4-я часть
Владимир Куртин
Цветы в гробу
— На тебе твою Нюрку! — Сердито пробурчала она, отдуваясь и стряхивая мокрую винцераду.
— Зачем она мне? — С видом величайшего удивления глядя на Марьяну поверх очков, отозвался Клим Иванович.
— Так ты ж за ней сам посылал?..
— Эх, Марьяна, Марьяна, — сокрушенно покачал головою Клим Иванович. — Стара ты уж стала...
Марьяна с досады ткнула кулаком в бок Нюрку:
— Убирайся, ты!..
Нюрка, совсем ошалев, вылетела.
— А ты, — подходя вплотную к Климу Ивановичу, зашипела Марьяна, — ты со своею коммуною совсем рехнулся!..
— Не бунтуй, старуха, — не отрываясь от „Молота“, мирно отозвался предрайком. — А то Горилле в погреб отправлю...
— Сам ты в том погребе здохнешь!.. Подожди, вот придут казаки...
— Ну, ну, — не пужай... Ставь-ка лучше на стол вечерять.
* * *
Борис сообщил Егору, куда идти жене с детьми. Молча поцеловался со всеми. Заплакал и, кряхтя, утираясь рукавом, вышел.
Еще с минуту остался Егор Клушин с семьей в своем доме. Дом оставался сам. На последнее надругательство.
Родил и вынянчил три поколения... И остался пустым гробом. С грустными, умирающими в нем цветами.
Вера поставила на подоконник икону Божьей Матери... Стали все перед ней на колени...
— Еще маленьким я смотрел на Тебя, Пресвятая Владычице!..
Заплакал Егор, обняв жену и детей.
— Куда ж мы теперь?..
— Спаси и сохрани нас!.. Спаси и сохрани нас!..
Рыдала Вера, держа беспомощно руки на подоконнике у иконы.
Встали. Невидящими от слез глазами обвели комнату. В последний раз. В последний раз Вера припала к мужу.
— Ну, идем... идем... довольно...
Вышли в чулан.
— А мои цветочки?! Мама!.. Цветочки мои?!
Застонав, вскочила Вера опять в комнату, схватила Катину мохоточку с густым клубком альпийских фиалок.
— Не оставлю их детка!.. Тут, со мною...
— Дай мне! Я понесу!..
Ухватилась за «мохоточку» Катя.
Вышли на баз. Из-за сарая вынырнула чья-то фигура.
— Кто это? — С похолодевшим от страха сердцем тихо спросил Егор.
— Не бойся, я, Михайло... Николка за Верой послал... А два наших около чеки дежурят.
— Ну, прощайте!.. — Поднял Егор Марусю. Катю... Поцеловал их.
— Прощай, Вера!.. Ожидай скоро!..
Еще момент и Егор, перескочив канаву, скрылся. Михайло, взяв на руки Катю, пошел впереди. За ним Вера с Марусей. Быстро пересекли три улицы и садами и огородами, над самым яром, направились к «Шпилю».
Дождь перестал, но холодный ветер пронизывал до костей. Катя, прижав к груди мохоточку с фиалками, казалось, дремала.
Вышли из станицы. Потянулись пустынные гумна. Скоро и «Шпиль», под которым крутой, почти непроходимый спуск к Кубани.
Сзади беглецов вдруг полыхнуло огромное пламя.
— Магда! — прошептала Вера. — Что это еще?..
Михайло усмехнулся:
— Николкин знак!..
Вскоре загудели колокола. Пожар ширился. Беглецы спустились под «Шпиль».
— Греются товарищи! — Точно вынырнув из тьмы, смеется Николка.
— Ну, тетка!.. Живо!.. А ты, Михайло, беги пожар тушить!..
Николка вскинул карабин за спину, выхватил из рук Михайла Катю, другой рукой взял за руку Марусю.
— Ну, пошел!..
Скользя по мокрой глине, покатились вниз.
Михайло вздохнул. Почесал затылок и побрел к гумнам, за которыми полыхал пожар.
— Ловко сварганил... как будто коммагаза горит...
