8-я часть
Владимир Куртин
Пластуны
(Клочки воспоминании)
Вглубь Азии
Кто бы сейчас точно сказал зачем, почему, да и как нас скинули с высот Понтийского Тавра, извлекли из душных лихорадочных ущелий Лазистана и «двинули» на голые, выжженные солнцем высоты Чолик-Самана, на которых сейчас курды бьются отчаянным, смертным боем — за свою независимость с турками?..
В конце июля 16 г. зашагали мы от Черного моря на юг, стороной от Байбуртского шоссе. Была ли здесь шоссейная дорога и тогда, когда тут проходил Александр Македонский — не знаю, но только следов грандиозных, поистине циклопических сооружений вдоль всего шоссе до Гюмюш-Ханэ видно много. И, без сомнения, истинно турецкое турки из Царя-города уверяют местных курдов и айсоров, что это ихние «беглые» турчичи в свое время сооружали. Как петербургские историки учат, что прадеды и прапрадеды казачества «беглые» калужские и иные мужички из царства Московского.
Гюмюш-Ханэ... Чудный это город! Подлез под огромную, почти горизонтально висящую скалу, точно под огромный каменный зонтик и бойко торгует мануфактурой. Турки, армяне, персы, арабы, курды, айсоры, лазы и — греки. Последних с армянами все еще большинство. Несмотря на то, что турки их довольно живо «сплавляли» по Кара Дэрэ — в Черное море.
В Гюмюш-Ханэ нас смотрел Великий Князь Николай Николаевич.
Батальонные постарались: в переднюю шеренгу поставили таких лыцарей, «живописность» костюма которых могла поспорить с костюмами «персидских дервишей». Хмурый Великий Князь еще более нахмурился, прошел по всему фронту и — уехал.
А батальонные надеялись, что он «смилуется» и пошлет пластунов куда-нибудь на «обмундирование»...
Идем, идем, идем... Днем жара и едкая известковая пыль, ночью — трясемся от холода. Узкие ущелья бесконечными кривыми коридорами вьются на юго-восток. Редкие, заброшенные селения... Так дотянулись до Байбурта: Алашкерт № 2. Только — побольше. И потому еще грязнее. Прошли мимо...
Ущелья то раздвинутся в неширокую долину с предательскими зелеными лужайками — трясинами, на которых погиб не один конь наших обозчиков-осетин; то сузятся так, что едва-едва протискиваются двуколки. То взбираемся на голые, бурями изгрызенные вершины, то спускаемся до самых ворот в преисподнюю...
От Ора (на море) до линии Байбурт — Гюмюш-Ханэ продирались боем, а тут хоть бы пес какой на дорогу выскочил!
Операции на Орском направлении очень интересны и очень поучительны, но по памяти, после стольких лет, да еще каких лет: революции, борьбы за Кубань, «поворотов на Москву», эмиграции — восстановить невозможно. Не забылось лишь главное: турки умелым и смелым маневром хотели выйти нам в «глубокий» тыл, отрезать Трапезунд и нас, сидевших далеко за Трапезундом. И, наверное, вышли бы к морю у Ора, так как легко сбили стоявшую там ополченскую дружину, да нарвались на тех же пластунов. На этот раз, если не ошибаюсь, на 17-й батальон, который со своим командиром п. Сидоренко, в исключительно тяжелых условиях, на страшном солнцепеке (какая-то высота), без воды с патронами «на счету» отбил все атаки турок и задержал их до тех пор, пока не подошли батальоны 2-й бригады морем.
По дороге вглубь Азии мы уже мало интересовались прошедшими операциями на Орском направлении. Ругали проклятый рододендрон, вконец изорвавший нам одежу... Вспоминали убитых. В том числе и вр. ком. 10-м батальоном В. Ст. Кублиева. Сейчас нас едино занимала новая «пластинка» о Персии, не оправдавшаяся. А видно было, что пластунам очень хотелось побывать в Персии.
Не дойдя верст 8—10 до Эрзерума, свернули на юг и через Шайтан-Дагский перевал зашагали в пределы давным-давно исчезнувшей Ассирийской державы, этого прототипа всех империалистичных государств.
Являются ли теперешние айсоры потомками тех грозных тиранов, методами и способами управления которых ныне пользуются коммунисты, — не знаю. Айсоры не выглядят особенно воинственными. Впрочем, ассирийцы «прославились», главным образом, как бесподобные кожодеры, а не как вояки.
Повернули на юго-восток. Прошли по линии фронта туркестанских стрелков и — опять на юг.
