Журнал «Разведчик»

№ 474

17 ноября 1899 года

Петро Пластун

Один против троих

(Из современной жизни в Закубанье)

30 марта 1899 года трое горцев приехали в станицу Царскую; к лесу приценивались, но ничего не купили — то лес не годится, то цена неподходящая, поездили, поездили, все выглядели да и в лес гайда — было уже поздно, пора и на ночлег. Забрались они в балочку, разложили костер да и решили угнать у казаков быков.

Но молодой казачонок Князев увидел, что азиаты четырех быков урядника Канева угнали и сообщил бывшему в лесу казаку Федору Афанасьеву.

Дядько Хвэдор бросился вдогонку за похитителями, захватив одноствольное ружье, а Князев пустился бежать в станицу, чтобы оповестить о случившемся.

Афанасьев скоро увидел, как по дну балочки трое верховых черкес спешно гнали, подгоняя плетьми, четырех быков. Прикрываясь кустами, нагонял Афанасьев черкес все больше и больше, подбираясь к ним все ближе и ближе.

Вдруг впереди его грохнул выстрел, рукав его рубашки окрасился кровью, а около головы одного из черкес медленно расплывалось белое облачко дыма. Афанасьев был ранен. Еще белое облачко взвилось над другим черкесом и пуля жалобно провизжала над ухом казака.

— Ладно! Стреляйте, окаянные! С коня да с леворверта-та авось не убьете! Ах, сволочь ты этакая! Опять зацепили!

Действительно, заалевшие от крови шаровары показывали, что Афанасьев снова ранен.

— Ну, коли такое дело, вот же и вам на острастку, — говорил Афанасьев, приостанавливаясь, и приложившись стрельнул из ружья.

Гулко прокатился по лесу ружейный выстрел; шарахнулись кони черкес, вероятно дробь хлестнула по ним; бросились, подкидывая задом, быки. Не успев ружья зарядить, Афанасьев бросился за убегавшими, а те нет-нет, да на секунду приостановятся, и выстрел за выстрелом из револьверов глухо щелкают; но видно горячатся стреляющие, неспокойно стоят их кони, пули с визгом и стоном пролетают мимо Афанасьева.

Долго гнался он за отстреливающимися хищниками, но вот стрелять они перестали, очевидно все патроны израсходовали; этого-то только и надо было Афанасьеву.

— Вот когда я с вами рассчитаюсь-то! Ишь не за что в двух местах продырявили человека-то! — говорит Афанасьев, стремительно набрасываясь на ближайшего к нему черкеса. Прикладом взмахнул…

Вряд ли выдержала бы голова азиатская богатырский удар казака! Раскололась бы она вдребезги, если бы не веточка, что зацепилась за ружье и ослабила силу удара. Турманом слетел черкес с лошади и не успел еще он опомниться, подняться, как на нем уже лежал его другой товарищ, бросившийся было ему на выручку.

— Вот теперь я вам покажу, как быков воровать! Как казаков разорять! — говорил Афанасьев, притискивая коленкой горцев, перевязать бы вот теперь сволочь-то эту, да нельзя — вишь вот третий-то черт опять раздумывает — чи тикать, чи товарищей спасать. Иди, иди, окаянный, и тебя в общей куче положу — тогда за одно уж разом всех троих-то вязать.

Третий горец действительно стоял в раздумье: убраться ли ему по добру поздорову или попытаться товарищей выручить. Убежать плохо — товарищей возьмут и его найдут, попытать их выручить — сам пожалуй попадешь в лапы этого шайтана! Ишь черт какой здоровенный над ними сидит, подойди-ка, самого сгребет да под себя и положит, а из-под него и не выберешься! Стоит горец, раздумывает, колеблется, а товарищи зовут его, просят помощи; и их жаль и за себя опаска берет и не знает он, что предпринять, на что решиться ему.

Вот если бы хоть один только патрон ему найти, тогда бы он выручил товарищей, но где его взять, все, что были, расстреляны. Шарит он рукам по карманам бешмета, шаровар и, о радость — нашелся один. «Аллах видно услышал молитву мою, сжалился над ним», — шепчут губы его: дал возможность отплатить гяуру, наказать его, выручить моих товарищей. Нагнувшись и повернувшись спиною к Афанасьеву, незаметно для него зарядил спешно горец револьвер и вложил патрон. Теперь он смело бросился на казака.

Смело ожидал Афанасьев своего третьего противника.

Почти в упор грянул выстрел. «Так вот что! Вот откуда смелость… — отрывками с быстротою молнии неслись мысли в голове Афанасьева, — надо улику! Потом разыщу!»

И судорожно схватив горца за башлык, он рванул его. Силы оставили казака. Как подрубленный дуб, как подкошенный колос, повалился Афанасьев, обливаясь кровью, на землю, с зажатым в руке башлыком, горцы спешили скрыться! Было время, слышался топот и треск… то бежали на помощь казаки из станицы.

Быков поймали; азиаты их бросили; не до них им было уж — лишь бы только спасти свои-то головы. Афанасьева бережно перенесли в станицу и отправили в больницу.

Через месяц он выздоровел, раны зажили; и все бы ничего — кабы не угодила пуля супостата в самый глаз! Так и выбила его, проклятая! Впрочем Афанасьев скоро был утешен: он за его молодецкий подвиг войсковым наказным атаманом был произведен в урядники.

— И не думал, и не гадал, — говорит Афанасьев, — как взыскал меня Господь своею милостью, а начальство — наградою! И за что это такое только? Вот ежели б я всех этих троих чертей гололобых перевязал бы да предоставил куда следует, ну, это бы особь статья, а я то ведь их упустил — опростоволосился, разрядил ружье без времени — нет того, чтобы приберечь заряд для последнего! Ну да начальству виднее, что и как; вот уж истина-то: за Богом молитва, а за царем-батюшкой служба не пропадут!