17-я часть

Записка полковника Шарапа С.А.

Выведенный из себя, я узнал, что Евдокимов с Забудским уезжают на встречу государя, я решился написать письмо Забудскому. Каменский уговаривал меня быть весьма осторожным в выражениях. Я внял совету и написал полужалостливую, полуупрекающую цыдулю. Оно приложено при этом.

Результатом было: отпускать нас в церковь с конвоем одного солдата, но безоружного. Я немедленно воспользовался сим разрешением и отправился осмотреть внутреннюю поверхность черепахи-собора. Довольно опрятно, тепло, но тоже аляповато во всех отношениях.

Через день нам преподнесли и «запретные пункты», а еще дня через три, когда мы ответили на «пункты» нас потребовали к старшему аудитору Филиппову или Филипьеву, — забыл, для устных показаний. Погода к этому времени опять поправилась. Шествуя в своих мундирах по улицам с безоружным солдатом позади (водили нас по очереди) мы возбуждали любопытство публики, как я заметил по недоумевающим лицам встречных. Господин аудитор принял меня так, как будто я его удостаивал своим визитом.

— Милости прошу, садитесь! Неугодно ли папирос? Не прикажете ли кофе?

И прочее. Сесть — сел, а от другого отказался.

— По поводу письма вашего к начальнику штаба, его сиятельство сделал мне выговор, но, согласитесь, дело хотя и пустячное, а все-таки я не мог успеть..

И прочее. Пошли стереотипные вопросы и таковые же ответы. По возвращении на гауптвахту я был встречен вопросом Каменского:

— Расскажи, растолкуй мэни, чом се так, шо всим нам, як я тэпэрь знаю, зробылы по 16 вопросных пунктив, а тоби добавлэно семнадцатый?

— Не знаю, не понимаю, — отвечал я искренне.

Как бы для ответа на вопрос Каменского вошел аккуратно и открыто посещавший нас добрейший П. Черник. Он передал нам по обыкновению ответы из Черномории на наши письма, чрез него же неофициально отправленные, а что важнее при нашем положении — деньги, рублей 700. Мы, сидя по разным тюремным закоулкам, довольствовались на свой счет, несмотря на наши требования, заявляемые многократно, чтобы нам давали суточные по тюремному уставу. Вышесказанные 700 рублей прислал Борзык и К, из тех 6-8 тысяч, которые необыкновенно быстро были пожертвованы, или проще, даны панством и казачеством вслед за майскими днями для посылки «депутатов». Это факт важный не по количеству «тысяч», а по смыслу их. О сборе денег, о размере этого сбора я слышал, но сам не контролировал. Весьма близкие к делу люди говорили мне, что сумма была именно около тех цифр, которые я обозначил.

Затем Черник сообщил нам, что еще в первых числах августа Кухаренко был вызван в Ставрополь и поставлен в тиски. Хитроумный Евдокимов потребовал от него категорически «изложить письменно весь ход переговоров его о переселении с дворянами и казачьими депутатами в апреле и мае и обозначить, то есть поименовать тех лиц из дворянства, которые наиболее оппонировали распоряжениям начальства». Кухаренко покорился и преподнес свой рапорт — донос. Да иначе и быть не могло! Чом нэ пидставыть спыну? Нэкуплэна! Тай гнуты йи — нэ вдывовыжу!

— Я, — говорил Черник, и писаря штабного отыскал, переписывавшего набело рапорт Кухаренко и могорыча ему предлагал, чтоб заполучить чернотку.

— Нет! — генерал говорит, — при себе заставил переписывать и чернотку отобрал.

Вспомнив о запросных пунктах и особенно о моем 17-м, мы пришли к заключению, что рапорт Кухаренко всенепременно обретается в настоящее время в конторке любезного аудитора и не ошиблись.

Мы решили, что вправе, хотя бы заимообразно, если на то пойдет (Сколько помню, возврата денег от нас не потребовали), воспользоваться этими деньгами и поделили их. Черник тотчас взялся побывать и у остальных заключенных, передать им деньги и полученные известия. Говоря о Чернике, открыто посещавшем нас, несмотря на подозрительные взгляды и даже предупреждение начальства, кстати, нужно будет упомянуть о некоем природном черноморском пане полковнике (ныне отдыхающий от многотрудной службы) Прокофии Григорьевиче Короленко, тезка Чернику по имени и совершенная ему противоположность.

Тот простой, даже недалекий, но добрый, честный и смелый товарищ; Короленко же, выучившийся грамоте в канцелярии, чрезвычайно способный от природы, но трус, низкопоклонник и эгоист — куркульского пошиба, то есть и отца, и мать, и себя самого готовый продать при удобном случае.

Этот Короленко был светилом из той знаменитой плеяды, которая взошла в Черномории в конце 1840-х, во времена управления Григория Антоновича Рашпиля.

Плеяду эту составляли: 1) Попка (ныне генерал, сын Тимашевского попа, казак), воспитывавшийся в семинарии и потом написавший целую книгу «Черноморские казаки» о Черномории с претензией о всесторонней научности; 2) Шульга — красивый, высокий, вкрадчивый и кажется вкусивший знания в одной из южных гимназий; беда была тому человеку, который попадался на дороге его служебной или имущественной карьеры! 3) Литевский — еврейского происхождения, студент университета, красивый, ловкий, умный, добрый товарищ по выпивке, но — как говорят (я знал его очень мало и очень недолго по выходе из корпуса), очень склонный к любостяжанию, не брезгая средствами. Известно, что впоследствии он был старшим членом войскового правления, смещен за оказавшийся недочет в войсковых суммах сверх 100 тысяч, попал под следствие, оставив от всем известного богатого состояния почти нуль, 4) Н. К. Каменский — это была чуть зародившаяся планета, далеко шедшая в конце плеяды.

Считая Каменского в некотором роде своим товарищем, Короленко, состоявший во время пленения нашего при какой-то комиссии в Ставрополе, — счел своей нравственной обязанностью посетить заключенного и он посетил его раза два с пошлыми уморительными приемами!

Придя первый раз при шашке, он громко обратился к дежурному офицеру.

— Господин дежурный! Прошу вас позволить мне повидаться с Н. К. Каменским и присутствовать при нашем разговоре. Я — полковник Короленко, состоящий при…

И прочее.

— Зачем же? Господин полковник, — послышался из-за двери голос дежурного, — Прошу вас, идите…

— Нет, нет! Прошу вас присутствовать!

Вошли. Офицер был, очевидно, сконфужен, а Короленко, избегая глянуть мне в лицо, громко обратился к Каменскому:

— Здравствуйте, Н. К.! Я пришел вас навестить!

Каменский, добродушно улыбаясь, протянул ему руку, а я молча поднялся со скамьи и вышел на платформу. Дежурный офицер последовал за мною, притворив дверь, но Короленко сейчас же распахнул ее настежь. Визит продолжался с полчаса, а по уходе Короленко мы чуть не повздорили с Каменским.

— Ну шо ж? Ну и нэхай! А вин добрый, навистыв! — горячился Н. К.

— Я и не осуждаю его за то, что решился навестить вас, но мне он противен своей манерой и теми предосторожностями, которыми он обставил свой визит.

— Ой-ой! Подывлюсь я на вас! — было мне ответом.

Источник:

Короленко П.П.

Переселение казаков на Кубань

Русская колонизация на Западном Кавказе

Екатеринодар, 1910 год