15-я часть

Записка полковника Шарапа С.А.

Я покатился со смеху, хотя и не особенно смешлив, увидев выражение глаз певца, и его подмигивания в сторону Назарова. Тот фыркнул и повернул ко мне спиной.

На другой день часа в 4 же, не встретив никаких жандармов на последней станции — чего мы ожидали — открылся мне, как на ладони, неизвестный мне до того Ставрополь.

Собор, поставленный на чудном месте, на большом широком холме, первый неприятно на меня подействовал. Вместо того, чтобы возвышаться с естественного возвышения стройно, высоко, симметрично, как наш простой деревянный, запорожцами поставленный на ровной плоскости, он изображает какую-то тяжелую каменную черепаху.

Остановились на главной улице в гостинице «Орел». Одно из лучших помещений, нам отведенное, оказалось мизерным до убожества и неопрятным.

Только что мы уложили кое-как наши вещи, Назаров наконец заговорил:

— Господа! Сегодня и носа на улицу на показывать. Завтра пораньше проберемся к Чернику и узнаем, что как?! А после уже сделаем явку.

Калери согласился, а я воспротивился потому, что мне хотелось посмотреть на «солдатский» город не из одного окна нумера; завязался строптивый разговор, перешедший на наше положение и причины его. Кто-то из моих товарищей высказался, что Каменский, если желает, может фордыбачиться противу начальства, а другим ради этого лезть в петлю не подобает. Я назвал такое мнение подлостью и перепалка чуть было не довела до полного между нами разрыва. Кончилось тем, что меня уговорили подождать утра следующего дня.

На другой день часу в 9 мы были уже у Черника. Тот принял нас, как товарищей — чем я был крайне удивлен потому, что знал его, будучи еще на школьной скамье в Питере и составил о нем далеко не лестное для него мнение, в чем, как оказалось, больше чем наполовину ошибся.

Я считал его дрянью во всех отношениях, он оказался, правда, весьма уж дюжинного ума человеком и мало очень смыслящим инженером (его профессия), но прекрасным и смелым товарищем. Этот Прокофий Иванович Черник (В Ставрополе он был потому, что состоял при инженерном каком-то управлении), кончивший курс в инженерном училище, кажется, в 1852 или 1853 году, племянник того архитектора Черника, который во времена Николая был за смазливую рожицу вытащен за уши графиней Чернышевой и построил много казарм в Петербурге.

От радушного хозяина мы узнали, что Каменский почти совсем больной сидит на главной гауптвахте с 23 июля, а Петр Калери, посаженный вместе с ним, так расхворался, что его принуждены были поместить при госпитале при должном карауле, конечно, Ивана же Калери приютили на тюремной гауптвахте.

Весь день мы провели у Черника и только на другой день примундировались и учинили явку. На нас смотрели официальные лица с любопытством. Часов в 7 того же дня в занимаемый нами нумер явился при параде плац-адъютант с польскою фамилией, весьма любезно отрекомендовался; отобрал наши шашки и попросил пожаловать с ним; «извощики, — говорит, — уже готовы». Сели и поехали при вечерних сумерках прямо на главную.

Вошли в офицерскую, освещенную сальною свечей; адъютант передал дежурному офицеру какую-то бумагу и, обратившись к нам сказал с улыбочкой:

— Господа! Один из вас должен здесь остаться, двух остальных я имею приказание поместить в другом месте.

— Я желаю остаться здесь, — было моим ответом.

— И прекрасно! Вы, господин Шарап? Вам и товарищ тут найдется.

Он подошел к тяжелом дубовой двери, отворил ее и шаркнул ножкой.

— Господин майор! Пожалуйте на минутку, я вам товарища привез.

Медленно, развалисто вышел Каменский, лицо его совсем осунулось; скудные волосы на голове были беспорядочно взъерошены. При тусклом освещении солнца он казался настоящим каторжником, со своею рябою, оливкового цвета физиономией круглыми бегающими глазами.

— О! Бач! Здравствуйте, — рванулся он радостно в недоумении к нам, — Чего се вас сюда принесло?

Не успели мы порядком поздороваться, как адъютант заторопил N. и N. с отъездом. Мы вышли, часовой затворил дверь, а Каменский все стоял предо мною и тупо смотрел мне в лицо.

Дежурный офицер тамошнего линейного батальона, молодой человек с доброй улыбкой на губах, со стороны наблюдал нас.

— Ну так ходим же, — реванул Каменский, схватил меня под руку и потащил за тяжелую дверь в свою келью.

Келия эта оказалась аршин 6-7 в квадрате. Нештукатуренные стены — гадкие, грязные, покрылись плесенью. По левую руку от входа на юг два окна с тяжелыми железными решетками. Между окнами голая, дощатая скамья аршина в полтора шириною и два с половиною длины; по правую руку у глухой стены лазаретная кровать со скудною постелью Каменского; у кровати — лазаретный стол и на нем таковая же сальница, в грубом жестяном подсвечнике. Я бросил свой саквояж и подушку на скамью и стал разоблачаться от верхней одежды. Каменский быстро шагал, заложив руки в карманы своих серых суконных штанов, по диагонали комнаты.

Как теперь помню, смешно и весело и как-то брезгливо грустно, если можно так выразиться. Грязный дубовый пол, вонь от него и от стен претили. Болезненный вид Каменского возбуждал жалость. Мы молчали. Вдруг он круто повернулся на каблуках , могучею рукой отмахнул меня к столу (самому освещенному месту) и, поставив руки фертом, а ноги ножницами, почти закричал:

— Ну, чого ты, бисовой души, до мэнэ прыихав сюда? На шо ты тут здався?

Источник:

Короленко П.П.

Переселение казаков на Кубань

Русская колонизация на Западном Кавказе

Екатеринодар, 1910 год