Владимир Куртин
Моя первая встреча с Федором Андреевичем
Было это и недавно и давно. Для меня, приближающегося к сороковому, это было давно — в детстве. Для Федора Андреевича это было «недавно», так как и тогда он уже был «дид».
Кончил я станичное 2-х классное училище с «отличием». Учитель, часто бывало, советовал моему отцу послать меня в гимназию... но, как, куда? До какой хочешь гимназии, хоть 300 лет скачи, не доскачешь!..
Да и у отца поважнее дела были: снаряжение и отправка на службу старших. А жили не ахти как: в доме вечный «недохват», а ртов много. Дед вечно ворчал и конец света предсказывал:
— Землю, вишь, на паи поделили!
Старшие братья об Уссурийском крае мечтали. (Тогда вообще много об Уссури говорилось). Тесно, мол, на Кубани стало. С каждым днем все новые и новые рассейцы внедряются... Так подальше на свободу!
А у меня голова ходуном ходила от дедушкиных рассказов про былое, про вольно-казачье житье-бытье, сплетавшееся в моем воображении с чудесной жизнью героев Майн Рида, Купера, Хаггарда...
Ну, и договорились мы со старшим братом: поеду, мол, пока я сам в Уссурийский край, на «разведку». А потом уж и братья...
Ловко провели свой план. Отцу сказали, что я еду «гимназию искать». И, если поступлю — напишу, а не поступлю — вернусь. «А план» сам по себе был простой: приеду в Новороссийск, поступлю на пароход Добровольного флота, совершающий рейсы между Новороссийском и Владивостоком, вот и Уссури!..
Сказано, сделано. И вот я в поезде. Стою у окна и, не отрываясь, смотрю на бегущие навстречу хутора и станицы.
— Екатеринодар! — отчетливо крикнул под окном кондуктор.
— Екатеринодар! Екатеринодар! — подхватили другие голоса.
Вагон опустел. И опять наполнился новым людом. Я стою у окна, наблюдаю беготню по перрону. Вдруг чья-то рука опустилась мне на голову. Повернулся. Глянул вверх — доброе, полное лицо якогось дида.
— Куда едешь, малыш?
— В Новороссийск.
— Сам?
— Сам.
— Бач, якый... ну, да — козак!
А пальцы дида ласкают мою светло-серую, распахнутую черкеску, «прюнелевый» бешмет. Задержались на двух серебряных «крылышках» на воротнике бешмета.
Я чувствую, что это якыйсь такый свий, такый свий дид... ну, как и мой! Даже больше. Ибо мой дед всегда сердитый. Все ему не так, все не то, что было прежде. И все — дрянь. А этот — тихий, ласковый. И говорит потихоньку.
Поезд тронулся. Пробежал через мост. Публика угомонилась, расселась. Дид смотрит со мной в окно.
— В школу ходишь?
— Окончил 2-х классное училище, а буду ли учиться еще где — не знаю.
— А знаешь ли ты Щербину?
— Щербину? — подумал я, — какого Щербину?
И вдруг, вспомнив, радостно выпалил:
— Знаю, когда я во втором отделении был, он уже был в пятом!
Дид добродушно рассмеялся.
— Ну, вряд ли ты тогда был во 2-м отделении.
Мне стало ясно, что дид спрашивает про какого-то другого Щербину. Чистосердечно признался, что другого не знаю.
— А меня? — улыбаясь, спросил дид.
— А разве и вы Щербина?
До самого Новороссийска Федор Андреевич просто и занимательно рассказывал мне историю каждого места, на которое смотрели мы из вагона. Передо мною одна за другой проходили романтические картины и сцены из борьбы черноморцев с черкесами.
Многое за те 2-3 часа успел мне рассказать ласковый, тихий дедушка Федор Андреевич. Многое, что мне было непонятно в рассказах моего деда, стало близким, доступным моему детскому уму. С благоговением слушал я Дедушку. Жаль было лишь, что ни перед кем из своих приятелей не могу похвастаться, что со мною разговаривал сам Ф.А. Щербина! А я бы им уж сумел рассказать, кто такой этот «наш Щербина»!..
