Гейман А.А.
По закону или не по закону?
(Кубанская старина)
— Конечно, господа, поступайте всегда по закону, — поучал нас наш Войсковой Старшина на «офицерских собеседованиях».
Есть устав дисциплинарный, есть книга Свода Военных Постановлений, они вполне определяют ваши права и обязанности по управлению вверенными вам людьми. Хотя... хотя должен вам сказать, бывают такие в жизни случаи, когда, что называется, — либо честь, либо смерть, — вот и угадай и реши, как поступить лучше.
Расскажу вам случай из своей практики, а там судите сами.
Был 1877 год. Уже давно газеты и журналы пестрели описаниями дел и подвигов гремевшего уже на весь славянский и не славянский мир генерала Черняева и его добровольцев (действовавших в Сербии и Болгарии на защиту славян против турок), и не давали покоя горячим сердцам и пламенным головам молодежи.
Как вдруг — манифест: объявлена война Турции!
Одним пожаром, одним пламенем засияла тогда вся Россия. Болгарский гимн «Шуми Марица», — песни «Герцоговинку встретил я» и прочие гимны и песни играли музыки, пели и юноши и девицы, свистели мальчишки.
Дамы и барышни засели щипать корпию и шить бинты для раненных, купцы валили крупные суммы на расходы по войне.
Я учился тогда на втором курсе Московского университета. Разумеется, бросился домой и подал, к ужасу бабушек, тетушек, старых и молодых сестриц, об определении меня в действующую армию. Только старый рубака, отец мои покойный, носивший по всему телу, голове и лицу яркие следы знакомства с шашками и пулями джигитов Шамиля и Хаджи-Мурата в Чечне и Дагестане, коварно улыбался и, наконец, торжественно объявил мне, что в тот же день, как я приехал домой, он приказал табунщикам готовить под меня двух лучших неуков нашего табуна,
Все-таки влияние «коварных» женщин в семье нашей, оказалось очень сильным, так как я не попал за Дунай или на Закавказский фронт, куда уже потянулись многоверстные ленты наших казачьих полков, а попал во 2-й Лабинский полк, поставленный в районе г. Сухума, в Абхазии, на случай высадки турецких войск в этом районе.
Полк стоял разбросанно, по селениям и аулам, держа наблюдения за берегом моря и настроением, тогда близких по духу туркам абхазцев.
Боевых действий еще не было, но край был объявлен на военном положении. Ежедневно к берегу подходил небольшой турецкий пароходик, выпускал по берегу с десяток гранат и мирно отходил куда-то. Особенное затруднение испытывал полк с доставкой фуража, так как сотни часто перемещались, а возить за ними запасы фуража по тогдашним путям сообщения в Абхазии и при их перевозочных средствах было совершенно невозможно. Для облегчения, командирам сотен и начальникам разъездов были выдаваемы часто крупные суммы денег, чтобы покупать и тут же расплачиваться с населением за купленный фураж. Деньги эти сильно стесняли.
Денежных ящиков в сотнях не было, а таскать за собой массу бумажных денег, хотя бы в переметных сумах или чемоданах, было очень опасно. Тогда приказом по полку учредили при сотнях приказничьи караулы со всеми к ним атрибутами и формальностями. Командиры сотен просто завели кожаные сумки, которые (запечатанными) всегда висели на значковом древке у квартиры командира сотни под охраной часового.
И вот, однажды, при смене часовых оказалось, что одна такая сумка на дне прорезана, деньги вынуты и наскоро сумка опять зашита дратвой.