* * *
Егор уже был далеко за станицей среди тернов, когда увидел в станице пожар.
— Николкина это работа... След заметает...
Однако и торопиться нужно было во всю: в своем доме ему уж не дождаться бы утра. Выволокли бы, как и дедушку. «Поджигатель», «понижатель»... А просто — чекисты уж несколько дней даром жалованье получают...
Егор почти бегом спешил к станции Б., где его кум и закадычный друг, иногородний Семен Вязинцев служил кондуктором на товарных поездах.
До рассвета еще оставалось больше часа, когда Егор вошел в низкий барак, в котором жил кум.
— Что с тобою, кум? — Испугался тот, увидев Егора.
— А вот видишь — бежать нужно...
— Куда?
— Все равно: дома ждет «Роща»...
Семен дернул себя раз-два за растрепанную бороденку.
— А Кума?
— В Армавир побежала.
— Н-да... ведь вот черти!.. И когда уж это казаки придут!? Смотри же, кум, услуга за услугу.
— О чем говоришь, кум...
— В 10 вечера со 113-м иду в Ростов. Ожидай на насыпи. Там идем потихоньку. Вскочи на 15-ый вагон от локомотива... А я все приготовлю.
— Дай Бог своих дождаться, — принимая рюмку самогонки, говорит Егор.
— А надеешься? — Допив и вытирая рукавом губы, спрашивает кум.
— Кабы не надеялся, не цеплялся бы за эту жизнь... И сам на себя руки наложил бы...
— Да, что и говорить! Жизнь дошла до точки... И нам уж невмоготу. А вашему брату...
Целый день Егор пролежал в сарайчике под дровами. Вечером кум принес ему старую одежу железнодорожника.
— Ваша продмагаза сгорела. Два грузовика чекистов в вашу станицу отправили, — сообщил кум новость.
— Ну, будет теперь нам, — подумал Егор. Успела ли Вера через Кубань перебраться...
В узком туннеле под насыпью, почти по пояс в жидкой грязи просидел Егор добрых полтора часа, когда услыхал шум подходящего поезда. Выкарабкался из туннеля, подождал пока пробежали два красных глаза локомотива:
— Первый... второй... пятнадцатый... Вскочил на подножку.
— Одевай бушлат. Становись за тормоз... Твой номер 76-ой. Один наш дома остался.
Кум всунул Егору в руку «ордер» и вскочил на другой вагон, потом на третий...
Погромыхивая, цыкая на стыках рельс, длинный состав «113» катился к Ростову.
До ст. Тихорецкой Егор мирно стоял за тормозом, крутил, откручивал, как настоящий комкондуктор. В Тихорецкой поезд стоял целую вечность. Пойти в станцию отогреться Егор не решался. Стоять все время в будке — было бы подозрительно. Пробежали два пассажирских поезда. На перроне какой-то шум. Кого-то потащили к выходу. Тьму прорезал чей-то отчаянный крик:
— Братцы!.. О-ой!..
Егор сжался в будке, будто влип в заднюю стенку...
Наконец, дан сигнал к отправлению. Тронулись.
— Слава Богу! — Облегченно вздохнул Егор, взявшись за тормоз.
Вышли из света станционных фонарей, С крыши вагона нагнулся кум.
— Егор... Чекисты в поезде. Будь осторожен. Не робей!..
Похолодел Егор...
— А если начнут допытываться?.. Узнают... тогда — конец!..
— Чорт с ним! — Проскрежетал Егор.
— Пусть будет конец!.. А Вера, а дети?.. Где они сейчас?.. Может быть их уж и в живых нет?.. Тогда... тогда — все равно! Но, даром не дамся...
Погромыхивают вагоны. В стороне иногда маячат темные хаты станиц.
И раньше не раз проезжал Егор этой ровной, с чуть заметными балками, степью... Но как тогда все было по-иному!..
