться от боли…
—- Отец мой, отец мой!.. И ее нет. Она никогда, никогда уж не будет с нами...
Он гладит меня по голове своей маленькой, морщинистой рукой и плачет...
— Да, нет... никогда ...
Тихо потрескивает в лампе керосин. За окном вздыхает карагач. Весь дом спит. Или притворился, что спит. Со стола на нас смотрят твои фотографии. Я беру одну из них. Смотрю на тебя долго, долго... И не замечаю, как горячие слезы крупными каплями падают на стекло, застилают твой лик ...
— Сын мой, будь мужчиной, — говорил отец. Анжелочка и сейчас счастлива ... Счастливее нас... Разве теперь она могла бы быть счастлива, когда тебе ежеминутно грозит арест и расстрел?
Да, теперь ты не была бы счастлива. Хорошо, что ты ушла, увидав лишь первые гримасы грядущего Хама.

* * *

Но что было причиною ее смерти? Отец, ты сам исключаешь самоотравление. Может быть... может быть, ее отравили?.. Ведь если полиция вмешалась и ведет расследование, то мы-то... Мы-то должны узнать! Отец мой, будь искренен. Расскажи мне все о ней... все!.. Я так любил ее и так мало знал ее... Ты был около нее, когда она умирала; ты видел ее, когда она подъехала к дому; ты слыхал ее крик: — Спасите меня! Скажи мне, может быть, она что говорила. Вспомни все... Может быть, мелочь какая откроет нам тайну ее смерти. Умоляю тебя!.. Заклинаю ее памятью! Ведь я мучусь... мучусь!..
— Так хотел Бог, — коротко отвечает отец. — Но давай еще посмотрим в справочник.
И мы опять склоняемся над толстой потрепанной  книгою. Опять отец читает.
«Антимон — жгучая боль в нижней части живота ... жажда, конвульсии, холодный липкий пот... — нет, этого не было. Морфий, опий: беспамятство, анестезия, сильное сужение зрачков, затрудненное дыхание... Похоже, очень похоже — шепчет отец. И опять я ему говорю:
— Отец, Анжелочка умерла от этого...
Бледный рассвет нерешительно заглядывает в окно. Слышно, перекликаются петухи. Догорая, чадит и тихо потрескивает лампа... А мы сидим, низко склонившись над медицинским справочником, и мучимся в тщетных попытках разгадать твою тайну: отравилась сама или тебя отравили, или причиною твоей смерти было то, чего еще никто не знает и симптомов, чего еще нет в медицинском справочнике.

* * *

А утром, наскоро выпив по чашке кофе, идем к тебе. Отец держит меня под руку. Встречаются знакомые; участливо смотрят на нас, кланяются...
— К Анжелочке? Царство небесное... Крепитесь, молодой человек. А у самих на глазах слезы...
Я иду к тебе, — к твоей могиле точно с такими чувствами, с какими шел к тебе на наше первое свидание: то ускорял, то замедлял свой шаг; то жадно, нетерпеливо смотрел вперед, желая скорей увидеть тебя (твою могилу), то опускал глаза к земле, желая продлить мучительное, но сладостное чувство приближения к тебе. Но всякий раз, как только показывалась свежая насыпь твоей могилы, цветы на ней, — в ногах вдруг ощущалась страшная слабость, колени подгибались, силы оставляли меня ...
— Анжелочка ... Анжелочка!..
За мной тщательно следили. Оружие у меня отняли, как только я поверил в твою смерть. А поверил я лишь только тогда, когда увидел приготовленный для тебя гроб и услыхал ужасное бормотание монашек.
Моим сторожем был сотник Михайлов, друг твоего детства. Он не отходил от меня ни на шаг; на прогулках крепко держал под руку,— спал в одной комнате со мною.
Однажды мне удалось обмануть его бдительность. У нас были гости. Я сказался больным и ушел из гостиной в кабинет. Не раздеваясь, лег на диван. Из гостиной доносилось слабое жужжанье голосов. Полежал минут десять; вылез через окно во двор, бегом направился к тебе ... Мне так хотелось чуда!.. Помню тяжелый запах земли, помню вкус ее — кисловато-горький ... Поздно ночью меня нашли в полуразрытой могиле, в глубоком обмороке, с забитым землею ртом... Чуда не случилось ...

Зачем я сейчас пишу все это? Почему так тороплюсь?.. Почему с такой лихорадочной поспешностью набрасываю слова?.. Гонит меня толпа воспоминаний... Ты зовешь меня. Я слышу твой голос ... Иду к тебе!.. Иду!..

* * *

Но и сейчас еще открыты раны сердца моего. И еще сочится из них больная кровь воспоминаний ... Ах, зачем все это было? Зачем? Что произошло с тобою в тот роковой день, когда ты, выйдя из дому здоровой, жизнерадостной, полной забот обо мне, через три часа вернулась бледная, с застывшим на лице ужасом, чтобы еще через два часа страшных мучений умереть, не сказав никому ни слова.

* * *

А на какие муки ты обрекла меня ... меня, кого любила больше жизни ... Ты знаешь это. Ты видишь все. Ты читаешь в книге сердца моего и вместе со мной переворачиваешь страницы моей жизни.
Книга подходит к концу. — Еще несколько страниц, и мы увидим лик смерти, моей смерти.

* * *

Не потому ли я так тороплюсь, что тонка осталась непрочитанная часть книги?..

* * *

Верую, что соединюсь с тобой. Верую, что человек есть Универсальный Человек, каким он был до гнева Магадовы и каким мы будем, когда я приду к тебе. Я слышу твой голос и иду к тебе...


(продолжение следует)
Календарь альманах Вольного казачества на 1930 год
стр. 222-242