16-я часть

Записка полковника Шарапа С.А.

— Я, Никифор Кириллович, не по своей воле, мне приказано, — ответил я, едва-едва сдерживая одолевавший меня порыв смеха.

— А! Прыказано! Ну и сыды, — говорил он, поворачиваясь спиной.

Тут уж я не выдержал и рассмеялся. Каменский удивленно посмотрел на меня, как-то сразу опустился всей фигурой, сел на кровать и, улыбаясь, сказал:

— Ну, ну! Смийся! Всэ же вэсэлыше… а то биса его батька зовсим знивычивсь…

Так мы прожили в этой вонючей тюрьме. Каменский заметно ободрился, поправился, разговорился, и сколько темных осенних вечеров, прислушиваясь к завыванию ветра, постоянного в это время в Ставрополе, мы провели чуть ли не весело. Человек уже поживший, неглупый сангвиник и говорун по природе, он смешил меня анекдотами и рассказами из своей жизни до того, что иногда я смеялся во сне и получал на утро такого рода замечание:

— Чого ты, каторжна дытына, спать мэни нэ даешь, у во сни смиешся?!

Впрочем, я отошел от дела. Ко времени нашего ареста разнеслась весть, что государь сам посетит наши места, то есть Кавказ, и, между прочим, территорию нового Кубанского Войска.

Мне казалось это счастливым случаем, потому что я думал… государь доступен и добр по своей природе. Из 360 панов (тех, что надписали инструкцию депутатам), знающих суть начальнических распоряжений по делу переселения, найдется же хоть человек десяток, которые возьмут на себя почин: лично объяснить государю в чем именно крылось недоразумение между населением и начальством. Но я забыл нашу пословицу, гласящую, что: «Покы зийдэ сонце, роса очи выисть», и практический вывод, шо: «з порожняго колоса хлиба нэ добудэшь!»

К концу августа Петр Калери был признан эскулапами совсем неспособным выносить роль «узника», а потому последовало распоряжение: отпустить его восвояси, но с условием, не брать от остальных заключенных ни писем, ни бумаг и проститься с ними не иначе, как при плац-адъютанте.

Пришел этот бедняга и к нам на гауптвахту, сопровождаемый улыбающимся цербером. Больно, скверно у меня на сердце стало, когда я взглянул ему в лицо.

Молодой, лет 22 юноша, брюнет, среднего роста, но худой как щепка, согбенный и с выдавшимися за плечами лопатками,с повислыми как у страуса плечами, он был истинно жалок! Серые выразительные глаза его ввалились и неестественно блестели, а бледные губы сложились в злобно болезненную улыбку. Да, я помню это лицо, хорошо помню!

— Пришел проститься, — заговорил он полушепотом, то есть тем особым звуком голоса, который издают больные горловой чахоткой. — Не будет ли каких поручений? Не стесняйтесь за меня, я теперь никого и ничего не боюсь.

Что ему было отвечать? Мы молча пожали его руку, худую, холодную и мокрую от испарины, поцеловались с ним и расстались.

Едва тяжелая дверь затворилась, Каменский изобразил невероятную пантомиму и разразился невероятным потоком грубейших ругательств. В другое время я покатился бы со смеху, тогда — нет.

Чувствуя сильный (именно чувствуя) звон в ушах, которые уже успел простудить в милом нашем помещении, я тупо смотрел на сожителя по квартире. Нос его тоже ископанный оспой, и без того широкий и красноватый, буквально побагровел, глаза, из которых, помимо его сознания, текли злостные и крупные слезы, до нельзя округлились, могучие кулаки были грозно подняты над головой.

Нет, нет! Мне не с чего было смеяться, в ту минуту Каменский, для меня по крайней мере, был красавцем. Я глубоко понимал его гнев и пропустил мимо ушей его дикое несвязное сквернословие. Наконец момент этот доказал мне, что прорвавшийся во всю ширь честной душевный, как говорят, порыв — невероятно красит человека, будь на нем какая угодно оболочка.

Потянулись дни за днями тюремным своим однообразием. В начале октября повернули «сиверки», стал срываться снег.

В комнате нашей было сыро до нельзя, а что все хуже — угарно. Из обоих ушей моих полилась какая-то желтоватая материя. Нам позволено было прогуливаться только по караульной платформе, чем мы усиленно пользовались, но всякая отлучка, даже в церковь была воспрещена. Всякие сношения с товарищами, то есть с Иваном Калери, сидевшем, как сказано, на острожской гауптвахте и с Назаровым и Георгием Калери, помещенном при карауле в здании какой-то библиотеки, батальонной что-ли, дозволялись только через посредство того же адъютанта.

Источник:

Короленко П.П.

Переселение казаков на Кубань

Русская колонизация на Западном Кавказе

Екатеринодар, 1910 год