Не слыхать уж блеянья бесчисленных отар овец, не видать «таинственных» фигур чабанив, что, бывало, закутавшись в сермяг с наглавником, опершись на ерлыгу, неподвижно смотрели на гремящую, брызгающую искрами «чугунку». А днем «подпаски» обычно кричали бы:
— Ггазет!.. гг...азет!.. — и крутили цигарки «коленом...»
На переездах виделись бы колыхающиеся кони, сдерживаемые рукой казака, везущего в станицу огромный воз сена или снопов...
Или у «бальера» заставился бы косяк неуков и, сбившись в невозможный клубок от голов, накостряшенных грив, гладких спин, поднятых хвостов, момент бурлил бы на месте, а уже в следующий миг живой ртутью разбежался бы по степи, далеко огласив теплую ночь задорным, разгульно-веселым, похотливым ржаньем...
Все ушло, как водой смыло... остался животный страх, тоска, да вечное неспокойствие, которое в нормальных условиях жизни, наблюдалось только у больных манией преследования.
Увы, сейчас казака не преследует фантазия больного мозга!..
Сейчас казака преследует огромная кровавая советчина, всей своей тяжестью наваливается на остатки казачества...
Егор болезненно чутко прислушивается к малейшему шороху на крыше «своего» вагона:
— Чего это они не идут... — тоскливо вертелось в его мозгу.
— Знать бы уж одно...
Но пробегали полустанки с заспанными стрелочниками, проходили томительные минуты, казавшиеся часами, — чекисты не появлялись.
Уже перед Ростовом на «Егоров» тормоз пришел кум. От него несло самогонкой.
— Хорошие ребята попались!.. Пьют всю дорогу! На Тихорецкой спекулянта выловили с настоящей «житьневкой»! Это не то, что лесные яблоки! По вагонам и не ходили. Только у обера документы просмотрели!..
У Егора отлегло. Но ненадолго: вдали уже показались огни Ростова.
— Как-то там будет?..
Егор недаром запасся бумагами спеца коммуниста Ивана Груздёва. В свое время он учился в Майкопском среднетехническом училище и, хотя училища и не окончил — токарь из него вышел образцовый. А работал резчиком и по металлу.
Последний раз Егор был в Ростове в 19-м году. Случай свел его с одним донским казаком, уже много лет служившим в Ростовских железнодорожных мастерских, а в последнее время на заводе «Аксай». Как-то инстинктивно почувствовали друг к другу доверие. Две ночи Егор и ночевал у него, на Боготяновском.
Донец этот активного участия в борьбе с большевиками не принимал, а до победного вступления в Ростов атамана Каледина, даже был членом заводского комитета. Был это человек, твердых и трезвых взглядов на происходящую кутерьму, человек, своими глазами видавший формированье армии генерала Алексеева, — чувствовавший всю трагическую безнадежность борьбы старой бело-черной России с огромной красно-черной новой и неподготовленность для победы над большевицкой Россией — казаков... Но оставшийся тем, кем и родился — казаком.
На вопрос Егора — как же он, казак, мог служить у большевиков, донец, усмехнувшись, ответил:
— Что ж из этого?.. Есть у нас на заводе и немцы...
А потом, сдвинув на затылок кожаный кепи, прищурив глаза, спросил:
— Играют ли у вас на Кубани вот эту песню?.. И приятным тенором, «по-донскому» запел:
«Пра-ва-славный наш царь —
Петро Алексе-е-э-эевич...
Гей... гей..,» и так далее?..
— Слыхал, — ответил Егор.
— Ну вот: и тому «нашему, православному» служили...
И в те две ночи, когда через Ростов поезд за поездом проходили длинные составы «вооруженных сил юга России» донец рассказал Егору много такого, что для Егора было больше, чем откровение и что заставило его по-иному смотреть на «кадет» с их Добрармией и на свою борьбу: «За Русь святую».
Вот к этому-то станичнику-донцу и думал шмыгнуть Егор, когда просил Николку добыть ему бумаги токаря.
— Лишь бы в живых найти...
(118-й номер журнала отсутствует, окончание повести неизвестно)
25 ноября 1932 года
(журнал «Вольное казачество» № 117 стр. 1-3)
Владимир Куртин
Цветы в гробу
— На тебе твою Нюрку! — Сердито пробурчала она, отдуваясь и стряхивая мокрую винцераду.