Земля, видимо, плодородная, а рыбы в реках больше, чем лягушек в Челбасах... Идем долиною речки, имя которой длиннее самой речки: Ашаги-Чар-Хаснави-сун!
Выбрались на Чолик-Симанские высоты. Прошли и их. Опять река. Эту взяли вброд, поднимаемся по заросшим густым лесом горам... Нашли прекрасное горное озерцо с водою, как Кисловодский Нарзан... Пораздевались и — в воду. Блаженствуем. Высоко над озерцом вспыхнуло сиво-белое облако... еще и еще и — на купающихся посыпалась шрапнель... ага, значит, добрались таки до турок! Тут — ни взад, ни вперед — простояли целое лето. И здесь был один очень интересный «эпизод», на котором нужно бы было остановится. Но пусть это сделают другие участники или свидетели, у которых, быть может, сохранились о том какие записки, или которые могут припомнить этот эпизод обстоятельнее.
Мы занимали обрыв высокого плато, а вправо от нас, по холмам значительно ниже наших позиций, стояли армейские пехотные части. Нам были хорошо видны как позиции солдат, так и турок. Однажды, среди белого дня и без какой-либо «подготовки» аскеры жидкими цепями вышли из своих окопов и направились к окопам солдат. Спустя несколько минут холмы и равнины между холмами покрылись бегущим «сукном», а вскоре несколько солдат добежали и до наших позиций и, ругаясь на чем свет стоит, требуют от нас — офицеров!
— А то наши побегли прежде нас!
И несколько наших молодых офицеров действительно пошли к солдатам и вступили в командование расстроенными ротами.
Однажды меня позвал в лазаретную палатку наш батальонный доктор.
Я вам покажу одну болезнь, которую можно видеть только в Кавказской Армии.
Я увидал с десяток невероятно распухших пластунов.
— Отчего это?
— А слыхали, как говорится: «пухнуть с голоду?»
— Ага!
Действительно, за всю войну пластуны не страдали так от голода, как именно здесь. Наш командир (полк. Ткачев) и тот собирал колосья с жалкой курдинской «нивы» и грыз сухую пшеницу.
Генерал Букретов однажды приказал силою захватить транспорт с хлебом, направлявшийся в армейские части, а хлеб разделили пластунам.
Не знаю, как и почему к нам доставляли хлеб нерегулярно, с большими перерывами. Да и тот, что доходил до нас, был гнилой. О других продуктах и говорить нечего. Страдали курящие. И когда, бывало, пластуны запоют:
Сено в трубочках курили...
Это не была только песня. Хотя и не курили сено, а сухие листья шелковицы и бурака. Наши обозные кони превратились в скелеты, едва переставляющие ноги. Для прокорма послали их на пастбища верст за сорок, к Мушу.
Зимою пластунов оттянули на «зимние квартиры» к Эрзеруму в «глубокий тыл». Здесь их застала «великая, бескровная». Разумеется, и сам фронт оттянулся к Эрзеруму в глубокий тыл. Потому — русские солдаты не желали «аннексий».
Как пластуны на фронте «восприняли» революцию, мне мало известно, так как я эвакуировался за 2—3 недели до революции и «солнце свободы» мне впервые засияло в серно-банном городе князей Мдивани.
Пластуны и в Великой Войне «нэ хыбылы». Их бросали с фронта на фронт. Ими затыкали все дыры. Их не признавало за своих ни одно интендантство. Для них в русской армии не существовало «вещевого довольствия». Пластуны, это «армия Петра Амьенского», играли в Великой войне роль, по своему значению во много раз превосходящую их силу числом. В самом деле: что значит каких-нибудь двадцать жидких батальонов в сравнении с миллионной русской пехотой?!
Но... но это были пластуны. Это были внуки тех рыцарей, что «зымою на холоду, а литом на комарях, та з голодом» добывали Кубань. И от людей и от природы. Это были достойные внуки тех кремневых землепроходцев, жизнь которых была много тяжелее, опаснее и богаче приключениями, чем даже жизнь героев Джека Лондона в далекой снежной Аляске, у берегов Арктического моря.
Пластуны, эти — представители казачьей «Голытьбы» (ибо в пластуны набирались беднейшие из казаков) являются вернейшими носителями рассовых признаков казачества и среди казаков должен найтысь унук, охочий напысаты вси пластуньски порядкы, как это завещал дид Якив Кухаренко.
