20-я часть

Записка полковника Шарапа С.А.

Получили мы послание это 29, 30 сентября или 1, 2, 3 октября. Каменский не выдержал, умилился. Двое обозлились и стали ругаться, а остальные двое промолчали. Тогда благодаря моему письму к Забудскому (я о нем сказал выше) мы уже были соединены все пятеро в свободной палате Ставропольского госпиталя. Большая и высокая комната, чистые кровати, сносное постельное белье — не в пример гауптвахте! Куда! Часовой у входной двери почти не колол нам глаза (он стоял с наружной стороны, безоружный).

Дня, эдак, через три-четыре, утром солнечного осеннего дня, мы препирались еще о послании сердечных друзей и Н. Кар. горячился:

— Так шо ж! Ну, и помолылысь! И плакали за нас! Хиба ж нэ скверно, погано? — уставился он свирепыми глазами на оппонента.

— Конечно, скверно. Надо было не молиться и плакать, а говорить, когда их спрашивают.

— А ты б сам заговорыв, бисова твоя душа, заговорыв?

— Думаю, что промолчал бы огорошенный таким прямым обращением государя и таким полным молчанием наших «старших», потому, что мы, ведь, мелкота! А может и не выдержал бы, заговорил, глядя на омерзительную трусость «старших».

— Брэшешь, брэшешь и брэшешь! От тоби! Подывлюсь я на вас! Ой-ой! Туда ж! Людэ плачуть, моляться, шоб блыжнэму каминь з шыи одвязалы, а вин им же плюе в вичи! — решил злобно Каменский.

Почти в тот же момент служивый распахнул дверь и наш улыбающийся плац-адъютант с пятью шашками в руках влетел в комнату.

— Господа! Поздравляю вас! Вы освобождены из-под ареста. Извольте получить ваши шашки. Я прочту вам предписание его сиятельства.

Вынимает из-за борта сюртука бумагу и читает торжественнейшим образом. Суть такова: «Освободить из-под ареста таких-то. На то была милостивая воля самого монарха, все прощающего и все забывающего. Но… взять от означенных лиц формальную отписку, что они не выедут, то есть не удалятся за черту города Ставрополя впредь до моего, в оный, возвращения.

— Пыши пидпыску! Зараз пыши! — обратился ко мне Каменский, сияя и глазами и улыбкой. — Тэпэрь бисы его батька, хоч по городу блукать будэмо!

Я написал, другие подписали. Часовой был снят и адъютант, горячо пожав наши руки, ретировался.

— Ну, господа! Теперь в «Варшаву» (гостиница) портером побаловаться, а потом к мамзелям! Пора… Долго постились! — заорал Грицько К.

— Идет! — ответили Ив. К., Назаров и я.

— Господа! — заговорил вдруг Каменский, каким-то смиренно-жалостным шепотом. — Сэгодня пятныця… Нэ слид… Пидождить… Ще вспиетэ… Грих! Ще накличэтэ нову биду!

Общий хохот. Но увещение было уважено и мы довольствовались только путешествием за кахетинским.

Пользуясь необыкновенным гражданским правом выходить когда и куда угодно, мы недели две провели довольно весело. В оный же день, около 20 декабря, вновь явился улыбающийся адъютант и таинственно объявил, что его сиятельство приехали и желают видеть нас.

— Я к 5 часам пополудни заеду к вам, господа, а вы будьте готовы в полной парадной форме, — закончил он.

— Господа! — обратился к нам Каменский, убедившись, что адъютант уехал. — Я вам от-що скажу: От-се з намы будэ говорыть Евдокимов. Ну и нэхай говорыть! А вы, чуетэ, мовчить, мов, воды в роти набралы! Мовчить и мовчить, шоб вин там нэ разсказував! Главнэ дило: нам трэба выбратысь видсэля… Господы! Абы б выбратысь в Чорноморию! Моя душа всэ выболила, бо тилькы и думкы: як там наши жинкы, диты, матэри, хозяйство?

— Никифор Кириллович! — попробовал я возразить, — а колы вин начнэ вэрзты нэподобнэ?

— И мовчи! И мовчи! Особлыво ты всих нас хочешь задэржать в ями?

Порешили: молчать, что бы не говорил.

В 5 часов, обмундировавшись и имея во главе мундирного адъютанта, мы вошли не на парадное крыльцо дома командующего войсками, а калиткою во двор к черному ходу, значит так нас вели.

Первое, что бросилось нам в глаза, это — Евдокимов, в фуражке и расстегнутом сюртуке с красным воротником, отдававший приказания по домашнему хозяйству возле какого-то амбара… благодушествовал, видите ли, после многотрудной встречи и провод! Адъютант суетливо выстроил нас в шеренгу, сам примкнул к левому флангу (к стороне, на которой был Евдокимов), взял под-высь и мы затем тоже.

Весьма неутешительно было нам созерцать лик его сиятельства, медленно приближавшегося. Хмур и грозен был его лик до того, что у меня шевельнулось в мозгу, — ну, а как начнет рвать, рвать до остервенения?

Источник:

Короленко П.П.

Переселение казаков на Кубань

Русская колонизация на Западном Кавказе

Екатеринодар, 1910 год