Кто виноват? Дело не трудное: при постановке всякого часового и при смене его, разводящий (он же, караульный начальник) совместно с новым часовым осматривает целость помещения денег, печать и замки. Значит, украл тот часовой, которого сменяют. Его сменили, обыскали и действительно нашли за подклейкой голенища сапога все деньги (их на этот случай было всего три бумажки сотенных и одна в пятьдесят рублей). Дело не сложное, казалось бы. Отдали часового под суд. Но, какой суд, ведь суд-то должен быть полевой! В военное время, в виду неприятеля! Часовой украл вверенные его охране деньги! С взломом ящика! А это ... Это, господа, смертная казнь ... Это вот по закону. Но, как же... Ведь еще нигде не пролита ни единая капля кропи, а тут целая молодая жизнь будет загублена! Как же допустить до этого? Приуныл мой командир сотни. Приуныла и сотня, подавленная тяжестью преступления и его последствиями.
Однако виновник не сознавался!
— Мои деньги, еще с дома и все тут.
Правда, и казак-то был особенный. Пришла из России на заработки семья — мужик с женой и мальчиком. Мужик вскоре разболелся и умер, а на молодой вдове женился тоже вдовый казак.
Мальчика усыновил. Мальчик рос настоящим чертенком. Держался волчком, отдельно от всех сверстников, но целый околоток страдал от проказ этого черного, как галчонок, озорника. Много раз был бит и, наконец, лет 12-ти, сбежал. Спустя год уже узнали, что пристал он в Армавире к деповским рабочим, так его, никому, даже самой матери ненужного, и оставили. Там он, конечно, набрался всяких премудростей. По мобилизации вспомнили и его, вызвали, наскоро обучили, посадили на коня и отправили с полком в поход.
Поскакал командир сотни к командиру полка. Тот так и схватился за голову. Как! Что? Слушайте, я ничего не слыхал и не знаю! И вы мне ничего не говорили. Ведь тут тебе и сокрытие преступления, и попустительство, и слабый надзор за подчиненными. Нет. Я не хочу отвечать. Действуйте, как знаете!
Темнее тучи ехал наш сотенный в сотню. С докладом — вахмистр.
— Ну что, а как арестованный?
— Так точно, порешили!
— Как порешили?
— Да сотня сама его своим судом. Приговорили дать ему сто плетей — да еще пригрозили, что если кому когда скажет, или из сотни кто разнесет, то и тому и другому не сдобровать. Ну и дали. Ничего, ходит веселый.
Ну, вот — еще новое преступление. Однако на том и порешили. И все пошло гладко и шито. По-видимому, все остались довольны.
Но вот кончилась война. Полки пришли на распускные пункты. Пришли и мы. Ну, разумеется, встречи, молебны, обеды, торжества. Полк второочередной, должен разойтись по домам. Опрос жалоб и претензий, собственно для соблюдения законных формальностей. Никогда прежде не слыхал и после сам не видал, чтобы казаки когда заявляли претензии или жалобы. Так и тут, — никак нет, не имеем! Но, из ряду на шаг вперед выходит, вдруг, известный нам уже герой этого рассказа:
— Я имею жалобу и претензию! — заявляет он.
— Какую? В чем дело? — удивился опрашивающий сотню командир сотни.
— А помните под Сухумом, когда пропали из денежной сумки деньги, так меня за это выдрали плетьми, да еще мои собственные деньги отобрали.
— Да ведь ты же их вырезал из сумки!
— Никак нет. Кабы я их украл, так вы бы меня под суд отдали, а то ведь нет.
Можно, конечно, и теперь возбудить дело, но как на это посмотрит суд? В свое время дело не возбуждалось, а теперь, когда война окончилась, уже поздно.
По меньшей мере, отрешение от командования полком, для командира полка, и суд для командира сотни — неизбежные последствия.
Побежал опять командир сотни к командиру полка. Поверг и того в отчаяние. Что же он хочет, наконец, от нас?
— Деньги, говорит, возвратите, а за самосуд прошу дать делу законный ход!
Но, пока начальство охало и стонало, ломая голову, как выйти из отчаянного положения, сотня опять все сама порешила. Казак бежал и даже коня бросил. Решили все отдать на волю Божью. Да так дело и засохло.
Так что лучше: но закону или не по закону?
Календарь альманах Вольного казачества на 1930 год
стр. 246-247
По закону или не по закону?