25 ноября 1931 года
(журнал «Вольное казачество» № 93 стр. 7-9)
Владимир Куртин
Пластуны
(Клочки воспоминании)
Вглубь Азии
Кто бы сейчас точно сказал зачем, почему, да и как нас скинули с высот Понтийского Тавра, извлекли из душных лихорадочных ущелий Лазистана и «двинули» на голые, выжженные солнцем высоты Чолик-Самана, на которых сейчас курды бьются отчаянным, смертным боем — за свою независимость с турками?..
В конце июля 16 г. зашагали мы от Черного моря на юг, стороной от Байбуртского шоссе. Была ли здесь шоссейная дорога и тогда, когда тут проходил Александр Македонский — не знаю, но только следов грандиозных, поистине циклопических сооружений вдоль всего шоссе до Гюмюш-Ханэ видно много. И, без сомнения, истинно турецкое турки из Царя-города уверяют местных курдов и айсоров, что это ихние «беглые» турчичи в свое время сооружали. Как петербургские историки учат, что прадеды и прапрадеды казачества «беглые» калужские и иные мужички из царства Московского.
Гюмюш-Ханэ... Чудный это город! Подлез под огромную, почти горизонтально висящую скалу, точно под огромный каменный зонтик и бойко торгует мануфактурой. Турки, армяне, персы, арабы, курды, айсоры, лазы и — греки. Последних с армянами все еще большинство. Несмотря на то, что турки их довольно живо «сплавляли» по Кара Дэрэ — в Черное море.
В Гюмюш-Ханэ нас смотрел Великий Князь Николай Николаевич.
Батальонные постарались: в переднюю шеренгу поставили таких лыцарей, «живописность» костюма которых могла поспорить с костюмами «персидских дервишей». Хмурый Великий Князь еще более нахмурился, прошел по всему фронту и — уехал.
А батальонные надеялись, что он «смилуется» и пошлет пластунов куда-нибудь на «обмундирование»...
Идем, идем, идем... Днем жара и едкая известковая пыль, ночью — трясемся от холода. Узкие ущелья бесконечными кривыми коридорами вьются на юго-восток. Редкие, заброшенные селения... Так дотянулись до Байбурта: Алашкерт № 2. Только — побольше. И потому еще грязнее. Прошли мимо...
Ущелья то раздвинутся в неширокую долину с предательскими зелеными лужайками — трясинами, на которых погиб не один конь наших обозчиков-осетин; то сузятся так, что едва-едва протискиваются двуколки. То взбираемся на голые, бурями изгрызенные вершины, то спускаемся до самых ворот в преисподнюю...
От Ора (на море) до линии Байбурт — Гюмюш-Ханэ продирались боем, а тут хоть бы пес какой на дорогу выскочил!
Операции на Орском направлении очень интересны и очень поучительны, но по памяти, после стольких лет, да еще каких лет: революции, борьбы за Кубань, «поворотов на Москву», эмиграции — восстановить невозможно. Не забылось лишь главное: турки умелым и смелым маневром хотели выйти нам в «глубокий» тыл, отрезать Трапезунд и нас, сидевших далеко за Трапезундом. И, наверное, вышли бы к морю у Ора, так как легко сбили стоявшую там ополченскую дружину, да нарвались на тех же пластунов. На этот раз, если не ошибаюсь, на 17-й батальон, который со своим командиром п. Сидоренко, в исключительно тяжелых условиях, на страшном солнцепеке (какая-то высота), без воды с патронами «на счету» отбил все атаки турок и задержал их до тех пор, пока не подошли батальоны 2-й бригады морем.
По дороге вглубь Азии мы уже мало интересовались прошедшими операциями на Орском направлении. Ругали проклятый рододендрон, вконец изорвавший нам одежу... Вспоминали убитых. В том числе и вр. ком. 10-м батальоном В. Ст. Кублиева. Сейчас нас едино занимала новая «пластинка» о Персии, не оправдавшаяся. А видно было, что пластунам очень хотелось побывать в Персии.
Не дойдя верст 8—10 до Эрзерума, свернули на юг и через Шайтан-Дагский перевал зашагали в пределы давным-давно исчезнувшей Ассирийской державы, этого прототипа всех империалистичных государств.
Являются ли теперешние айсоры потомками тех грозных тиранов, методами и способами управления которых ныне пользуются коммунисты, — не знаю. Айсоры не выглядят особенно воинственными. Впрочем, ассирийцы «прославились», главным образом, как бесподобные кожодеры, а не как вояки.
Повернули на юго-восток. Прошли по линии фронта туркестанских стрелков и — опять на юг.