— Зачем она мне? — С видом величайшего удивления глядя на Марьяну поверх очков, отозвался Клим Иванович.
— Так ты ж за ней сам посылал?..
— Эх, Марьяна, Марьяна, — сокрушенно покачал головою Клим Иванович. — Стара ты уж стала...
Марьяна с досады ткнула кулаком в бок Нюрку:
— Убирайся, ты!..
Нюрка, совсем ошалев, вылетела.
— А ты, — подходя вплотную к Климу Ивановичу, зашипела Марьяна, — ты со своею коммуною совсем рехнулся!..
— Не бунтуй, старуха, — не отрываясь от „Молота“, мирно отозвался предрайком. — А то Горилле в погреб отправлю...
— Сам ты в том погребе здохнешь!.. Подожди, вот придут казаки...
— Ну, ну, — не пужай... Ставь-ка лучше на стол вечерять.
* * *
Борис сообщил Егору, куда идти жене с детьми. Молча поцеловался со всеми. Заплакал и, кряхтя, утираясь рукавом, вышел.
Еще с минуту остался Егор Клушин с семьей в своем доме. Дом оставался сам. На последнее надругательство.
Родил и вынянчил три поколения... И остался пустым гробом. С грустными, умирающими в нем цветами.
Вера поставила на подоконник икону Божьей Матери... Стали все перед ней на колени...
— Еще маленьким я смотрел на Тебя, Пресвятая Владычице!..
Заплакал Егор, обняв жену и детей.
— Куда ж мы теперь?..
— Спаси и сохрани нас!.. Спаси и сохрани нас!..
Рыдала Вера, держа беспомощно руки на подоконнике у иконы.
Встали. Невидящими от слез глазами обвели комнату. В последний раз. В последний раз Вера припала к мужу.
— Ну, идем... идем... довольно...
Вышли в чулан.
— А мои цветочки?! Мама!.. Цветочки мои?!
Застонав, вскочила Вера опять в комнату, схватила Катину мохоточку с густым клубком альпийских фиалок.
— Не оставлю их детка!.. Тут, со мною...
— Дай мне! Я понесу!..
Ухватилась за «мохоточку» Катя.
Вышли на баз. Из-за сарая вынырнула чья-то фигура.
— Кто это? — С похолодевшим от страха сердцем тихо спросил Егор.
— Не бойся, я, Михайло... Николка за Верой послал... А два наших около чеки дежурят.
— Ну, прощайте!.. — Поднял Егор Марусю. Катю... Поцеловал их.
— Прощай, Вера!.. Ожидай скоро!..
Еще момент и Егор, перескочив канаву, скрылся. Михайло, взяв на руки Катю, пошел впереди. За ним Вера с Марусей. Быстро пересекли три улицы и садами и огородами, над самым яром, направились к «Шпилю».
Дождь перестал, но холодный ветер пронизывал до костей. Катя, прижав к груди мохоточку с фиалками, казалось, дремала.
Вышли из станицы. Потянулись пустынные гумна. Скоро и «Шпиль», под которым крутой, почти непроходимый спуск к Кубани.
Сзади беглецов вдруг полыхнуло огромное пламя.
— Магда! — прошептала Вера. — Что это еще?..
Михайло усмехнулся:
— Николкин знак!..
Вскоре загудели колокола. Пожар ширился. Беглецы спустились под «Шпиль».
— Греются товарищи! — Точно вынырнув из тьмы, смеется Николка.
— Ну, тетка!.. Живо!.. А ты, Михайло, беги пожар тушить!..
Николка вскинул карабин за спину, выхватил из рук Михайла Катю, другой рукой взял за руку Марусю.
— Ну, пошел!..
Скользя по мокрой глине, покатились вниз.
Михайло вздохнул. Почесал затылок и побрел к гумнам, за которыми полыхал пожар.
— Ловко сварганил... как будто коммагаза горит...