(Кубанская старина)
— Конечно, господа, поступайте всегда по закону, — поучал нас наш Войсковой Старшина на «офицерских собеседованиях».
Есть устав дисциплинарный, есть книга Свода Военных Постановлений, они вполне определяют ваши права и обязанности по управлению вверенными вам людьми. Хотя... хотя должен вам сказать, бывают такие в жизни случаи, когда, что называется, — либо честь, либо смерть, — вот и угадай и реши, как поступить лучше.
Расскажу вам случай из своей практики, а там судите сами.
Был 1877 год. Уже давно газеты и журналы пестрели описаниями дел и подвигов гремевшего уже на весь славянский и не славянский мир генерала Черняева и его добровольцев (действовавших в Сербии и Болгарии на защиту славян против турок), и не давали покоя горячим сердцам и пламенным головам молодежи.
Как вдруг — манифест: объявлена война Турции!
Одним пожаром, одним пламенем засияла тогда вся Россия. Болгарский гимн «Шуми Марица», — песни «Герцоговинку встретил я» и прочие гимны и песни играли музыки, пели и юноши и девицы, свистели мальчишки.
Дамы и барышни засели щипать корпию и шить бинты для раненных, купцы валили крупные суммы на расходы по войне.
Я учился тогда на втором курсе Московского университета. Разумеется, бросился домой и подал, к ужасу бабушек, тетушек, старых и молодых сестриц, об определении меня в действующую армию. Только старый рубака, отец мои покойный, носивший по всему телу, голове и лицу яркие следы знакомства с шашками и пулями джигитов Шамиля и Хаджи-Мурата в Чечне и Дагестане, коварно улыбался и, наконец, торжественно объявил мне, что в тот же день, как я приехал домой, он приказал табунщикам готовить под меня двух лучших неуков нашего табуна,
Все-таки влияние «коварных» женщин в семье нашей, оказалось очень сильным, так как я не попал за Дунай или на Закавказский фронт, куда уже потянулись многоверстные ленты наших казачьих полков, а попал во 2-й Лабинский полк, поставленный в районе г. Сухума, в Абхазии, на случай высадки турецких войск в этом районе.
Полк стоял разбросанно, по селениям и аулам, держа наблюдения за берегом моря и настроением, тогда близких по духу туркам абхазцев.
Боевых действий еще не было, но край был объявлен на военном положении. Ежедневно к берегу подходил небольшой турецкий пароходик, выпускал по берегу с десяток гранат и мирно отходил куда-то. Особенное затруднение испытывал полк с доставкой фуража, так как сотни часто перемещались, а возить за ними запасы фуража по тогдашним путям сообщения в Абхазии и при их перевозочных средствах было совершенно невозможно. Для облегчения, командирам сотен и начальникам разъездов были выдаваемы часто крупные суммы денег, чтобы покупать и тут же расплачиваться с населением за купленный фураж. Деньги эти сильно стесняли.
Денежных ящиков в сотнях не было, а таскать за собой массу бумажных денег, хотя бы в переметных сумах или чемоданах, было очень опасно. Тогда приказом по полку учредили при сотнях приказничьи караулы со всеми к ним атрибутами и формальностями. Командиры сотен просто завели кожаные сумки, которые (запечатанными) всегда висели на значковом древке у квартиры командира сотни под охраной часового.
И вот, однажды, при смене часовых оказалось, что одна такая сумка на дне прорезана, деньги вынуты и наскоро сумка опять зашита дратвой.
