4-я часть
Владимир Куртин
Пластуны
(Клочки воспоминании)
III. Первый бой с 39-й пехотной дивизией.
Ущелье вьется вверх. Суживается. Две-три версты карабкаемся по льду... Передние стали:
— В чем дело?
— Дороги нет. Ступеньки нужно вырубать.
Туман такой, что ни собственного носа не видать, но зато слышно превосходно. И каждый звук повторяется тысячекратным эхом. Временами, как привидения, выступают из тумана высокие льдистые утесы. Слышно где-то глубоко под утесами шумит поток. Пластуны, как кошки, карабкаются на утесы. Взобрались: льды, снег, клубы тумана... Тишина. Такая чуткая, извечная, что чудится, будто слышишь шуршанье тумана, цепляющегося за снег и льды.
— Хорошо бы нас могли тут встретить турки, — говорит урядник Сидоренко уряднику Пархоменко,
— Чорта с два: как бы они сюда забрались?!
Будто кто мгновенно сбил папаху с головы Мадур-Дага, и ослепительно заблестела его лысина... Стоим на вершине снежного хребта, а кругом, насколько хватает око, высятся снежные громады, вьются, клубятся облака:
Как по тем горам скали-сты-ы-ым
Едут братья казаки.
Грянула песня.
Бурки черные мелькали,
— подхватывает весь батальон. А эхо разносит ее по всему скованному льдом и тишиною первородному хаосу, на крыльях тумана проносит ее по ущельям, грозным memento разбрасывает по селениям, загоняя аскерам души в их грязные пятки...
— Ще б трохы угору, — як раз бы до Бога у гости на чай прыйшлы, — говорит урядник Пархоменко.
— Йок, — не соглашается Истомин, — нашего брата ни к Богу, ни к чорту не пускают. Вот у кавкаев в монастыре картину страшного суда видал. Всякого народу и в раю и в пеклу. А казаков ни там, ни там...
— Потому — ни к какому корпусу не приписаны. Отдельным отрядом орудуем, — поясняет Ханин.
— Встать! Вперед!
Доносит эхо из тумана, который опять также быстро и незаметно скрыл от нас и наши носы, как быстро и незаметно перед тем обнажил снежные вершины на десятки и сотни верст.
— Э, легко пластуну спускаться вниз: завернись в бурку и — падай с утеса на утес, катись катком по откосам, пока не докатишься до теплой сакли...
Переночевав в Даяре, который похож на дно глубоченного колодезя, в снегу выкопанного, опять втягиваемся в ущелье. Из ущелья выбрались на долину, замыкавшуюся с запада высокими совершенно отвесными горами. Идем прямо к тем отвесным горам-стенам. В белой стене чернеет трещина. Это и есть знаменитый Карадагский проход, связывающий Алашкертскую долину с Пассинской. Вот мы уже почти под стеною у самой трещины, вдруг —
та-та... та... та...
Над головой засвистели пули. Передние пластуны, мгновенно рассыпавшись в цепи, согнувшись, побежали к стене; задние, укрывшись за камнями, открыли огонь по хребту, но — кто это?
— Да ведь нам сообщили, что проход свободен!
— Дербентский полк его занимает.
— Но кто ж тогда стреляет?
— Да они же и стреляют!
— О, мать вашу так!
Мишка, который имел поистине бычье горло, взобравшись на холм, кричит тем, что стреляют по нас с хребта:
— Е... вашу... картузники! Не стреляйте! Ка-за-ки!
Но «картузники» перестали стрелять только тогда, когда увидали наши подошедшие лазаретные двуколки. Вниз сошли два прапорщика. Смотрят все еще недоверчиво.
— Чорт вас разберет — кто вы... Мы думали, что курды. И они так же замотаны, как и вы...
Когда подтянулись все части, вошли в трещину. Трещина в некоторых местах суживалась так, что идти приходилось по самой речке Иделе. Особенно тяжело пришлось нашим верблюдам, буквально раздиравшимся на скользких камнях.
Вблизи селения Дели Босба вышли из этой горной утробы на свет божий. Перед нами развернулась широкая Пассинская долина. Здесь где-то занимал позиции генерал Пржевальский с первой пластунской бригадой, на соединение с которой мы и убежали от 66-й дивизии и генерала Абациева.