Земля, видимо, плодородная, а рыбы в реках больше, чем лягушек в Челбасах... Идем долиною речки, имя которой длиннее самой речки: Ашаги-Чар-Хаснави-сун!
Выбрались на Чолик-Симанские высоты. Прошли и их. Опять река. Эту взяли вброд, поднимаемся по заросшим густым лесом горам... Нашли прекрасное горное озерцо с водою, как Кисловодский Нарзан... Пораздевались и — в воду. Блаженствуем. Высоко над озерцом вспыхнуло сиво-белое облако... еще и еще и — на купающихся посыпалась шрапнель... ага, значит, добрались таки до турок! Тут — ни взад, ни вперед — простояли целое лето. И здесь был один очень интересный «эпизод», на котором нужно бы было остановится. Но пусть это сделают другие участники или свидетели, у которых, быть может, сохранились о том какие записки, или которые могут припомнить этот эпизод обстоятельнее.
Мы занимали обрыв высокого плато, а вправо от нас, по холмам значительно ниже наших позиций, стояли армейские пехотные части. Нам были хорошо видны как позиции солдат, так и турок. Однажды, среди белого дня и без какой-либо «подготовки» аскеры жидкими цепями вышли из своих окопов и направились к окопам солдат. Спустя несколько минут холмы и равнины между холмами покрылись бегущим «сукном», а вскоре несколько солдат добежали и до наших позиций и, ругаясь на чем свет стоит, требуют от нас — офицеров!
— А то наши побегли прежде нас!
И несколько наших молодых офицеров действительно пошли к солдатам и вступили в командование расстроенными ротами.
Однажды меня позвал в лазаретную палатку наш батальонный доктор.
Я вам покажу одну болезнь, которую можно видеть только в Кавказской Армии.
Я увидал с десяток невероятно распухших пластунов.
— Отчего это?
— А слыхали, как говорится: «пухнуть с голоду?»
— Ага!
Действительно, за всю войну пластуны не страдали так от голода, как именно здесь. Наш командир (полк. Ткачев) и тот собирал колосья с жалкой курдинской «нивы» и грыз сухую пшеницу.
Генерал Букретов однажды приказал силою захватить транспорт с хлебом, направлявшийся в армейские части, а хлеб разделили пластунам.
Не знаю, как и почему к нам доставляли хлеб нерегулярно, с большими перерывами. Да и тот, что доходил до нас, был гнилой. О других продуктах и говорить нечего. Страдали курящие. И когда, бывало, пластуны запоют:
Сено в трубочках курили...
Это не была только песня. Хотя и не курили сено, а сухие листья шелковицы и бурака. Наши обозные кони превратились в скелеты, едва переставляющие ноги. Для прокорма послали их на пастбища верст за сорок, к Мушу.
Зимою пластунов оттянули на «зимние квартиры» к Эрзеруму в «глубокий тыл». Здесь их застала «великая, бескровная». Разумеется, и сам фронт оттянулся к Эрзеруму в глубокий тыл. Потому — русские солдаты не желали «аннексий».
Как пластуны на фронте «восприняли» революцию, мне мало известно, так как я эвакуировался за 2—3 недели до революции и «солнце свободы» мне впервые засияло в серно-банном городе князей Мдивани.
Пластуны и в Великой Войне «нэ хыбылы». Их бросали с фронта на фронт. Ими затыкали все дыры. Их не признавало за своих ни одно интендантство. Для них в русской армии не существовало «вещевого довольствия». Пластуны, это «армия Петра Амьенского», играли в Великой войне роль, по своему значению во много раз превосходящую их силу числом. В самом деле: что значит каких-нибудь двадцать жидких батальонов в сравнении с миллионной русской пехотой?!
Но... но это были пластуны. Это были внуки тех рыцарей, что «зымою на холоду, а литом на комарях, та з голодом» добывали Кубань. И от людей и от природы. Это были достойные внуки тех кремневых землепроходцев, жизнь которых была много тяжелее, опаснее и богаче приключениями, чем даже жизнь героев Джека Лондона в далекой снежной Аляске, у берегов Арктического моря.
Пластуны, эти — представители казачьей «Голытьбы» (ибо в пластуны набирались беднейшие из казаков) являются вернейшими носителями рассовых признаков казачества и среди казаков должен найтысь унук, охочий напысаты вси пластуньски порядкы, как это завещал дид Якив Кухаренко.
25 ноября 1931 года
(журнал «Вольное казачество» № 93 стр. 7-9)
Комментариев нет:
Отправить комментарий