Кто виноват? Дело не трудное: при постановке всякого часового и при смене его, разводящий (он же, караульный начальник) совместно с новым часовым осматривает целость помещения денег, печать и замки. Значит, украл тот часовой, которого сменяют. Его сменили, обыскали и действительно нашли за подклейкой голенища сапога все деньги (их на этот случай было всего три бумажки сотенных и одна в пятьдесят рублей). Дело не сложное, казалось бы. Отдали часового под суд. Но, какой суд, ведь суд-то должен быть полевой! В военное время, в виду неприятеля! Часовой украл вверенные его охране деньги! С взломом ящика! А это ... Это, господа, смертная казнь ... Это вот по закону. Но, как же... Ведь еще нигде не пролита ни единая капля кропи, а тут целая молодая жизнь будет загублена! Как же допустить до этого? Приуныл мой командир сотни. Приуныла и сотня, подавленная тяжестью преступления и его последствиями.
Однако виновник не сознавался!
— Мои деньги, еще с дома и все тут.
Правда, и казак-то был особенный. Пришла из России на заработки семья — мужик с женой и мальчиком. Мужик вскоре разболелся и умер, а на молодой вдове женился тоже вдовый казак.
Мальчика усыновил. Мальчик рос настоящим чертенком. Держался волчком, отдельно от всех сверстников, но целый околоток страдал от проказ этого черного, как галчонок, озорника. Много раз был бит и, наконец, лет 12-ти, сбежал. Спустя год уже узнали, что пристал он в Армавире к деповским рабочим, так его, никому, даже самой матери ненужного, и оставили. Там он, конечно, набрался всяких премудростей. По мобилизации вспомнили и его, вызвали, наскоро обучили, посадили на коня и отправили с полком в поход.
Поскакал командир сотни к командиру полка. Тот так и схватился за голову. Как! Что? Слушайте, я ничего не слыхал и не знаю! И вы мне ничего не говорили. Ведь тут тебе и сокрытие преступления, и попустительство, и слабый надзор за подчиненными. Нет. Я не хочу отвечать. Действуйте, как знаете!
Темнее тучи ехал наш сотенный в сотню. С докладом — вахмистр.
— Ну что, а как арестованный?
— Так точно, порешили!
— Как порешили?
— Да сотня сама его своим судом. Приговорили дать ему сто плетей — да еще пригрозили, что если кому когда скажет, или из сотни кто разнесет, то и тому и другому не сдобровать. Ну и дали. Ничего, ходит веселый.
Ну, вот — еще новое преступление. Однако на том и порешили. И все пошло гладко и шито. По-видимому, все остались довольны.
Но вот кончилась война. Полки пришли на распускные пункты. Пришли и мы. Ну, разумеется, встречи, молебны, обеды, торжества. Полк второочередной, должен разойтись по домам. Опрос жалоб и претензий, собственно для соблюдения законных формальностей. Никогда прежде не слыхал и после сам не видал, чтобы казаки когда заявляли претензии или жалобы. Так и тут, — никак нет, не имеем! Но, из ряду на шаг вперед выходит, вдруг, известный нам уже герой этого рассказа:
— Я имею жалобу и претензию! — заявляет он.
— Какую? В чем дело? — удивился опрашивающий сотню командир сотни.
— А помните под Сухумом, когда пропали из денежной сумки деньги, так меня за это выдрали плетьми, да еще мои собственные деньги отобрали.
— Да ведь ты же их вырезал из сумки!
— Никак нет. Кабы я их украл, так вы бы меня под суд отдали, а то ведь нет.
Можно, конечно, и теперь возбудить дело, но как на это посмотрит суд? В свое время дело не возбуждалось, а теперь, когда война окончилась, уже поздно.
По меньшей мере, отрешение от командования полком, для командира полка, и суд для командира сотни — неизбежные последствия.
Побежал опять командир сотни к командиру полка. Поверг и того в отчаяние. Что же он хочет, наконец, от нас?
— Деньги, говорит, возвратите, а за самосуд прошу дать делу законный ход!
Но, пока начальство охало и стонало, ломая голову, как выйти из отчаянного положения, сотня опять все сама порешила. Казак бежал и даже коня бросил. Решили все отдать на волю Божью. Да так дело и засохло.
Так что лучше: но закону или не по закону?
Календарь альманах Вольного казачества на 1930 год
стр. 246-247
Комментариев нет:
Отправить комментарий