IV. В Пассинской долине.
Пришли в Мешки и Пинадуз. Сменили быстрых и юрких как черти «действительных» первой бригады. Выкопали в снегу окопы «с колена». Засели. Ждем турок. Ждать их пришлось не долго. В одну прекрасную лунную ночь вылезли они из своих окопов и с грозным «Алла» черными густыми рядами двинулись на нас... Все ближе и ближе «Алла». Все острей и острей впиваются пластуны глазами в черные ряды катящихся лавиной турок. Но, ни одного выстрела. Даже ни одного слова не слышно на протяжении всего нашего боевого участка. Гробовая тишина. А уже ясно видны аскеры, как, со штыками наперевес, ряд за рядом бегут на нас... «Алла» уже точно рев взбесившихся зверей индийских джунглей, или грохот разоренного осенней непогодою моря. Еще момент и — неудержимые волны его зальют наши окопы, зальют нашей кровью девственно чистые снега Пассинской долины... Нервы напряжены до сверхъестественной восприимчивости и малейших оттенков надвигающейся бури. Но, ни одного выстрела. Тишина. Смертная тишина. Как на море за несколько секунд до всеразрушающего, страшного водного вихря смерчи. Турки приблизились еще шагов на сто. А навстречу им все тоже убийственное молчание. И — грозное «алла» — разбилось. Как разбиваются волны моря о прибрежные скалы, не достигнув самого берега. По инерции уже выплеснулись отдельные языки из первых рядов.
— Алла! Алла! — Но уже не прежнее страшное, от которого кровь стынет в жилах, а бич, подхлестывающий аскеров на ужас нашего молчания. И вдруг — передние и задние с нечеловеческим криком: «алла, алла» хлынули — назад...
Пластуны почувствовали, что их нервы победили.
— По отступающим! Частый!
Лихорадочно быстро, но методически точно прицеливались, щелкали затворами, выбрасывали гильзы.
А утром пили чай и подсчитывали расход патронов.
V. На Сарыкамыш!
Наступательное отступление или отступательное наступление.
... Та-тата!.. та-тата!..
— Кто зовет?
— У телефона генерал Мышлаевский.
— Слушаюсь. Начальник связи пластунских бригад хорунжий Старнинский.
— Генералу Пржевальскому: немедленно сняться с позиций и усиленным маршем идти на Сарыкамыш... 20 часов похода, 4 — отдыха.
— Ваше превосходительство, генерал Пржевальский и генерал Гулыга успешно развивают наступление. В настоящий момент не знаем, где они находятся, так как все время с боем продвигаются вперед. Турки отступают по всему фронту.
— Разыскать и передать мое приказание!
— Слушаюсь.
Начальник связи послал несколько ординарцев разыскивать пластунских генералов. Бог весть, где и как нашли они одного и другого. Передали приказание и — началось знаменитое отступательное наступление на турок, обложивших Сарыкамыш.
Удиравшие до сих пор турки, увидав новую «обстановку», энергично нажали на пластунов. Пластуны, отбиваясь 4 часа, двадцать бегом спешили на выручку Сарыкамыша... А снег по горло. Мороз до 30 градусов... А на каждом шагу — Чертовы мосты...
В такой передряге военноначальствующим некогда «разрабатывать операции», а подчиненным исполнять их «директивы» и приказы.
Пластунов спас и привел к прогремевшим на весь мир победам чудотворный инстинкт, унаследованный от дедов, которые при всякой обстановке были и прудкыми и чуткыми, второпными и проворными.
От сапог и чувяк — ни воспоминаний. Черкеска — в лохмотьях. Ноги с отмороженными пальцами... А идут, будто пружинные на парадном смотру...
Бо от дидов навчилысь: «Зымою на холоди, а литом на комарях та з голодом...»
И пришли. И увидали отборную армию Энвер-паши. И — уничтожили отборную армию. А сам Гази (Прим: непобедимый) едва спасся на быстром своем дромодере...
Турки — и те, что с Кепри-Кея гнались за «отступающими» пластунами, и те, что на Сарыкамыш облизывались — в спину пластуна никогда не видали.
Потому то и мог генерал Гулыга в Батуме, на банкете «хвастнуть» перед врачами:
— Раненого пластуна не перевертывать без толку — отыскивая входную и выходную раны: входных в спину не может быть!
(Продолжение следует).
