2-я часть

Щербина Ф.А.

Пережитое, передуманное и осуществленное

Том 4

Краснодар, 2014

Стр. 361-365

Факты казачьей идеологии и творчества

Памяти мучеников и страдальцев казачества

 

Земельный вопрос у сибирских казаков не имел и намёков на острую нужду в земле. Земель вокруг них было много. Бывший однов­ременно со мной слушателем в Петровской академии сибирский казак, состоявший тогда сотником, а при моём посещении Омска – генералом, получил по чину обер-офицера так называемый Высочайше пожало­ванный участок земли: вместо двести десятин высшей нормы – целых две тысячи десятин, с отнесением одной тысячи восьмисот десятин к разряду неудобной земли. И юртовые земли сибирские казаки получи­ли по высоким нормам. Но если бы кто-нибудь попробовал взять у си­бирского казака, или, как говорят, «отжилить», клочок казачьей земли, то казак стал бы в такую же позицию, как и старик почтосодержатель, и отстаивал бы свои права в силу двух аргументов: права казака по Высочайшему положению и права принадлежности к войску как кол­лективному собственнику, имеющему свои особые казачьи земли.

На этом втором праве и я немного «поскользнулся». Мне несколь­ко раз намекали в министерстве, что следовало бы оттянуть у сибир­ских казаков добрую часть земель из так называемой десятивёрстной полосы – огромной площади прекрасных пойменных, по левому берегу Иртыша, лугов, служивших в своё время раздельной полосой, в десять вёрст в ширину, между русским населением и киргизами. Так же смо­трели на это и мои сотрудники по экспедиции. Но я не хотел самостоя­тельно взять на себя выяснение этой проблемы по трём соображениям: во-первых, это не входило в программу порученных экспедиции задач; во-вторых, вопрос был побочным по отношению к аграрному киргиз­скому вопросу; а в-третьих – и это самое главное – беглое изучение на месте показало мне, что разрешение его, ввиду наличности интересов Сибирского казачьего войска и неясности территориальных признаков казачьего землевладения, очень затруднительно и грозит большими осложнениями. По опыту я знал, что на Кубани было четыре казачьих войска, имевших четыре территории по землевладению, и что с исто­рией территориальных земель связаны были нежелательные поползно­вения, включительно до расхищения их тифлисскими и петербургски­ми воротилами. Я опасался, как бы экспедиции не пришлось на чужую мельницу лить воду.

В общем, из жизни сибиряков, которыми, к сожалению, я не мог в то время заняться как следует, я вынес вполне определённое мнение о том, что, несмотря на многоземелье и некоторую распылённость ка­зачьего населения на обширных пространствах их территории, войско представляет собой нечто цельное и организованное, а по казачьей идеологии близкое к другим казачьим войскам. Но ввиду географи­ческих и топографических особенностей края у рядового сибирского казачьего населения я не встретил тогда таких ярких и определённых представлений о территориальном начале в значении единства, связи и целостности войска, как это встречалось, например, у донских, кубан­ских и уральских казаков.

С Оренбургским казачьим войском, как и с Сибирским, приходи­лось знакомиться попутно. Я проезжал по их территории в границах Оренбургской губернии и Тургайской области. Встречаясь с казаками, я заводил с ними такие же приятельские отношения, как и с сибирским почтосодержателем, лишь только они узнавали, что и я казак, хотя и не столь ярко выраженные, как в приведённом выше случае. В такие моменты представитель одного войска делится своими мыслями с ка­заком другого войска, обыкновенно сразу делится и сведениями, пре­жде всего, в области, так сказать, казаковедения, по программе: «Что у вас? Вот что у нас». По крайней мере, лично я не помню случаев, когда разговоры велись бы не на казачьей подкладке. Казачьи вопросы, во всяком разе, превалировали. Очень может быть, что тут имел значе­ние самый факт опроса с моей стороны, но я всегда держался правила больше выслушивать, чем говорить по способу наводящих указаний.

Такого характера велись разговоры и при моих встречах с орен­бургскими казаками в самом Оренбурге. В этих случаях я мало узна­вал об особенностях казачьей жизни и быта и не имел возможности систематически собирать сведения о самоуправлении, общинных по­рядках, землепользовании и тому подобном, но характер разговоров был пропитан чисто казачьим духом. Земельного вопроса я почти не касался, или точнее – не имел возможности касаться его, но впослед­ствии очень сожалел об этом, когда мне пришлось решить по Куста­найскому уезду вопрос о так называемых джайляу, или летовочных пастбищах, площадью, если не изменяет мне память, в миллион с лиш­ком десятин. В этой площади замешаны были и интересы оренбург­ского казачества, а мне и моим сотрудникам пришлось работать на три фронта – отстаивать интересы киргизов, казаков и вести малый бой с военным губернатором Тургайской области, оказавшимся в большей степени киргизофилом, чем казаколюбцем.

И вот эта зацепка с казачьими интересами привела меня к раз­говорам, каких нигде в других местах я не слышал, хотя тема их не раз приходила и мне в голову. Выясняя степень заинтересованности оренбуржцев в джайляу по Кустанайскому уезду и указывая на отри­цательное отношение к этой заинтересованности войскового атамана, я услышал из казачьих уст громкие и горькие сетования на то, как пор­тят казачьи порядки и дела генералы, назначаемые правительством из иной среды на пост наказного атамана. Это факт, конечно, общеиз­вестный и общепризнанный, но мои молодые собеседники поставили вопрос о желательности объединения казачьих войск, хотя бы в лице их интеллигенции, для систематической защиты своих интересов в отношении организации войск как единого коллективного целого, их землевладения, самоуправления, просвещения, культурного обслужи­вания станиц. В этих соображениях чуялись новые мысли и новый тон, явления вполне естественные, в смысле развития, безусловно, эволю­ционные, но, по тогдашним понятиям правящих в центре и на местах верхов, явления революционные и, во всяком случае, преступные, о которых строго воспрещалось не только говорить, но и думать.

Я мало знаком с тем, что тогда происходило в этом направлении в оренбургском казачестве, и не знаю, были ли какие-либо эксцессы, но голоса о защите казачьих интересов исходили не от стариков, а от молодёжи, и это именно и представляло большой интерес. В других местах я не слышал ни от молодых, ни от старых о защите в подобной форме интересов до Второй Государственной Думы, на которой был поставлен и решался этот вопрос. Старики же казаки не думали в этом направлении, а фактически защищали свои интересы по старинному методу. Ниже я приведу поразительный факт, как берегут старину, отстаивая свои обычные права и демократические порядки, рядовые казаки, преимущественно старики, а не идейные представители новой формации.

ссылка на источник