Конечно, я признался Федору Андреевичу, что хочу поступить на пароход Добровольного флота, а он обещал мне помочь в этом.
В Новороссийске я остановился у одного «часовых дел мастера», бывшего нашего квартиранта в станице. Собственно, в часах он понимал столько же сколько и я. В действительности это был «агитатор», делегированный на Северный Кавказ, не помню уже каким, эсеровским центральным комитетом.
«Щирый украинець», как он сам себя называл, Игнат Матвеевич всю свою «пропаганду» разводил исключительно между иногородними. С казаками же о землевольской политике и не заикался.
— Мий товар нэ для козакив, — говаривал он, ковыряясь в старых часах, — воны сами знають шо то е воля, а зэмлю мають.
Игнат Матвеевич принял меня, как родного. Конечно, я ему сейчас же сообщил, зачем приехал в Новороссийск и, конечно, не преминул похвастаться, что меня обещал устроить на пароход Ф.А. Щербина.
— Щербина? — с удивлением спросил Игнат Матвеевич. — Да ты его разве знаешь?
— Знаю. И приехал с ним. А на завтра он позвал меня гулять с ним на «Косу».
— Ну, тогда твое дело в шляпе. Из уважения к Щербине тебя и капитаном парохода поставят.
Лежа на полу комнатушки «часовых дел мастера», я долго раздумывал.
— Кто же это такой, дид Щербина, который может меня и капитаном парохода поставить?! А начальник — никакой. Такой же простой, как и мой дед. Только не ругается. И рассказывать лучше умеет. Кто же ему дал такую силу?
Так и заснул, не разгадав тайну «силы» Федора Андреевича.
А утром, задолго до 9-ти, мы с Игнатом Матвеевичем уже стояли на молу, ожидая Федора Андреевича. Теперь у меня уже не было той «смелости», с какою я разговаривал с ним вчера. А увидав, с какою почтительностью снял перед ним шляпу Игнат Матвеевич, оробел. Но Щербина и сегодня оказался таким же «дидом», как и вчера. Федор Андреевич улыбнулся мне, «как старому знакомому». А после 2-3 минут я опять чувствовал себя с ним, как и вчера.
— Ну, придется тебе подождать немного. Сейчас нет ни одного парохода Добровольного флота.
Я не хотел признаваться, что это обстоятельство меня уж не так-то впечатляет.
— Я подожду.
Мы отправились на «Косу». Море я видел впервые. И первым меня с ним познакомил Федор Андреевич. Так же занимательно и просто, как и о прошлом Кубани, рассказал он мне о море, о медузах, раках, дельфинах. Мы смотрели, как маленькие турецкие баркасы, до краев наполненные кукурузой, отважно выходили из-за мола, кувыркались в волнах и исчезали за корявым, мглистым горизонтом.
Федор Андреевич рассказывал, как запорожцы на еще меньших байдах переплывали море и нападали на самый Стамбул; как буйной ватагою возвращались они с песнями на свою ридну Украину; как невольницы крывавыми сльозамы плакали за товарыством, как...
Короче сказать, случайная моя встреча с Федором Андреевичем была одной из важнейших причин (если и не единственной) почему я, прослужив на пароходе несколько дней, «списался на берег» перед его отходом в дальневосточные страны.
Конечно, сегодняшний юбилянт не помнит того, что я здесь рассказывал. Разве же он с одним «казаченком» разговаривал?
Федор Андреевич не пророк, жгущий глаголами, фанатизирующий верных. Он — наш Кубанский Патриарх. «Простой», тихий наш дид. Живая, современная нам, прошлость наша, как a'conto нашего будущего.
Пожелаем же, чтобы наш «патриарх» дожил до счастливого момента возвращения к родным куреням, был для нас нашим Арсением Чарноевичем. С тою лишь разницей, что Сербский патриарх вывел остатки народа из родных пепелищ, а наш, чтоб привел остатки народа на родные пепелища!