25 октября 1931 года
(журнал «Вольное казачество» № 91 стр. 13-15)
Владимир Куртин
Пластуны
(Клочки воспоминании)
III. Первый бой с 39-й пехотной дивизией.
Ущелье вьется вверх. Суживается. Две-три версты карабкаемся по льду... Передние стали:
— В чем дело?
— Дороги нет. Ступеньки нужно вырубать.
Туман такой, что ни собственного носа не видать, но зато слышно превосходно. И каждый звук повторяется тысячекратным эхом. Временами, как привидения, выступают из тумана высокие льдистые утесы. Слышно где-то глубоко под утесами шумит поток. Пластуны, как кошки, карабкаются на утесы. Взобрались: льды, снег, клубы тумана... Тишина. Такая чуткая, извечная, что чудится, будто слышишь шуршанье тумана, цепляющегося за снег и льды.
— Хорошо бы нас могли тут встретить турки, — говорит урядник Сидоренко уряднику Пархоменко,
— Чорта с два: как бы они сюда забрались?!
Будто кто мгновенно сбил папаху с головы Мадур-Дага, и ослепительно заблестела его лысина... Стоим на вершине снежного хребта, а кругом, насколько хватает око, высятся снежные громады, вьются, клубятся облака:
Как по тем горам скали-сты-ы-ым
Едут братья казаки.
Грянула песня.
Бурки черные мелькали,
— подхватывает весь батальон. А эхо разносит ее по всему скованному льдом и тишиною первородному хаосу, на крыльях тумана проносит ее по ущельям, грозным memento разбрасывает по селениям, загоняя аскерам души в их грязные пятки...
— Ще б трохы угору, — як раз бы до Бога у гости на чай прыйшлы, — говорит урядник Пархоменко.
— Йок, — не соглашается Истомин, — нашего брата ни к Богу, ни к чорту не пускают. Вот у кавкаев в монастыре картину страшного суда видал. Всякого народу и в раю и в пеклу. А казаков ни там, ни там...
— Потому — ни к какому корпусу не приписаны. Отдельным отрядом орудуем, — поясняет Ханин.
— Встать! Вперед!
Доносит эхо из тумана, который опять также быстро и незаметно скрыл от нас и наши носы, как быстро и незаметно перед тем обнажил снежные вершины на десятки и сотни верст.
— Э, легко пластуну спускаться вниз: завернись в бурку и — падай с утеса на утес, катись катком по откосам, пока не докатишься до теплой сакли...
Переночевав в Даяре, который похож на дно глубоченного колодезя, в снегу выкопанного, опять втягиваемся в ущелье. Из ущелья выбрались на долину, замыкавшуюся с запада высокими совершенно отвесными горами. Идем прямо к тем отвесным горам-стенам. В белой стене чернеет трещина. Это и есть знаменитый Карадагский проход, связывающий Алашкертскую долину с Пассинской. Вот мы уже почти под стеною у самой трещины, вдруг —
та-та... та... та...
Над головой засвистели пули. Передние пластуны, мгновенно рассыпавшись в цепи, согнувшись, побежали к стене; задние, укрывшись за камнями, открыли огонь по хребту, но — кто это?
— Да ведь нам сообщили, что проход свободен!
— Дербентский полк его занимает.
— Но кто ж тогда стреляет?
— Да они же и стреляют!
— О, мать вашу так!
Мишка, который имел поистине бычье горло, взобравшись на холм, кричит тем, что стреляют по нас с хребта:
— Е... вашу... картузники! Не стреляйте! Ка-за-ки!
Но «картузники» перестали стрелять только тогда, когда увидали наши подошедшие лазаретные двуколки. Вниз сошли два прапорщика. Смотрят все еще недоверчиво.
— Чорт вас разберет — кто вы... Мы думали, что курды. И они так же замотаны, как и вы...
Когда подтянулись все части, вошли в трещину. Трещина в некоторых местах суживалась так, что идти приходилось по самой речке Иделе. Особенно тяжело пришлось нашим верблюдам, буквально раздиравшимся на скользких камнях.
Вблизи селения Дели Босба вышли из этой горной утробы на свет божий. Перед нами развернулась широкая Пассинская долина. Здесь где-то занимал позиции генерал Пржевальский с первой пластунской бригадой, на соединение с которой мы и убежали от 66-й дивизии и генерала Абациева.
