12-я часть

Записка полковника Шарапа С.А.

В этих же собраниях настрочили длиннейшие красноречивейшие письма — прошения к государю, наследнику, к военному министру (Милютин то ж) и чуть ли не к сиятельнейшему князю Суворову-Италийскому.

А так как сии «сердечные плачи» в Екатеринодарский почтамт было передать неудобно (уже всем было известно, что в почтовых конторах Кубанского Войска и даже в Ростове получены были распоряжения начальством задерживать все пакеты и письма, адресованные из Войска на имя высокопоставленных особ), то прибегли к услуге одного из заезжих панов, ехавшего в Одессу. Оттуда-то листы были отправлены по назначению и как все, конечно и быть надлежало, без всякой надежды не только на ответ, а и на малейшее соболезнование к плачущим!

Тогда же зародилась дерзкая мысль: выбрать надежного смелого человека из среды своей, вручить ему наиплачевнейшее прошение и под сурдинку послать прямо в Питер к государю, чтобы он лично его подал, при первом удобном случае.

Намекнули было на меня, но так как я состоял на действительной службе,то остановились на бедном Магеровском и порешили — быть по сему. Магеровский, состоявший тогда на льготе, молча поклонился и принял сию «легкую» комиссию. В то время на молодых, почти юных щеках его уже заметно сгущался ярко-пунцовый румянец и его прекрасные разноцветные глаза постоянно блестели лихорадочным блеском. Доктора советовали ему отправиться заграницу на юг, и он почти согласился принять этот совет, но «переселение» задержало.

Одновременно с этим, паны, как бы опасаясь триумвиратов, стали расползаться по своим норам, чтобы уж больше при таких грандиозных обстоятельствах не собираться; а меня опять послали со сводным дивизионом за Кубань.

Тут следует в памяти моей, и вообще в только что промелькнувшей возбужденной деятельности всего окружавшего, — скучный, томительный перерыв.

Помню наш отряд под командою генерала Бабича, в чудеснейшие дни начала лета, как саранча, передвигался к чудным землям горцев, и их на диво богатые нивы: пшеницы, ржи, проса, кукурузы — ломом ложились под ногами солдат, лошадей, артиллерии; разбросанные причудливо хуторками аулы горели и своим дымом заставляли принимать только что вполне развившуюся листву окружающих лесов неестественно бурый цвет.

Изредка перестреливались, обогащаясь ранеными и убитыми. Помню несколько грустных картин из боевых стычек при чудесной обстановке окружающей природы, — да это не к делу.

К концу июня я отправился из отряда, чтобы ехать с матерью в Керчь за только что окончившей курс в тамошнем институте сестрой Ольгой. В Екатеринодаре присоединился к нам Петр Калери, ехавший туда же за своей сестрой, одноклассницей нашей Ольги.

Погода выпала веселая, а пуще всего забавляли меня наши институтки, как есть 18 летние дети, выдрессированные на известный рутинный манер.

Возвратившись из Керчи в Екатеринодар, я почти совсем забыл о «деле», но тут оно сейчас сказалось и повернуло мои радостно жизненные мысли на «квинту».

В одно прекрасное время после обеда пришел Магеровский. Его болезненно возбужденный вид разом прервал наш веселый молодой смех. Он рассказал со своею прелестно доброю улыбкой, правда, немногое, но это немногое защемило сердце.

После получения от депутатов дворянства прошения на имя государя, секретнейшим образом выехал из пределов Войска и до Москвы день и ночь он перекладной, по секретно же выданной подорожной, катил уже «не как посол от Кочубея!» Приехав Петербург по железной дороге, он узнал, что государь в Царском Селе. Долго не думая, он отправился туда и как вор стал слоняться у решетки дворцового сада. Выпадет же такой случай, что часу в 12 сам царь и один показался на аллее! Живой хлопец вошел в ворота и прямо пошел к нему на встречу. Царь остановился в недоумении. Магеровский вынул из-за борта черкески изящно свернутый пакет (прошение) и, глубоко кланяясь, молча протянул его к государю…

Магеровский рассказывал, что он совсем смутно помнит этот момент. Да и не удивительно! Мы ведь смотрим на высокопоставленных, как на небожителей, перстом самого Бога намеченных! Это рабское чувство мы всосали с молоком матери целым рядом поколений!

Магеровский припомнил из всего, короткого очень разговора, только слова: «Обратитесь к военному министру и передайте ему прошение; он мне доложит, в чем дело».

Явился Магеровский к Милютину, уже предупрежденному и тот с ужасом, подняв руки, забросал его вопросами:

— Откуда вы? Зачем вы? Кто пропустил вас? Как вы смели?

И прочее.

Магеровский, оправившись уже от рабского страха (прошло часа два времени после первого решительного шага), передал Милютину «пакет» и ответил:

— Я сотник Кубанско-артиллерийской бригады, депутат от дворянства Кубанского Войска. Мне предали это прошение и поручено вручить его государю. Государь не изволил принять это прошение, а приказал передать вашему превосходительству.

— Да как вы смели? Как вы смели? Кто поручал, кто вручал вам это прошение?

— Депутаты от дворянства, ваше превосходительство.

— А! Хорошо! Приходите завтра, в 9 часов — получите ответ.

Приходит Магеровский к назначенному времени. Милютин встречает его уже совсем хладнокровно и любезно. Но читается отеческая нотация:

— Ах, молодой человек! Да обдумали ли вы свой поступок-то? Знаете ли вы, что вы сделали? Ваш поступок — это преступление!

— Депутаты от дворянства, ваше превосходительство.

— Прекрасно. Возьмите же нераспечатанным назад ваше прошение, и передайте обратно вашим поручителям… Да помните добрый совет: не губите так опрометчиво вашу карьеру! Вы еще очень молоды.

Магеровский отступил с поклоном на два шага и ответил:

— Нет, ваше превосходительство, я не могу, не имею права взять обратно прошение, оно написано государю не от меня лично и не от немногих личностей депутатов, а от 100-тысячного населения. Мне только поручено было передать это прошение по адресу, — что я, по возможности, и исполнил. Ваша теперь воля поступить с ним, как вам будет угодно.

Источник:

Короленко П.П.

Переселение казаков на Кубань

Русская колонизация на Западном Кавказе

Екатеринодар, 1910 год