9-я часть

Записка полковника Шарапа С.А.

Тогда он повел прерывистую речь к панству: «Господа! Я получил ваше прошение… я, как атаман, постараюсь все для вас сделать… Вы получите ответ от меня из Ставрополя… Я доложу его сиятельству главнокомандующему в Тифлисе… И вы получите ответ».

Резко зазвякали колокольчики выкатившейся под крыльцо коляски. Евдокимову набросили пальто с красным подбоем на плечи; он при помощи изящной палочки (ранен тоже и в ногу) стал спускаться с крыльца.

— Ваше сиятельство! — Загудело в толпе панов, — позвольте нам выбрать депутатов… Мы хотим просить самого государя!

И сплошной круг окружил коляску.

— Господа! Об этом обо всем я доложу… И вы ответ получите, — ответил Евдокимов, пробираясь к экипажу.

— Ваше сиятельство, — в упор остановился перед ним возле самой подножки коляски Иван Калери, имея рядом Магеревского, — в таком случае для передачи разрешите нам выбрать своего предводителя дворянства, как у донцов, чтоб мы через него могли ходатайствовать о своих нуждах!

— Ваше сиятельство, — перехватил, заикаясь, Кухаренко, как банный лист, прилипший к Евдокимову, — если вы позволите это, то так как между нами (прорвался) нет такого человека, шоб выбрать в предводители, так пришлите нам сами…

— Зачем, зачем? — растерянно обратился Евдокимов (должно и микроскопическая честь возопила), — пусть сами! Пусть сами выберут!

Перед ним почтительно расступились; он сел и лихая тройка с места понесла его по направлению к острогу (где бы при других обстоятельствах ему и быть надлежало).

Скверный этот был момент для Кухаренко! Если бы в нем хоть капля была порядочности человеческой, он должен был бы тут же во всеуслышание объявить: что мол я стал на сторону начальства, оправдывая мероприятия его, я убежден, что так следует быть, ну и судите меня, хотя я в вашей суде не нуждаюсь!

После такого заявления, справедливо ли оно по отношению к делу или нет, сочувствуют ли окружающие такому этому убеждению или нет, он мог выйти из круга с поднятою головою…

Но увы! Кухаренко потупился волчком и молча прошел между сторонившимися.

Популярность его, правда, и прежде шаткая, пала безвозвратно! По всему вероятию он это чувствовал и потому пошел напролом к конечным: подлости и предательству. А ведь у кого не спросишь из знающих, все считали, и многие еще считают его «добрейшим человеком» и отличным семьянином.

Этим кончилось 2-е действие забавного дела, самое пикантное, в котором Черноморское панство чувствует себя выросшим до максимума, то есть до той грани, за которою лежит роковой путь к упадку, а начальство, наоборот, ошалевшее на первых порах, ободрилось и стало обдумывать, каким бы путем поблаговиднее выбраться всем из болота и самоуправства, им же созданного.

Выбрали предводителем опять таки безгласного Котляревского, потому, генерал — это раз, а во-вторых — за этою ширмою, хотя и очень уже мизерною, все таки спрятаться можно кое-как. Сам по себе выбор этот был незаконен, потому, что основывался только на словах Евдокимова «Зачем? Пусть сами выберут». Да и повел-то он явной мистификации.

Тем не менее, стали хлопотать о скорейшем съезде панства, потому решили выбрать депутатов теперь же и вообще действовать по пословице: «куй железо и прочее».

Время это было для Екатеринодара бойкое. Паны съезжались и с любопытством расспрашивали уже бывших в деле. Чувствуя и видя, что «полку нашего прибыло» все бодрились, говорили уже не обычным полушепотом, а у кого сколько голоса хватало, с приличествующей словам жестикуляцией. Но да позволено будет сказать к слову, изображали то они из себя чистейших школяров, на какой-нибудь час освободившихся от надзора неумолимого учителя и ежесекундно ожидающих его появления с приличною Ферулой.

К этому же времени был собран обычный майский лагерный сбор артиллерии под Екатеринодаром и я был вызван туда же.

Таким образом, я имел возможность наблюдать, хотя делал это совершенно инстинктивно, потому что сам увлечен был в необычный круговорот и критически здраво взглянуть на поступки на только свои, но и других, никоим образом не мог.

В конце первой половины, или в начале второй мая было назначено «торжественное» так сказать открыто официальное «собрание дворянства» в войсковом саду, в 8 часов утра. Как назло меня на этот день назначили дежурным по лагерю. Я решил во что бы то ни стало увернуться от этой служебной деятельности, не обходя воинского устава, а потому обратился к Георгию Калери с настоятельной просьбой заменить меня на этот день. Добрый, веселый, ни во что не вмешивающийся Грицько, поворчав на то, что лишится возможности «поглядеть на комедию» согласился.

Около 8 часов я сел на лошадь и рысью направился к месту сбора.

Утро было чудесное помимо моего чувственного настроения. По улицам верхом, пешком, в дрожках в полной парадной форме тянулось к войсковому собору панство.