* * *
Егор уже был далеко за станицей среди тернов, когда увидел в станице пожар.
— Николкина это работа... След заметает...
Однако и торопиться нужно было во всю: в своем доме ему уж не дождаться бы утра. Выволокли бы, как и дедушку. «Поджигатель», «понижатель»... А просто — чекисты уж несколько дней даром жалованье получают...
Егор почти бегом спешил к станции Б., где его кум и закадычный друг, иногородний Семен Вязинцев служил кондуктором на товарных поездах.
До рассвета еще оставалось больше часа, когда Егор вошел в низкий барак, в котором жил кум.
— Что с тобою, кум? — Испугался тот, увидев Егора.
— А вот видишь — бежать нужно...
— Куда?
— Все равно: дома ждет «Роща»...
Семен дернул себя раз-два за растрепанную бороденку.
— А Кума?
— В Армавир побежала.
— Н-да... ведь вот черти!.. И когда уж это казаки придут!? Смотри же, кум, услуга за услугу.
— О чем говоришь, кум...
— В 10 вечера со 113-м иду в Ростов. Ожидай на насыпи. Там идем потихоньку. Вскочи на 15-ый вагон от локомотива... А я все приготовлю.
— Дай Бог своих дождаться, — принимая рюмку самогонки, говорит Егор.
— А надеешься? — Допив и вытирая рукавом губы, спрашивает кум.
— Кабы не надеялся, не цеплялся бы за эту жизнь... И сам на себя руки наложил бы...
— Да, что и говорить! Жизнь дошла до точки... И нам уж невмоготу. А вашему брату...
Целый день Егор пролежал в сарайчике под дровами. Вечером кум принес ему старую одежу железнодорожника.
— Ваша продмагаза сгорела. Два грузовика чекистов в вашу станицу отправили, — сообщил кум новость.
— Ну, будет теперь нам, — подумал Егор. Успела ли Вера через Кубань перебраться...
В узком туннеле под насыпью, почти по пояс в жидкой грязи просидел Егор добрых полтора часа, когда услыхал шум подходящего поезда. Выкарабкался из туннеля, подождал пока пробежали два красных глаза локомотива:
— Первый... второй... пятнадцатый... Вскочил на подножку.
— Одевай бушлат. Становись за тормоз... Твой номер 76-ой. Один наш дома остался.
Кум всунул Егору в руку «ордер» и вскочил на другой вагон, потом на третий...
Погромыхивая, цыкая на стыках рельс, длинный состав «113» катился к Ростову.
До ст. Тихорецкой Егор мирно стоял за тормозом, крутил, откручивал, как настоящий комкондуктор. В Тихорецкой поезд стоял целую вечность. Пойти в станцию отогреться Егор не решался. Стоять все время в будке — было бы подозрительно. Пробежали два пассажирских поезда. На перроне какой-то шум. Кого-то потащили к выходу. Тьму прорезал чей-то отчаянный крик:
— Братцы!.. О-ой!..
Егор сжался в будке, будто влип в заднюю стенку...
Наконец, дан сигнал к отправлению. Тронулись.
— Слава Богу! — Облегченно вздохнул Егор, взявшись за тормоз.
Вышли из света станционных фонарей, С крыши вагона нагнулся кум.
— Егор... Чекисты в поезде. Будь осторожен. Не робей!..
Похолодел Егор...
— А если начнут допытываться?.. Узнают... тогда — конец!..
— Чорт с ним! — Проскрежетал Егор.
— Пусть будет конец!.. А Вера, а дети?.. Где они сейчас?.. Может быть их уж и в живых нет?.. Тогда... тогда — все равно! Но, даром не дамся...
Погромыхивают вагоны. В стороне иногда маячат темные хаты станиц.
И раньше не раз проезжал Егор этой ровной, с чуть заметными балками, степью... Но как тогда все было по-иному!..
Не слыхать уж блеянья бесчисленных отар овец, не видать «таинственных» фигур чабанив, что, бывало, закутавшись в сермяг с наглавником, опершись на ерлыгу, неподвижно смотрели на гремящую, брызгающую искрами «чугунку». А днем «подпаски» обычно кричали бы:
— Ггазет!.. гг...азет!.. — и крутили цигарки «коленом...»