10 марта 1929 года
(журнал «Вольное казачество» № 31 стр. 13-14)
Моя первая встреча с Федором Андреевичем
Было это и недавно и давно. Для меня, приближающегося к сороковому, это было давно — в детстве. Для Федора Андреевича это было «недавно», так как и тогда он уже был «дид».
Кончил я станичное 2-х классное училище с «отличием». Учитель, часто бывало, советовал моему отцу послать меня в гимназию... но, как, куда? До какой хочешь гимназии, хоть 300 лет скачи, не доскачешь!..
Да и у отца поважнее дела были: снаряжение и отправка на службу старших. А жили не ахти как: в доме вечный «недохват», а ртов много. Дед вечно ворчал и конец света предсказывал:
— Землю, вишь, на паи поделили!
Старшие братья об Уссурийском крае мечтали. (Тогда вообще много об Уссури говорилось). Тесно, мол, на Кубани стало. С каждым днем все новые и новые рассейцы внедряются... Так подальше на свободу!
А у меня голова ходуном ходила от дедушкиных рассказов про былое, про вольно-казачье житье-бытье, сплетавшееся в моем воображении с чудесной жизнью героев Майн Рида, Купера, Хаггарда...
Ну, и договорились мы со старшим братом: поеду, мол, пока я сам в Уссурийский край, на «разведку». А потом уж и братья...
Ловко провели свой план. Отцу сказали, что я еду «гимназию искать». И, если поступлю — напишу, а не поступлю — вернусь. «А план» сам по себе был простой: приеду в Новороссийск, поступлю на пароход Добровольного флота, совершающий рейсы между Новороссийском и Владивостоком, вот и Уссури!..
Сказано, сделано. И вот я в поезде. Стою у окна и, не отрываясь, смотрю на бегущие навстречу хутора и станицы.
— Екатеринодар! — отчетливо крикнул под окном кондуктор.
— Екатеринодар! Екатеринодар! — подхватили другие голоса.
Вагон опустел. И опять наполнился новым людом. Я стою у окна, наблюдаю беготню по перрону. Вдруг чья-то рука опустилась мне на голову. Повернулся. Глянул вверх — доброе, полное лицо якогось дида.
— Куда едешь, малыш?
— В Новороссийск.
— Сам?
— Сам.
— Бач, якый... ну, да — козак!
А пальцы дида ласкают мою светло-серую, распахнутую черкеску, «прюнелевый» бешмет. Задержались на двух серебряных «крылышках» на воротнике бешмета.
Я чувствую, что это якыйсь такый свий, такый свий дид... ну, как и мой! Даже больше. Ибо мой дед всегда сердитый. Все ему не так, все не то, что было прежде. И все — дрянь. А этот — тихий, ласковый. И говорит потихоньку.
Поезд тронулся. Пробежал через мост. Публика угомонилась, расселась. Дид смотрит со мной в окно.
— В школу ходишь?
— Окончил 2-х классное училище, а буду ли учиться еще где — не знаю.
— А знаешь ли ты Щербину?
— Щербину? — подумал я, — какого Щербину?
И вдруг, вспомнив, радостно выпалил:
— Знаю, когда я во втором отделении был, он уже был в пятом!
Дид добродушно рассмеялся.
— Ну, вряд ли ты тогда был во 2-м отделении.
Мне стало ясно, что дид спрашивает про какого-то другого Щербину. Чистосердечно признался, что другого не знаю.
— А меня? — улыбаясь, спросил дид.
— А разве и вы Щербина?
До самого Новороссийска Федор Андреевич просто и занимательно рассказывал мне историю каждого места, на которое смотрели мы из вагона. Передо мною одна за другой проходили романтические картины и сцены из борьбы черноморцев с черкесами.
Многое за те 2-3 часа успел мне рассказать ласковый, тихий дедушка Федор Андреевич. Многое, что мне было непонятно в рассказах моего деда, стало близким, доступным моему детскому уму. С благоговением слушал я Дедушку. Жаль было лишь, что ни перед кем из своих приятелей не могу похвастаться, что со мною разговаривал сам Ф.А. Щербина! А я бы им уж сумел рассказать, кто такой этот «наш Щербина»!..