IV. В Пассинской долине.
Пришли в Мешки и Пинадуз. Сменили быстрых и юрких как черти «действительных» первой бригады. Выкопали в снегу окопы «с колена». Засели. Ждем турок. Ждать их пришлось не долго. В одну прекрасную лунную ночь вылезли они из своих окопов и с грозным «Алла» черными густыми рядами двинулись на нас... Все ближе и ближе «Алла». Все острей и острей впиваются пластуны глазами в черные ряды катящихся лавиной турок. Но, ни одного выстрела. Даже ни одного слова не слышно на протяжении всего нашего боевого участка. Гробовая тишина. А уже ясно видны аскеры, как, со штыками наперевес, ряд за рядом бегут на нас... «Алла» уже точно рев взбесившихся зверей индийских джунглей, или грохот разоренного осенней непогодою моря. Еще момент и — неудержимые волны его зальют наши окопы, зальют нашей кровью девственно чистые снега Пассинской долины... Нервы напряжены до сверхъестественной восприимчивости и малейших оттенков надвигающейся бури. Но, ни одного выстрела. Тишина. Смертная тишина. Как на море за несколько секунд до всеразрушающего, страшного водного вихря смерчи. Турки приблизились еще шагов на сто. А навстречу им все тоже убийственное молчание. И — грозное «алла» — разбилось. Как разбиваются волны моря о прибрежные скалы, не достигнув самого берега. По инерции уже выплеснулись отдельные языки из первых рядов.
— Алла! Алла! — Но уже не прежнее страшное, от которого кровь стынет в жилах, а бич, подхлестывающий аскеров на ужас нашего молчания. И вдруг — передние и задние с нечеловеческим криком: «алла, алла» хлынули — назад...
Пластуны почувствовали, что их нервы победили.
— По отступающим! Частый!
Лихорадочно быстро, но методически точно прицеливались, щелкали затворами, выбрасывали гильзы.
А утром пили чай и подсчитывали расход патронов.
V. На Сарыкамыш!
Наступательное отступление или отступательное наступление.
... Та-тата!.. та-тата!..
— Кто зовет?
— У телефона генерал Мышлаевский.
— Слушаюсь. Начальник связи пластунских бригад хорунжий Старнинский.
— Генералу Пржевальскому: немедленно сняться с позиций и усиленным маршем идти на Сарыкамыш... 20 часов похода, 4 — отдыха.
— Ваше превосходительство, генерал Пржевальский и генерал Гулыга успешно развивают наступление. В настоящий момент не знаем, где они находятся, так как все время с боем продвигаются вперед. Турки отступают по всему фронту.
— Разыскать и передать мое приказание!
— Слушаюсь.
Начальник связи послал несколько ординарцев разыскивать пластунских генералов. Бог весть, где и как нашли они одного и другого. Передали приказание и — началось знаменитое отступательное наступление на турок, обложивших Сарыкамыш.
Удиравшие до сих пор турки, увидав новую «обстановку», энергично нажали на пластунов. Пластуны, отбиваясь 4 часа, двадцать бегом спешили на выручку Сарыкамыша... А снег по горло. Мороз до 30 градусов... А на каждом шагу — Чертовы мосты...
В такой передряге военноначальствующим некогда «разрабатывать операции», а подчиненным исполнять их «директивы» и приказы.
Пластунов спас и привел к прогремевшим на весь мир победам чудотворный инстинкт, унаследованный от дедов, которые при всякой обстановке были и прудкыми и чуткыми, второпными и проворными.
От сапог и чувяк — ни воспоминаний. Черкеска — в лохмотьях. Ноги с отмороженными пальцами... А идут, будто пружинные на парадном смотру...
Бо от дидов навчилысь: «Зымою на холоди, а литом на комарях та з голодом...»
И пришли. И увидали отборную армию Энвер-паши. И — уничтожили отборную армию. А сам Гази (Прим: непобедимый) едва спасся на быстром своем дромодере...
Турки — и те, что с Кепри-Кея гнались за «отступающими» пластунами, и те, что на Сарыкамыш облизывались — в спину пластуна никогда не видали.
Потому то и мог генерал Гулыга в Батуме, на банкете «хвастнуть» перед врачами:
— Раненого пластуна не перевертывать без толку — отыскивая входную и выходную раны: входных в спину не может быть!
(Продолжение следует).
25 октября 1931 года
(журнал «Вольное казачество» № 91 стр. 13-15)
Комментариев нет:
Отправить комментарий