На дощатой платформе, окружающей известный ветеран — дуб сада, уже толпилось человек до 300 и в большинстве люда никогда мною не виданного… Глухой говор в разбившейся по кружках толпе… Каменский, очевидно, нравственно возбужденный, с пунцовым носом и такими же щеками, «мужицкой» развалистой походкой переходил от кружка к кружку и просто и громко высказывал свое мнение. Бабченко А.О. со своим совершенно бескровным лицом, подстриженными черными усиками и в язвительно болезненную улыбку сжатыми губами, точно у него живот болит, тихо, степенно ходил между теми же кружками и не громко, но ясно дополнял скоропалительные речи Каменского, который как-то свирепо на него озирался. Очевидно, действуя заодно, они не любили друг друга. Да и где же? Каменский, как вырвавшийся из узды жеребец, шел напрямик; Бабченко, не распуская поводьев своей узды, шел вперед с глубоким убеждением, что «цель оправдывает средства», что коли теперь нужно действовать именно так, то не след выворачивать свое душевное нутро, как Каменский, это глупо и нерасчетливо, а надо тихо исподволь вколачивать гвоздь за гвоздем.

Котляревский, оба Рашпиля и Дорошенко, сидя на скамье, вполголоса обменивались своими мизерными мыслишками, а Борзык, стоя перед ними, благодушно кивал головой в знак подтверждения. Большинство вытащенного с Сосыки-Тмутаракани (таманцы) панства — с каким-то недоумением оглядывалось кругом, как бы вопрошая: «шо воно й» для чего воно?

Вся эта сцена почти в точности запечатлелась в моем мозгу, и странное дело — почему? Потому что я сконфузился как мальчишка и не решился сразу войти на платформу, а остановился возле нее и уставился глазами на то что было предо мной. Конфуз мой продолжался минуты 3-4, затем и я смешался с другими.

Почти сей час же после того все кружки развернулись во фронт, сидевшие на скамьях вскочили и сразу водворилась мертвая тишина. Медленно и понуро входил Кухаренко в черкеске, но с генеральскими погонами, в белой папахе с красным золотым шитым верхом, а за ним по пятам войсковой прокурор Павел Барилко (студент какого-то университета, практичный человек, «отличный семьянин», бывавший на всех «собраниях» для того, чтобы потом в точности передать «свои впечатления» Кухаренко) мне до сих пор отвратительно вспомнить, что все (исключая двух, трех) поклонились, — и, большинство, раболепным поклоном — тому человеку, которого сами же прославляли «подлецом», «предателем» и прочее. И разве меня можно обвинить в пристрастном мнении: что нет подлеца подлее куркуля? А история с ее Кочубеями, Апостолами, Разумовскими бесконечным множеством других? Тьфу… Но это не к делу.

Кухаренко, слегка раскланиваясь и потупив глаза, прошел на платформу и направился в большую палату, возле разбитую с длинным столом аршин в 12 посредине и с сотнею стульев по стенам палатки. Яглич Дорошенко и еще человек со пять нерешительно потянулись за ним. На платформе опять загалдели, но уже несколько понизив тон. Слышны были: гневный голос Магеровского, задорный Ивана Калери и взволнованный Каменского.

— Як се можно? — говорил и главное жестикулировал Каменский. — Вин же щей прэдсидатэлэм у нас — то колы мы выбэрэмо прэдсидатэля дворянства, значыть согласно закону, мы имеем право «исключить» всякого ненадежного, по нашему мнению, члена…

— Никифор Кириллович, — спокойно возразил Бабченко, — нам нужно сделать свое дело — выбрать депутатов и предводителя, если на то есть формальное разрешение… Надо выслушать те предписания, на основании которых Яков Герасимович (Кухор) назначен председательствовать на выборах.

— Ну и нэхай! — крикнул Каменский, — а як выбэрэмо «прэдсидатэля дворянства» то я тоди покажу статью закона, котора гласыть: шо дворянство имие право исключать нэнадежных членив!

Он круто повернулся и очутился лицом к лицу со мной.

— А есть полная статья, Никифор Кириллович? — спросил я.

— О! Хочеш покажу? Там лэжить, ось там на столи (показывает рукой на палатку) — ходым.

Пошли в палатку, за нами потянулось человек 40. Кухаренко со своею компанией уже занял место во главе стола, — и перелистывал бумаги, назначенные к публичному прочтению. Каменский быстро развернул один из томов, уткнул пальцем в параграф и вполголоса сказал: «От тоби! Читай».

Стояли мы тогда относительно Кухаренко на противоположном конце стола, — я же прямо лицом к нему, то есть к Кухаренко.

Неожиданно для меня самого вышло как то так, что я вместо того, чтобы прочесть параграф закона, поднял книгу и, встретив волчий взгляд Кухаренко, прочел его медленно твердым голосом во всеуслышание. Вышла неловкая пауза.

Кухаренко гневно обратился к окружающим: «Ну, пускай идут выслушать распоряжение начальства». Прихвостни бросились на платформу и затем палатка наполнилась так, что яблоку не где было бы упасть. Налицо тогда было сверх 360 человек. Если не ошибаюсь, прокурор, чистенький, гладко выбритый человек в цивильном платье — прочел предписание Евдокимова Кухаренко: председательствовал в собрании дворянства при выборе депутатов, а после того Кухаренко бросил от себя другую форменную бумагу со словами: «Это нужно прочесть так, чтобы все слышали».

Источник:

Короленко П.П.

Переселение казаков на Кубань

Русская колонизация на Западном Кавказе

Екатеринодар, 1910 год