На переездах виделись бы колыхающиеся кони, сдерживаемые рукой казака, везущего в станицу огромный воз сена или снопов...
Или у «бальера» заставился бы косяк неуков и, сбившись в невозможный клубок от голов, накостряшенных грив, гладких спин, поднятых хвостов, момент бурлил бы на месте, а уже в следующий миг живой ртутью разбежался бы по степи, далеко огласив теплую ночь задорным, разгульно-веселым, похотливым ржаньем...
Все ушло, как водой смыло... остался животный страх, тоска, да вечное неспокойствие, которое в нормальных условиях жизни, наблюдалось только у больных манией преследования.
Увы, сейчас казака не преследует фантазия больного мозга!..
Сейчас казака преследует огромная кровавая советчина, всей своей тяжестью наваливается на остатки казачества...
Егор болезненно чутко прислушивается к малейшему шороху на крыше «своего» вагона:
— Чего это они не идут... — тоскливо вертелось в его мозгу.
— Знать бы уж одно...
Но пробегали полустанки с заспанными стрелочниками, проходили томительные минуты, казавшиеся часами, — чекисты не появлялись.
Уже перед Ростовом на «Егоров» тормоз пришел кум. От него несло самогонкой.
— Хорошие ребята попались!.. Пьют всю дорогу! На Тихорецкой спекулянта выловили с настоящей «житьневкой»! Это не то, что лесные яблоки! По вагонам и не ходили. Только у обера документы просмотрели!..
У Егора отлегло. Но ненадолго: вдали уже показались огни Ростова.
— Как-то там будет?..
Егор недаром запасся бумагами спеца коммуниста Ивана Груздёва. В свое время он учился в Майкопском среднетехническом училище и, хотя училища и не окончил — токарь из него вышел образцовый. А работал резчиком и по металлу.
Последний раз Егор был в Ростове в 19-м году. Случай свел его с одним донским казаком, уже много лет служившим в Ростовских железнодорожных мастерских, а в последнее время на заводе «Аксай». Как-то инстинктивно почувствовали друг к другу доверие. Две ночи Егор и ночевал у него, на Боготяновском.
Донец этот активного участия в борьбе с большевиками не принимал, а до победного вступления в Ростов атамана Каледина, даже был членом заводского комитета. Был это человек, твердых и трезвых взглядов на происходящую кутерьму, человек, своими глазами видавший формированье армии генерала Алексеева, — чувствовавший всю трагическую безнадежность борьбы старой бело-черной России с огромной красно-черной новой и неподготовленность для победы над большевицкой Россией — казаков... Но оставшийся тем, кем и родился — казаком.
На вопрос Егора — как же он, казак, мог служить у большевиков, донец, усмехнувшись, ответил:
— Что ж из этого?.. Есть у нас на заводе и немцы...
А потом, сдвинув на затылок кожаный кепи, прищурив глаза, спросил:
— Играют ли у вас на Кубани вот эту песню?.. И приятным тенором, «по-донскому» запел:
«Пра-ва-славный наш царь —
Петро Алексе-е-э-эевич...
Гей... гей..,» и так далее?..
— Слыхал, — ответил Егор.
— Ну вот: и тому «нашему, православному» служили...
И в те две ночи, когда через Ростов поезд за поездом проходили длинные составы «вооруженных сил юга России» донец рассказал Егору много такого, что для Егора было больше, чем откровение и что заставило его по-иному смотреть на «кадет» с их Добрармией и на свою борьбу: «За Русь святую».
Вот к этому-то станичнику-донцу и думал шмыгнуть Егор, когда просил Николку добыть ему бумаги токаря.
— Лишь бы в живых найти...
(118-й номер журнала отсутствует, окончание повести неизвестно)
25 ноября 1932 года
(журнал «Вольное казачество» № 117 стр. 1-3)
Комментариев нет:
Отправить комментарий