Конечно, я признался Федору Андреевичу, что хочу поступить на пароход Добровольного флота, а он обещал мне помочь в этом.
В Новороссийске я остановился у одного «часовых дел мастера», бывшего нашего квартиранта в станице. Собственно, в часах он понимал столько же сколько и я. В действительности это был «агитатор», делегированный на Северный Кавказ, не помню уже каким, эсеровским центральным комитетом.
«Щирый украинець», как он сам себя называл, Игнат Матвеевич всю свою «пропаганду» разводил исключительно между иногородними. С казаками же о землевольской политике и не заикался.
— Мий товар нэ для козакив, — говаривал он, ковыряясь в старых часах, — воны сами знають шо то е воля, а зэмлю мають.
Игнат Матвеевич принял меня, как родного. Конечно, я ему сейчас же сообщил, зачем приехал в Новороссийск и, конечно, не преминул похвастаться, что меня обещал устроить на пароход Ф.А. Щербина.
— Щербина? — с удивлением спросил Игнат Матвеевич. — Да ты его разве знаешь?
— Знаю. И приехал с ним. А на завтра он позвал меня гулять с ним на «Косу».
— Ну, тогда твое дело в шляпе. Из уважения к Щербине тебя и капитаном парохода поставят.
Лежа на полу комнатушки «часовых дел мастера», я долго раздумывал.
— Кто же это такой, дид Щербина, который может меня и капитаном парохода поставить?! А начальник — никакой. Такой же простой, как и мой дед. Только не ругается. И рассказывать лучше умеет. Кто же ему дал такую силу?
Так и заснул, не разгадав тайну «силы» Федора Андреевича.
А утром, задолго до 9-ти, мы с Игнатом Матвеевичем уже стояли на молу, ожидая Федора Андреевича. Теперь у меня уже не было той «смелости», с какою я разговаривал с ним вчера. А увидав, с какою почтительностью снял перед ним шляпу Игнат Матвеевич, оробел. Но Щербина и сегодня оказался таким же «дидом», как и вчера. Федор Андреевич улыбнулся мне, «как старому знакомому». А после 2-3 минут я опять чувствовал себя с ним, как и вчера.
— Ну, придется тебе подождать немного. Сейчас нет ни одного парохода Добровольного флота.
Я не хотел признаваться, что это обстоятельство меня уж не так-то впечатляет.
— Я подожду.
Мы отправились на «Косу». Море я видел впервые. И первым меня с ним познакомил Федор Андреевич. Так же занимательно и просто, как и о прошлом Кубани, рассказал он мне о море, о медузах, раках, дельфинах. Мы смотрели, как маленькие турецкие баркасы, до краев наполненные кукурузой, отважно выходили из-за мола, кувыркались в волнах и исчезали за корявым, мглистым горизонтом.
Федор Андреевич рассказывал, как запорожцы на еще меньших байдах переплывали море и нападали на самый Стамбул; как буйной ватагою возвращались они с песнями на свою ридну Украину; как невольницы крывавыми сльозамы плакали за товарыством, как...
Короче сказать, случайная моя встреча с Федором Андреевичем была одной из важнейших причин (если и не единственной) почему я, прослужив на пароходе несколько дней, «списался на берег» перед его отходом в дальневосточные страны.
Конечно, сегодняшний юбилянт не помнит того, что я здесь рассказывал. Разве же он с одним «казаченком» разговаривал?
Федор Андреевич не пророк, жгущий глаголами, фанатизирующий верных. Он — наш Кубанский Патриарх. «Простой», тихий наш дид. Живая, современная нам, прошлость наша, как a'conto нашего будущего.
Пожелаем же, чтобы наш «патриарх» дожил до счастливого момента возвращения к родным куреням, был для нас нашим Арсением Чарноевичем. С тою лишь разницей, что Сербский патриарх вывел остатки народа из родных пепелищ, а наш, чтоб привел остатки народа на родные пепелища!
10 марта 1929 года
(журнал «Вольное казачество» № 31 стр. 13-14)
Комментариев нет:
Отправить комментарий